Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев
Шрифт:
Питались студенты по-разному, как по-разному и жили. В общежитии всегда был кипяток, приходил булочник, по пути с занятий покупали полфунта дешевой колбасы. Кто жил у хозяек, кипятком тоже был обеспечен. Иногда хозяйки брали студентов на полный пансион, давая им завтрак и обед, вечером чай с закуской. Цены были разнообразные, полный пансион вместе с комнатой дешевле 20 рублей было не найти [454].
Университетская столовая, где обедало множество студентов, помещалась за северными воротами, где и теперь «столовка». Обстановка столовой была скромная: длинные столы, покрытые клеенкой, на них большие корзины с черным и серым хлебом, которого можно было есть сколько угодно. Было самообслуживание, цены очень низкие: обед без мяса 8 копеек, с мясом — 12. Стакан чаю — копейка, бутылка пива — 9 копеек. Конечно, были обеды и подороже. В дешевом буфете продавались кисели, простокваша. Столовая с самого утра была переполнена. Шум стоял необыкновенный. Молодые люди спорили, смеялись. Студенток не было, они появились позднее. Некоторые любители проводили
Большинство студентов живо реагировали на все события в жизни России, они посещали научные доклады, ходили на выступления лидеров разных партий, на заседания Государственной думы, где можно было находиться на хорах, посещали театры и концерты, участвовали в политических сходках [455]. Некоторые уже участвовали в подпольной работе.
Заканчивая этот короткий рассказ о студенческой жизни, нельзя не сказать, что женщин в то время не допускали почти во все высшие учебные заведения России. Для них были свои высшие курсы в Петербурге и Москве, в больших губернских университетских городах: Киеве, Харькове, Казани, и то по узкому кругу специальностей.
От составителя
Авторы, как мы видим, мало интересовались образованием и воспитанием женщин, хотя результат этих процессов привлекал их пристальное внимание. Справедливости ради хочется чуть подробнее рассказать о женском образовании, проблеме столь важной, тем более что именно период конца XIX — начала XX века стал временем, когда наболевший вопрос о высшем образовании для женщин был разрешен, хотя путь к этому был нелегок.
Волновала эта проблема не только самих женщин, стремящихся к образованию, но и ученых-педагогов, полагавших, вслед за их лидером К. В. Ушинским, что основная роль женщин — воспитание поколения — осуществима лишь при условии достаточной их просвещенности.
Движение шло снизу: женщины требовали себе права на высшее образование, общественность и ученые поддерживали их стремление и хлопотали за них [456]. Однако министерство не могло решить этого вопроса одним указом о допуске девушек со средним образованием в высшие учебные заведения, ибо программы женских школ были по уровню ниже программ мужских гимназий, готовивших абитуриентов в институты. И вот благодаря стараниям и инициативе частных лиц с 90-х годов прошлого века в Петербурге стали открываться частные гимназии, в программы которых включались предметы, преподававшиеся в мужских гимназиях, и куда приглашались достойные учителя. Особо авторитетными в столице считались гимназия М. А. Лохвицкой-Скалон, смешанная гимназия Радовицкой-Тимофеевой, гимназия кн. Оболенской, а также гимназии М. Н. Хитрово, Э. П. Шаффе, М. С. Михельсон, особенно славилась гимназия М. Н. Стоюнина. Девочек, которые стремились к знанию языков, привлекали всем известные «Петришуле» и «Анненшуле», а также Реформатская школа с прекрасным составом педагогов.
На уровне средних школ девушкам давали образование закрытые заведения — институты. Издавна считался престижным Смольный институт, где программа была несколько шире, чем в других подобных заведениях. Однако уже с конца прошлого века популярность институтов стала меркнуть, и к началу нашего века отношение к ним переросло в скептическое. Считалось, что подготовка выпускниц была неудовлетворительной. Осуждался и режим, носивший строгий, почти спартанский характер, что уже не соответствовало времени, — входило в практику более свободное обхождение с молодежью. Чрезмерная изолированность воспитанниц, прежде всего от домашнего уюта, пугала поступающих туда девочек. Много слез видели темные дортуары «седьмушек» (счет классов шел в обратном порядке). Немудрено, что предпочтение отдавалось гимназиям, хотя перспектива овладеть двумя языками и получить художественное воспитание (музыка, живопись, танцы) была значительным преимуществом институток перед гимназистками. Это было особенно важно для семей, не имевших возможности обучить дочерей всему этому частным образом.
Какие же возможности были предоставлены в Петербурге девушкам со средним образованием? Уже в 1897 году был открыт первый в России Женский медицинский институт близ Петропавловской больницы. В 1905 году — Высшие женские политехнические курсы, программы которых были приравнены к программам технических вузов. Одних высших курсов в городе насчитывалось в 1913 году одиннадцать, не считая самых престижных — Бестужевских.
