Повседневная жизнь публичных домов во времена Мопассана и Золя
Шрифт:
Скандалы, однако, следовали один за другим, и полицию нравов стали обвинять в самых тяжких нарушениях закона и в подверженности самым грязным формам коррупции. Особенно часто критике подвергалась кадровая политика отдела, общество полагало, что все сотрудники полиции нравов — проходимцы, получающие деньги от бандерш, а вовсе не борцы за нравственность и мораль. Да, Паран-Дюшатле писал, что "сотрудники отдела нравов должны быть умными, беспристрастными, бескорыстными, кристально честными, уважаемыми, у них должно быть крепкое телосложение, им должно быть от тридцати до сорока лет"; разумеется, это вовсе не всегда было так.
Инспекторы нравов должны были следить за домами терпимости, а также за порядком в общественных местах, они должны были отыскивать нелегальных проституток, которые не проходят регулярные медосмотры. Весь Париж разделили на десять участков, каждые три месяца инспектор переходил с одного участка на другой. В сороковые годы XIX века инспектор получал 1200 франков плюс премии каждый квартал, размеры которых зависели от результатов его работы. Тем самым у инспектора появлялась материальная заинтересованность, что, естественно, приводило к тому, что инспекторы пользовались своими репрессивными полномочиями по собственному произволу. Даже среди полицейских лишь немногие отрицали это. Паран-Дюшатле, который всегда верил в силу закона, писал, что инспекторы полиции нравов стали подлинными повелителями подвластных им территорий: "От них никуда не скроешься, они имеют право входить в квартиры, где проживают девушки, без того, чтобы быть обвиненными
Всем известно, что число арестов резко возрастает в те моменты, когда тюрьме-больнице Сен-Лазар требуются новые работники. Команда из пятнадцати агентов может за один час арестовать и отправить в тюрьму до восьмидесяти женщин. Наиболее опасными местами в этом смысле являются в Париже бульвар Пуасонньер и бульвар Сен-Дени. "Если женщина оказывает сопротивление, ее бьют ногами и таскают за волосы, невзирая на то, что она, может быть, больна, беременна, истощена", короче говоря, полицейские делают из нее козла отпущения. Чтобы поддерживать число арестов на должном уровне, полицейские не скупятся на применение силы. Больше всего девушки боятся облав, так как от них нет спасения. Атлас и Нана дрожат при одной мысли, что могут "попасть в окружение". Они знают, что в этой ситуации у человека от страха подкашиваются ноги и он не может бежать: "Все бегут в разные стороны, слышно, как рвется ткань. Удары, крики. Какая-то женщина падает. Толпа смотрит на все и хохочет, пока полицейские со звериной жестокостью сгоняют девушек в круг". Эти операции часто заказывают местные торговцы, желающие "очистить квартал", их проводят и в борделях, и в домах свиданий. Когда однажды ночью Нана слышит крик: "Полиция!", она сходит с ума и предпочитает выброситься из окна отеля на улице Лаваль, где она укрылась со своей подругой Атлас, нежели быть арестованной. "Дом наполнился криками, в дверях какая-то девушка упиралась изо всех сил, стараясь помешать полицейским увести ее; другую застали в постели с любовником-сутенером, она притворялась честной женщиной, возмущенной подобным обращением, кричала, что подаст на полицию в суд. В течение целого часа на лестнице стоял грохот, люди ходили вверх и вниз, было слышно, как ударом ноги открывают двери, как девушки сопротивляются, дерутся, звуки борьбы заглушали рыдания. Проснулся весь дом, из него вывели группу девушек, их грубо толкали трое агентов под предводительством очень вежливого комиссара, блондина невысокого роста. Когда все закончилось, дом снова заснул".
Масштаб и жестокость репрессий зависят от политической конъюнктуры. С 1856 по 1871 год число арестов держалось на приемлемом уровне, но с 1872 по 1877 год репрессии ужесточились в контексте борьбы с рабочим движением и с "классами — источниками опасности" вообще. Многое также зависело от региона — в Париже все было очень строго, в Лионе все было гораздо хуже. Общественное мнение было возмущено тем, что подобные действия беззастенчиво проводились на глазах у всех и каждого, а газеты не уставали публиковать в рубрике "Новости" сообщения об акциях полиции нравов.
Вот сообщение о событиях, произошедших в 1876 году в Лионе: "На вокзале Перраш полицейский остановил девушку по имени Мелани М., примерно двадцати лет от роду, одетую по буржуазной моде, в тот момент, когда она взяла под руку некоего приезжего. По знаку полицейского появились двое других, они схватили Мелани М. за руки и попытались отвести ее в отделение.
