Повседневная жизнь первых российских ракетчиков и космонавтов

Этот период отложился в памяти как калейдоскоп событий, связанных с освоением новой техники, посещением лабораторий, цехов, стендов, испытательных полигонов, встречами с главными конструкторами и руководителями производства (все-таки мы представляли главное заказывающее управление Минобороны), встреч-расставаний с бывшими однокашниками и сослуживцами, боев за места в хороших гостиницах (помнится, что особо жестокие — в Ленинграде), передвижений практически на всех видах транспорта (кроме, пожалуй, оленей и собак), посещений местных театров, злачных мест, бань, саун и, если попадали в доверие, — закрытых прилавков с распродажей все того же дефицита. Из всего этого динамичного, насыщенного «инспекторского» периода пара житейских моментов наиболее яркие и запоминающиеся.

Среди практически постоянной по составу комиссии, выезжающей на инспекторские проверки, было несколько человек (и я среди них) — любителей истории. Лично я еще со школьной скамьи любил этот предмет (наверное, если бы не космос, я точно стал бы историком). Посещая старинные дворцы и усадьбы, я с огромным интересом слушал рассказы о событиях: любовных, трагических, комических, которые имели (а может, и не имели) место давным-давно в стенах этих старинных зданий. Мое пылкое воображение (если честно, то грешен этим и сейчас) делало меня участником этих романтичных историй: я тоже с кем-то сражался, кого-то спасал, от кого-то убегал, кому-то делал добрые дела. И вот я езжу по России. Меня встречают как представителя Центра, хотят (льщу себя надеждой, что бескорыстно) сделать мою командировку приятной. Да здесь еще прошел слушок, что я неравнодушен к местным историческим достопримечательностям. Бывали случаи, когда по приезде в очередной город мы ехали не в гостиницу, а объезжали окрестности, смотрели бывшие особняки и дома, где живали в старые времена губернаторы, местная знаменитость, где когда-то родился известный писатель или художник. Пожалуй, это была единственная слабость, которую я себе позволял, приезжая в российские города в качестве инспектора по космическим делам. Много я повидал интересного за время своих инспекторских поездок. И много познал о людях в ходе этих же командировок, многому научился в жизни. Ну как я мог отказаться от посещения, будучи в командировке в Ижевске, знаменитых Тархан, где в подземелье маленькой часовенки на цепях качается гроб с останками Михаила Юрьевича Лермонтова и где в спальне его бабушки — Арсеньевой мы не стеснялись своих слез, слушая рассказ о том, как она в тоскливом одиночестве переживала смерть своего единственного любимого внука. А в Красноярске мы долго плутали по окраинам города, чтобы найти часовенку в виде винной бутыли, которую приказал построить местный купец. Купца давно уже нет, а часовенка стоит, о ней слагают легенды, к ней на поклон едут фанаты типа нас. А уникальное явление природы — Красноярские столбы! Со страхом наблюдали, как местные смельчаки бросались вниз головой по «шкуродерам» — двум отвесным, абсолютно гладким скалам, расположенным друг от друга на ширину человеческого тела. А Красноярская ГЭС! Это уникальная плотина высотой в сотни полторы метров, зажатая мощными скалами. А огромный турбинный зал ГЭС, но уже Куйбышевской. Дух захватывает, когда наблюдаешь, как мощнейший водяной поток играючи крутит с огромной скоростью гигантскую турбину. А как забыть уютный, построенный еще купцами местный театр Омска, полностью повторяющий в миниатюре интерьер Большого театра в Москве. А красоты Киева! А в Воронеже в ресторане на втором этаже нас специально посадили у окна, из которого выпрыгнул герой еще Гражданской войны Олеко Дундич, спасаясь от белых. Эту легенду с гордостью поведали нам наши местные коллеги. А Ленинград, где мы бывали десятки раз. Здесь мне явно повезло: много наших предприятий расположено в этом любимом мной городе-музее. Руководителем одного из военных представительств здесь был Петр Иванович Петров, очень приятный человек, прекрасно знающий историю этого города, где про каждый дом можно долго и загадочно рассказывать. Петр Иванович мне как-то даже признался, что перед нашей очередной командировкой в этот славный город он ходил по библиотекам — собирал нужную историческую информацию, которую преподносил нам с искусством заправского экскурсовода. Я лично млел от избытка таких уникальных сведений и с тоской думал о том, что завтра я проверяю деятельность этого исторического «искусителя» и вдруг (не дай бог!) мне придется поставить ему «трояк» за его упущения в работе (инспектор я был суровый, но справедливый). Но все обходилось нормально, ибо и в работе Петр Иванович был также на высоте. Даже в родной Москве нам умудрялись показать памятники и исторические места, о которых я и не знал. На территории одного из наших предприятий я долго бродил вокруг почти развалившегося дома Анны Монс — приятельницы Петра Первого. Повезло мне в жизни: много интересного я посмотрел, кочуя по нашей необъятной стране. Я в те годы увлекался кинолюбительством (киноаппарат — свадебный подарок друзей), большинство моих поездок нашли отражение в кинокадрах. Сотни метров этих фильмов лежат до сих пор, ждут обработки.