Судьба Бестужевских курсов с тремя отделениями: словесно-историческим, физико-математическим (естественным) и математическим — была сложной. Основанные в 1878 году, они долго юридически не приравнивались к университету, несмотря на то, что их профессора были те же и программы ничем не отличались от университетских. Из сочувствия к курсисткам некоторые профессора читали лекции безвозмездно, среди них Сеченов, Бекетов, Лесгафт, сам Бестужев-Рюмин, возглавивший курсы. Министерство упорствовало, а в ответ на слишком активные выступления курсисток, принимавшие
уже политический характер, прием на ВЖК был прекращен. И вот после трехлетнего перерыва приема выяснилось, что стремящиеся к высшему образованию женщины хлынули за границу, в университеты Парижа, Цюриха и других городов. В верхах поднялась тревога: талантливые умы покидали Россию. Более того, возвращаясь на родину, они привозили из Европы вольнолюбивые идеи. Министерство было вынуждено уступить и признать наконец Бестужевские курсы высшим учебным заведением с объемом образования, равным университету. Число уезжающих за границу сразу снизилось, а среди слушательниц появились даже иностранки, в 1901 году их было двадцать пять. Расширились и права окончивших ВЖК с 1904 года им разрешили преподавать в старших классах женских гимназий, а с 1906 года — и мужских. И наконец, с переходом с курсовой системы на предметную свидетельство об окончании ВЖК было приравнено к выпускному свидетельству университета. В 1906 году на Бестужевских курсах открылся юридический факультет.Большим успехом было решение Городского управления о строительстве нового специального здания для Бестужевских курсов. Оно было возведено в 1910 году на 10-й линии Васильевского острова.
Допуск бестужевок к сдаче магистерских экзаменов дал им право читать специальные курсы в университете. Ряды ученых стали пополняться именами бестужевок разных выпусков. Среди них член-корреспондент (историк) О. А. Добиаш-Рождественская; академик (математик) П. Я. Полубаринова-Кочина, кончавшая уже Петроградский университет, с которым курсы слились в 1919 году; профессор (математик) В. И. Шифф; ассистент (химик) на Высших женских политехнических курсах Н. П. Вревская; преподаватели (историки), сдавшие магистерские экзамены, С. В. Меликова-Толстая и О. К. Недзведская-Самарина и др.
Для девушек с более скромными запросами в Петербурге существовало множество самых различных курсов: общеобразовательные, историко-литературные, педагогические, курсы архитектурных знаний, строительные, медицинские, торговые, курсы стенографии, машинописи, курсы для медсестер, несколько курсов новых языков, среди которых славились курсы Берлица.
Для девушек Петербурга двери к образованию открылись. Другое дело, что обучение на большинстве курсов было платное и права оканчивающих многие из них были весьма ограниченными.
О военных
Ах, как мелькали мундиры!
(Знай — только головой кружи.)
Кавалергарды, кирасиры,
И камергеры, и пажи.
Н. Агнивцев
Глубокий отпечаток на внешний облик города, его жизнь и быт накладывало то обстоятельство, что в Петербурге стояла гвардия, другие военные части, было много военных учреждений и военных учебных заведений. Гвардия считалась опорой престола, красой и гордостью империи. В наше время, после 1905 года, эта опора стала призрачной. Меркла и в наших глазах краса армии, которой любовались и верили в ее боевую готовность. Еще в 1904 году мы были вовлечены в общий, всех захлестнувший патриотический подъем в связи с начавшейся в январе войной с Японией. Поддавшись общему легкомысленному настроению, мы не сомневались в успешном разгроме маленькой, казавшейся беспомощной Японии: «Шапками закидаем!» Все вдруг обернулось трагически: гибель «Варяга» и «Корейца» в самом начале войны; уже в марте подрыв на мине броненосца «Петропавловск» со всеми уважаемым адмиралом Макаровым; неудачные выступления нового генерала Куропаткина: «Терпение, господа, терпение!» — и последующая сдача Порт-Артура; проигранное сражение под Мукденом в феврале 1905 года, затем разгром в мае эскадры под командованием Рожественского и, наконец, поспешный, невыгодный для нас Портсмутский мир [457]. Все это повергло нас в смятение, и возник вопрос: соответствует ли блестящий вид армии задачам военной подготовки?
Начать с того, что форма, блестящая в строю, казалась людям нелепой, как только военный смешивался с толпой в обыденной ситуации. Вблизи она выглядела грубо, вызывающе. Как всегда, народ сразу замечал смешное и нелепое. Часто слышались насмешки над бедными солдатами. Вот идет кирасир [458], и тотчас ему вдогонку: «Ты вроде медного самовара!», потому что кираса не прилажена, в пояснице отстает. При виде солдат кавалерийских полков, у которых кивер на этишкете [459], кричали в толпе: «Эй, голова на веревке, смотри не потеряй!» На офицерах была форма, прекрасно сшитая, носить они ее умели, и то вспоминается такая картина: хоронили какого-то генерала, гроб провожали военные в полной парадной форме. Два офицера лейб-гвардии Драгунского полка вышли из процессии закурить и пошли по панели в общей толпе. Их нарядные кивера с высоким султаном и свисающими кистями настолько не вязались с котелками, шляпами, картузами толпы, что они сразу почувствовали себя неловко, бросили папиросы и поспешили вернуться в процессию. Там они были на месте, вся процессия выглядела очень эффектно.
Нелепо было и то, что в гвардейских стрелковых полках зимой и летом носили барашковую шапочку; рубахи были малиновые с пояском из трехцветных жгутов с кистями, поверх рубахи безрукавка, обшитая золотым галуном. Но главное — сапоги [460]. Офицер, скажем, заказывал себе сапоги с голенищами, доходившими до самого верха ноги. Когда он спускал голенища, как полагалось, ниже колена, на сапоге собиралась большая гармошка. Сапоги гармошкой считались особым шиком и должны были придавать якобы истинно русский стиль. Солдаты также носили сапоги гармошкой, но выглядели они как-то грубо, а начищались зато до умопомрачительного блеска.