Девушка оказала ожесточенное сопротивление. Последовала ужасная сцена — решив покончить с собой, она бросилась на землю и стала биться головой о мостовую, полицейские изо всех сил тащили ее в отделение прямо через дорогу. В это время мимо проезжал омнибус, кучер не успел остановить его, и колеса переехали девушке ноги. Собралась толпа, многие уважаемые люди города, возмущенные жестокостью полиции, испытывая жалость к несчастной жертве, попытались вмешаться, они потребовали от агентов отправить пострадавшую в больницу Юнивер, откуда бы полицейские забрали ее на следующий день, и вызывались оплатить врачебные расходы. Полицейские отказались и потащили девушку дальше в отделение, она же, несмотря на переломы, продолжала оказывать им сопротивление. Полицейский врач потребовал, чтобы ее отправили в городской приют. Подошел фиакр, девушку закинули в него, один полицейский сел рядом с ней, другой рядом с кучером. Когда фиакр выехал на набережную Шарите, девушка внезапно открыла дверь, выскочила из фиакра и бросилась в Рону. Ее тело уже два дня не могут найти…
На следующий день, около семи часов утра, агент полиции нравов явился в отель Дюгесклен и попытался арестовать некую девушку по имени Мари Данс. В ужасе г-жа Данс открыла окно своей комнаты, расположенной на третьем этаже, и бросилась вниз, получив в результате тяжелейшие телесные повреждения.
В конце недели, в субботу 9 сентября, некая девушка Р. попыталась покончить с собой в полицейском отделении на улице Люцерн. Не сумев задушить себя фартуком, она нанесла себе несколько ударов ножом; к счастью, острие ножа было круглым, так что раны оказались неглубокими. В этом состоянии ее отправили в тюрьму Сен-Жозеф".
В Марселе на набережных полиция вела себя так, что девушки предпочитали бросаться в грязные воды порта, нежели позволить себя арестовать. Одна девушка попыталась покончить с собой. Прохожие вытащили ее, появился полицейский, растолкал всех и сбросил ее обратно в воду: "Пусть дохнет, это шлюха". Девушку спасли, но позже она повесилась в туалете в полицейском участке.
Чтобы выполнить норму, полицейские не стеснялись арестовывать обычных женщин, ведущих честную жизнь, которым в результате приходилось ночевать в участке без малейших шансов на получение помощи. Такая практика вызвала сильное возмущение в обществе. Например, 10 апреля 1877 года в парижской хронике всплыла такая история. Агент по имени Грас встретил около полуночи на площади Сорбонны некую девушку по имени Б. Он остановил ее и объявил, что арестовывает ее. Она возмутилась, объяснив, что вышла за лекарствами для своего сына. Агент, несмотря на это, арестовал ее. Ребенок на рассвете умер, а женщину поместили в Сальпетриер… В том же году некую Мари Лижрон арестовал капрал, когда она вышла на улицу после занятий в вечерней школе. В участке ее заставили написать и подписать
заявление о том, что она занимается проституцией, девушка умерла от нервного потрясения. Медосмотр показал, что она была девственницей… После всех этих арестов невинных девушек и матерей семейств, вплоть до жен банкиров, вызванных нежеланием полиции признавать свои ошибки, в обществе поднялась такая паника, что полиции пришлось изменить свои правила. В 1881 году был издан циркуляр, согласно которому "полиция не имеет права арестовывать женщину, если она пристает к мужчине; напротив, если она взяла его под руку, то это является посягательством на его честь и свободу, и в этом случае ее должно арестовать".После ареста женщина проводит ночь в полицейском участке, на следующее утро ее отвозят в префектуру. В участке в одни и те же камеры загоняют всех проституток без разбора по категориям. Выдержать ночь в участке и не потерять сознание практически невозможно. Вот как Мирёр описывает некий марсельский участок, который ему довелось посетить: "Неубранная комната размером десять на пять метров. Войти можно через дверь, на ней тяжелые замки, толстые решетки, она обита железом. В комнате стоят деревянные кровати, почерневшие от времени и грязи, привинченные к полу; они занимают почти все пространство комнаты. Напротив двери есть окно, оно забрано толстыми железными прутьями, прикрыто дополнительным решетчатым навесом. Пол деревянный, выкрашенный в красную краску, постоянно покрыт дурно пахнущей влагой. На оштукатуренных известью стенах похабные надписи. В одном углу — отхожее место, в другом — душ, огороженный каменной кладкой, для подготовки к медосмотру… В комнате находятся около двух десятков женщин всех возрастов, кто одет в грязные лохмотья, кто в изысканные шелка, все они подавлены, почти все полураздеты, бледны, со всклокоченными волосами, со взглядом, одновременно похотливым, молящим и уставшим; почти все босы, на некоторых запачканные кружева, на других даже украшения, блеск которых только подчеркивает их несчастье; некоторые стоят, некоторые сгорбившись сидят на краю кровати".