Вот уж действительно верна русская пословица: век живи — век учись! Я думал, что в период моих инспекторских поездок я столько познал в жизни, что меня уже ничем не удивишь. Ан нет! Так уж получилось, что я занимался инспекторской деятельностью не пять, как бы мне хотелось, а долгих десять лет. За это время десятки людей не единожды составляли мне компанию в моих поездках по нашим предприятиям. И что меня поражало на первых порах, так это как меняется человек, попадая в не типичную для него обстановку. Ну ладно герои-космонавты. Слетал — получай свое на всю оставшуюся жизнь. Слава обрушилась на тебя лавиной, постарайся остаться человеком (если, конечно, сможешь). А тут чиновник вырывается всего лишь на пару недель на свободу. Работа, жена, теща, дети, личный автомобиль и, что, наверное, важно, — болячки и хвори — все осталось в Москве. И вот он как будто с цепи срывается! То один, поселившись в гостинице, начинает пить «по-черному» и вообще не показывается на предприятии, а другой, попав в город своей молодости, бесследно пропадает до конца командировки, третий достает свою записную книжку и начинает восстанавливать свои любовные связи. Лет через пять-семь моей такой кочевой жизни мне пришлось быть свидетелем таких «превращений» очень многих моих коллег по главку, включая и некоторых больших начальников. У меня хватало, конечно, ума и такта не вспоминать по приезде в Москву об отдельных «деталях» наших совместных командировок, они молча были мне благодарны за это, и у нас сохранялись хорошие, добрые отношения. Такой фейерверк лиц, темпераментов, всплесков чувств и эмоций давали мне возможность на их фоне оценить и свои жизненные позиции и помогали в различных ситуациях принимать нужные, адекватные решения.

В заключение этого чуть затянувшегося не по моей вине этапа моей службы и на зависть любителям путешествий и российской истории просто перечислю старинные русские города, где мне посчастливилось бывать: Красноярск, Омск, Новосибирск с его знаменитым Академгородком, Ташкент, Нижняя Салда, Нижний Тагил (старинные уральские города), Куйбышев, Ижевск, Бердск, Астрахань, Воронеж, Ярославль, Сухуми, Киев, Днепропетровск, Львов и конечно же Ленинград.

А жизнь продолжается! Начало 80-х годов я встретил уже полковником, «матерым» семьянином, чиновником центрального аппарата, уже с ученым званием «кандидат технических наук», что, кстати, не давало мне никаких привилегий и материальных выгод, просто было приятно, что в моих статьях («проба пера» в журналах «Военная мысль» и «Авиация и космонавтика») автор прописывался не только полковником, но и кандидатом наук. Вот пока единственный результат моих ночных бдений на кухне, когда все семейство спало. Но Александр Васильевич Поцелуев сказал «Надо», я ответил «Есть!». Для всякого военного переход из просто старшего офицера в полковники — радостное событие, веха в службе. Здесь мне помнятся два момента. Я пришел к своим родителям в новых полковничьих погонах, мама просто поцеловала своего любимчика (ей все равно, в каких ее сынок званиях), но как же был горд папа, когда увидел большие звезды на моих погонах. Здесь уж и мама разобралась в ситуации. А как я стеснялся, когда в первый раз надел папаху! Мне казалось, что все глаз с меня не спускают и смотрят на меня, конечно, с уважением и завистью. А сам я не упускал любой возможности незаметно полюбоваться на свое отражение в окнах вагонов метро. А что! Молодой мужик, суровый взгляд, лысины под папахой не видно. Было на что посмотреть!

Все-таки начальство пошло мне навстречу и перевело из инспекционного отдела в отдел тематический, где я должен был заниматься уже как заказчик контролем разработок конкретных космических комплексов. Я долго ждал этого момента и поэтому с большим энтузиазмом принялся за освоение новой для меня тематики. По роду своей работы я ближе сошелся с людьми, которых просто знал и здоровался или с которыми бывал в командировках. А сегодня многие из них находятся у руля нашей отечественной ракетно-космической техники. И это вполне естественно! Более тесные, почти каждодневные контакты с некоторыми из них надолго сохранились в памяти. Лично для меня это прежде всего генерал-лейтенант Юрий Федорович Кравцов. Очень колоритная фигура, бывший летчик, участник войны, грамотный специалист и умнейший начальник и при этом весельчак, любитель женщин, знаток анекдотов и баек, особенно авиационных. Мы все, и его подчиненные, и его начальники, души в нем не чаяли. Именно он вытянул меня из инспекторов в свое управление. Спасибо ему за это! Все мы стремились попасть на еженедельные «оперативки», проводимые Юрием Федоровичем. Это даже и не «оперативки» в воинском подразделении. Это — спектакли одного актера, это — Клуб веселых и находчивых, это — школа жизни и народной мудрости! Такие сборы начинались, как правило, с обсуждения общежитейских проблем, наших внутренних управленческих событий, реже — проблемы союзного и международного значения. Особая тема — как растет и безобразничает дочь Анюта («профурсетка» — как любовно называл свою двухлетнюю дочь Юрий Федорович, который в 57 лет в очередной раз стал отцом). И какие только темы мы не обсуждали! Как бороться с обледенением самолета, как размножаются киты, по каким законам живут пчелы (лично я впервые узнал об этом много интересного), какая будет погода и какие виды на дачный урожай, почему стихи Анны Ахматовой более лиричны, чем стихи Цветаевой, каковы истинные причины развода Эдиты Пьехи и Броневицкого, где достать «вагонку» по сносной цене и даже… причины возникновения мастита у женщин и как с ним бороться. И только после диспутов на столь разнообразные темы начиналось обсуждение наших повседневных служебных дел. Иногда, правда, такие «оперативки» заканчивались такими «накачками» и взбучками со стороны того же Кравцова, что, выходя из кабинета начальника, забываешь не только как пчелы размножаются или какими средствами бороться с радикулитом, но и как тебя звать-величать. И тем не менее такие сборы были интересны, познавательны, проходили в хорошей, дружеской обстановке, поэтому, наверное, и служебные проблемы решались как-то быстро и без особых споров и конфликтов. Рановато ушел из жизни Юрий Федорович. С его неуемным темпераментом и кипучей энергией ему бы жить да жить.

Не менее колоритной фигурой, но немного другого склада был наш главный начальник — Александр Александрович Максимов. Это был человек, одержимый ракетами и космонавтикой. Примечательно, что свою деятельность на ракетно-космическом поприще он начинал военпредом на фирме Королева. К концу своей службы это уже генерал, фактически руководитель работ по созданию военного космоса, отмеченный всевозможными наградами и званиями. Конечно, мы, а особенно молодежь, его побаивались, старались не попадаться под горячую руку и четко выполнять все его приказы и распоряжения. Но при этом обращались к нему, как правило, не по-уставному: «товарищ генерал-полковник», а просто Сан Саныч. Это — не бахвальство и панибратство, а дань уважения человеку культурному и прекрасно образованному, всесторонне эрудированному и технически грамотному, с широким жизненным кругозором, которому не чужды ни споры по искусству и поэзии, ни застолья в кругу своих коллег по работе, ни общение с прекрасным полом. Вот за это мы его и уважали. Помнится, как-то отдыхал я со своим семейством на берегу какого-то водоема. Вдруг смотрю, к берегу мчится катер, а за ним лихо причаливает к берегу на водных лыжах наш Сан Саныч! Спустя некоторое время я проверяю очередное военное представительство. Команда из главка — срочно позвонить Максимову. Пока набирал номер, лихорадочно думал, где прокол, за что мне будет сейчас разнос. Все оказалось значительно проще. Сан Саныч где-то узнал, что в спортивном магазине на Ленинском проспекте продаются дешевые импортные водные лыжи. Давай, мол, дуй за ними, пока не разобрали, и меня не забудь. Я как-то вяловато откликнулся на спортивный порыв нашего начальника. За лыжами не помчался. А наверное, зря. Молодой еще был, стратегически мыслил слабо (поэтому, видно, и уволился из армии полковником). Как-то он меня вызывает: надо бы статейку в «Красную звезду» про наши космические дела написать. Написали. Точнее, я написал, он отредактировал и за своей подписью отправил. Потом нам это понравилось, и мы стали замахиваться на более солидные издания. Например, раздел о перспективах развития космонавтики в фундаментальном труде «Космонавтика в СССР» — это дело наших с Сан Санычем рук. Правда, в числе авторов этой солидной книги (почему-то запомнилось — весила она 4 кг!) числился только Максимов. Это уже детали. Но даже такое творческое содружество пошло мне на пользу в одной пикантной ситуации. Как-то подходит ко мне очередной майор из особого отдела и показывает переводную статью из какого-то американского журнала с военно-космической тематикой. По ходу статьи там была такая фраза: «Как отмечают ведущие советские специалисты в области космических технологий…» И дальше — фамилии нескольких действительно известных наших специалистов в этой области. Как туда попала моя фамилия — мне абсолютно непонятно, тем более что к известным я себя никогда не причислял. И тем не менее факт, который зафиксировали наши бдительные товарищи. Опять те же вопросы: когда и что писал, кто разрешил, где печатался? Опять объяснения, справки, вещественные доказательства в виде опубликованных материалов. Вот здесь мой соавтор (в данной ситуации так лучше звучит) проявил инициативу, и зарождающееся персональное дело было быстро прикрыто. Помнится, именно от Сан Саныча я впервые услышал хорошо обоснованный и эмоциональный рассказ об НЛО («летающих тарелках»). Он был большой пропагандист этой теории и периодически давал мне почитать книжки и другие материалы по этой волнующей теме. Очень разносторонним и разноплановым был Александр Александрович человеком! Но главный его «конек» — любовь и преданность своему делу: созданию новых образцов нашей космической техники (он из молодого поколения сподвижников Королева). В отличие от многих своих подчиненных знал он эту технику досконально и даже излишне глубоко для руководителя такого масштаба. Вот эта самая его техническая «въедливость» доставляла нам, его подчиненным, много хлопот, зачастую приходилось по ночам листать классику и техническую документацию, чтобы утром ответить на мудреный вопрос Сан Саныча. Лучше всего это получалось у Володи Пивнюка, нашего «технического интеллектуала», который на законных основаниях числился постоянным референтом Максимова по всем «хитрым» техническим проблемам. Таким же умницей и всесторонне развитым специалистом в нашей области был и генерал Евгений Иванович Панченко — очень уважаемый человек среди нас и среди разработчиков, хитрый стратег, который умел профессионально, как истинный дипломат, сглаживать углы при многочисленных конфликтных ситуациях, возникающих между промышленностью и Минобороны. Придет время, и среди моих непосредственных начальников появится вначале полковник, а со временем и генерал-полковник Герман Степанович Титов.

Герман Титов! Космонавт-2, легендарная личность, вместе с Юрием Гагариным — любимец планеты, особенно ее женской половины. Мне довелось длительное время общаться с этой неординарной, яркой личностью в самых различных жизненных ситуациях: на службе и в командировках, в кругу друзей и на широких общественных мероприятиях, в частных встречах и официальных торжественных церемониях, на даче и в походах по подмосковным лесам, на рыбалке и сборе грибов, среди наших жен, детей, а со временем — и внуков. Совершенно различные условия и ситуации! Неизменно лишь одно — ровное, спокойное, практически не зависящее от окружающих условий отношение Германа Степановича к происходящему вокруг. Этот человек по всем жизненным проблемам и вопросам имел свое, не всегда, может быть, однозначное — но свое! — мнение. Думаю, что такая уверенная, зачастую бескомпромиссная позиция базировалась не только и не столько на непререкаемом авторитете космонавта или депутата Госдумы, а больше и в основном на чисто человеческих качествах Германа. Здесь и его интеллект, и широкая эрудиция, любознательность и желание познать как можно больше в окружающем мире, тонкое восприятие всего того, что происходит вокруг, его умение с полуслова, с лету понять, схватить суть говорящего и поддержать разговор практически на любую тему, широкие познания в области музыки, поэзии, театра, почти лирическое восприятие красот русской природы, ровное, спокойное, уважительное отношение к окружающим и на работе, и в кругу родных, друзей и знакомых. За всю свою до обидного короткую жизнь Герман сумел сохранить и во многом приумножить всю эту гамму прекрасных человеческих качеств, которыми так щедро наградила его природа. И только поэтому и молодой лейтенант — летчик авиационного полка, и всемирно известный герой-космонавт, и убеленный сединой генерал-полковник, и народный избранник — депутат Госдумы — это все тот же Герман с его широкой натурой, неизменным, чуть взрывным характером, твердой жизненной позицией и собственным восприятием окружающего мира… Годы его не изменили, а наша, в общем-то, нелегкая жизнь его не сломила, не превратила в приспособленца, не заставила сегодня во весь голос и на всех перекрестках хулить то, чему только еще вчера мы все поклонялись. Вот в этом весь Титов! За это его ценили и уважали все, кто его знал, с кем он общался по работе, по жизни — и его друзья, и его недруги, если таковые у него были.

Наши добрые, хорошие отношения начались еще в далекие годы нашего совместного пребывания в Звездном городке. Мы были молоды, я не обременен семейными узами, а Герман с упоением ловко лавировал на гребне волн своей космической славы. Культурным центром, местом, куда многие заглядывали «на огонек», была моя холостяцкая квартира. Частенько ко мне подходили мои коллеги по службе с душевной просьбой: сестра, мол, приезжает, негде остановиться, можно воспользоваться твоей квартирой. Я, конечно, шел навстречу такому любящему брату, тем более что сестры приезжали почему-то, как правило, под выходные, когда я рвался в Москву, домой. А совместные творческие вечера, когда в моей двухкомнатной квартире умещались половина (женская) выпускного курса ГИТИСа и жаждущие на них посмотреть и их послушать местные жители. Бедные мои соседи — Жора Добровольский, Петя Колодин, Саня Матинченко — деликатно терпели, не жаловались. Частенько к нам заглядывал и Герман и сразу же становился душой компании. А вот интересно, помнит ли патриарх нашей эстрады народный артист Советского Союза Иосиф Кобзон, как поздно ночью мы с Германом нагрянули к нему в гости в его малюсенькую комнатушку в коммуналке, что рядом с Театром Образцова, где единственным украшением было большое фото Титова с его дарственной. Когда мы уходили, то молодой, тогда еще начинающий певец Иосиф Кобзон так и остался в недоумении — зачем же мы приходили к нему в два часа ночи. А мы уже мчимся домой, в Чкаловский. Я хотел выйти из машины у своего дома, чтобы быстрее забраться в свою холостяцкую постель. «Нет! — решительно возразил мой старший товарищ, — ночевать будешь у меня». — «Есть!» — сказал я. Приехали к Титовым. Я минут тридцать переминаюсь с ноги на ногу в прихожей, а в это время Герман в спальне ведет переговоры с супругой. Я думаю, на тему, можно ли Эдуарду у нас переночевать. Наверное, разрешение было получено, мне выделили раскладушку с постельным бельем и уложили в столовой. Утречком, пока все еще спали, я перебежал в свою родную обитель. Это было мое первое знакомство уже с семейством Титовых. Как-то постепенно получилось, что с годами мы стали общаться уже семьями: Титовы — Герман с Тамарой, Жолобовы — Виталий с Лилей и я со своей молодой женой. Подрастали дети, а у нас у всех — девчонки, появились какие-то общие интересы, совместные праздники, дни рождения, переживали, когда же полетит Виталька. Видно, нам всем вместе было хорошо, ибо с годами наши контакты не разрушились, а стали прочнее, даже несмотря на то, что нашу компанию покинул Жолобов, — после долгожданного космического полета уж больно ему захотелось стать мэром своего родного города Херсона, куда он и отбыл, как говорится, не попрощавшись. Лиля осталась верной подругой в наших рядах.

С начала 80-х Герман Степанович — заместитель начальника нашего главка, уже мой непосредственный начальник. Жили в Москве почти рядом, еще практически молоды (в районе сорока), девчонки-подростки пока не доставляли нам особых хлопот, дачными проблемами пока не обременены (правда, мало кто верил, что у героя-космонавта нет дачи, а я до дачи еще не дослужился). Хорошие были времена! Колесили по Подмосковью на машинах, собирали грибы-ягоды, рыбачили, побывали в Эстонии, ездили в гости, особо туда, где была сауна, намотали сотни метров кинопленки. Кстати, по части сбора грибов Герман, как истинный сибиряк, мог дать фору нашим дамам — большим специалистам в этом виде тихой охоты. Я — так, на подхвате. Почему-то запомнилась такая картинка: солнечный денек, Гера сидит на опушке леса, сосредоточенно перебирает собранные грибы и каждый тщательно, почти с любовью вытирает о свои штаны. Все это было в Рузе, в оздоровительном комплексе Звездного городка, куда мы неоднократно и с огромным удовольствием ездили.

Это ведь были далекие времена информационного голода и когда еще считалось просто неприличным публично муссировать чьи-то семейные дела или описывать хоромы кого-то из сильных мира сего. И поэтому слухи, сплетни, чьи-то домыслы, кто-то что-то сказал, кто-то не так понял — все это было в ходу и будоражило московскую общественность. И особо, если это касалось космонавтов. Конечно же не осталась без внимания «желтой» прессы и такая колоритная фигура, как Герман. Чего только мы не наслышались за эти годы! А на деле мне приходилось множество раз наблюдать, с каким уважением, трепетно относился Герман к своей жене, к своим детям. Не единожды приходилось быть с ним в различных мужских компаниях, где мужики, чуть поддав, начинают, мягко говоря, критиковать своих жен. Герман, как правило, не поддерживал такие разговоры, и я ни разу не слышал, чтобы он сказал худое слово про свою Тамару. Хотя, конечно, как и в любой советской семье, у них всякое бывало, но фундамент их семейной крепости оставался прочен и незыблем. Память сохранила тихие московские вечера, когда мы со своими детьми собираемся за столом, который быстро накрывала Тамара, ведем тихие задушевные беседы (иногда даже заумные), обсуждаем наши житейские проблемы, иногда по нашей просьбе Герман читал стихи (если был в ударе и настроен лирически, то это у него получалось прекрасно).

Тема эта для меня трепетная и волнительная. Но вот еще одно, пожалуй, главное. Беру на себя смелость утверждать, что под солидным и красивым генеральским мундиром с множеством отечественных и зарубежных геройских звезд и орденов билось чуткое сердце, трепетно, почти болезненно реагирующее на окружающий мир. И в то же время в силу каких-то, ему одному известных причин не стремящееся выплескивать наружу свое отношение к происходящему вокруг, свои радости и печали, раздумья, сомнения и переживания, победы и поражения. Хорошо это или плохо — трудно сказать! Ведь есть люди, и у нас таких, наверное, большинство, которые не желают свои чувства и эмоции долго хранить и переваривать в себе, они предпочитают «выйти в народ» (вот уж действительно — на миру и смерть красна!), вынести на всенародное обсуждение и разделить с окружающими свои горести и печали и успокоиться, получив свою долю людского сочувствия. И на душе легче, и снова жизнь прекрасна и удивительна! Таким людям легче живется на белом свете. Но ведь есть и такие, которые не выплескивают свои эмоции наружу, не стремятся взвалить на чужие плечи груз своих забот и проблем, а зачастую мучительно переваривают глубоко в себе свои боли и печали, раздумья и переживания. Это про Германа. Как он болезненно, вот уж действительно внутренне сгорая, переживал скоропалительный распад Советского Союза, развал армии, крушение наших космических завоеваний, с каким презрением относился к «перевертышам», чуть ли ни ежедневно меняющим свою точку зрения на происходящее, или к бывшим солидным партийным боссам, имеющим сегодня несколько торговых палаток у метро. Но я что-то не припоминаю, чтобы этими своими мыслями и переживаниями он делился с телевизионной аудиторией (а это в те времена было модным) или выступал на каких-либо симпозиумах или конференциях. И очень редко он проявлял свои эмоции по поводу происходящего вокруг среди близких ему людей. Все в себе, все на внутренних переживаниях, все за счет самосгорания.