На следующее утро после ареста, не выспавшись, не умывшись, они предстают перед полицейским комиссаром, а затем перед административным судом. Максим дю Кан, который испытывал к проституткам одно лишь презрение, как-то раз присутствовал на таком суде: "Некоторые ухмыляются, некоторые выглядят сонными, самые закоренелые развратницы стараются вызвать к себе жалость, рыдают… Есть и запутавшиеся дети… они постоянно пьяны, алкоголь как будто у них в крови, поэтому они постоянно что-то говорят, не могут остановиться. Бесполезно взывать к ним, угрожать им, кричать, чтобы они замолчали, — их тягучий голос продолжает звучать, они говорят бессвязные слова, роняют их, словно бы это были капли в водяных часах". Комиссар назначает срок наказания. Теоретически после принятия закона Жиго девушка имела право подать на решение комиссара апелляцию, однако апелляционная комиссия практически всегда либо подтверждала решение, либо ужесточала наказание. Впрочем, довольно многих оправдывали — некоторые в течение своей карьеры были оправданы до сорока раз. Если бы это было не так, полицейская система перестала бы работать, так как в среднем одну девушку арестовывали два раза в год. Назначались наказания в виде помещения в тюрьму Сен-Лазар на срок от трех дней до двух недель в зависимости от тяжести проступка: приставание к приезжим на вокзале, уклонение от медосмотра, оскорбление агента полиции при исполнении им служебных обязанностей, посягательство на общественную нравственность, использование фальшивых документов, пьянство… Из префектуры девушки отправлялись в тюрьму. В конце XVIII века их конвоировали только ночью в экипажах, затем их стали отправлять в тюрьму пешком под конвоем солдат прямо по городским улицам, так что "на них могли глазеть все, кому не лень, девушки же не стеснялись привлекать к себе внимание самыми скандальными способами: хохотали во всю глотку, приставали к своим конвоирам; часто случались побеги, иногда девушкам помогали их сутенеры, иногда их отпускали сами солдаты". Поэтому с 1816 года проституток снова стали перевозить в экипажах. Сначала их содержали в участке Сен-Мартен, затем в Сальпетриере, затем в замке Венсенн, затем в Пти Форс и, наконец, в Сен-Лазаре, где были обустроены тюрьма и следственный изолятор. В 1836 году тюрьму разделили на три отделения: для обвиняемых и осужденных, для проституток, состоящих на учете в полиции, и для несовершеннолетних. Тысяча сто заключенных-проституток в течение дня занимались шитьем и кройкой, то есть тем же, что и обычные заключенные, от которых они, однако, были изолированы. Они жили в тяжелых условиях: помещения не отапливались, белье менялось два раза в месяц, кормили их ситным хлебом и овощным супом. Содержали их в камерах, где вместо стен были решетки, их письма вскрывались и рецензировались. В комнатах для работы стояла невыносимая влажность, над ними надзирали монахини, которые вслух читали религиозные трактаты. Паран-Дюшатле, впрочем, считал, что эта система слишком либеральна и что нужно ввести более строгий военный режим, который бы дал проституткам понять, что они находятся в учреждении для наказаний, а не в доме отдыха. Для этого он предлагал использовать в тюрьмах английское изобретение — колесо-топчак, то есть клетку-барабан на оси, внутри которого находились люди, приводившие его в движение ходьбой, как белка в колесе. Паран-Дюшатле не смущало, что предлагаемая им вещь — не что иное, как орудие пыток; более того, он писал: "Что до меня, то я двумя руками "за" введение колеса, я требую, чтобы его начали использовать; я поддерживаю его использование, так как это очень эффективное репрессивное средство против проституток; я одобряю все это, так как мне кажется, что это хорошо". К счастью, предложение Паран-Дюшатле не было принято.
Административный арест как мера воздействия практикуется и в провинции. В Марселе, Лионе, Руане проститутки отбывают наказание в переполненных тюрьмах и исправительных домах. Местные власти применяют к ним административные меры не- мыслимой степени жестокости. В восьмидесятых годах XIX века суды выносили следующие приговоры:
— административный арест на срок от пятнадцати суток до месяца за а) появление в неустановленных местах; б) появление на улице в запрещенные часы; в) нахождение в состоянии опьянения на улице и за ночлег на улице и под заборами; г) просьбу предоставить убежище в воинской части; д) прогуливание в общественных местах с целью привлечь к себе внимание путем "пристального разглядывания мужчин"; е) стук в окна частных домов и кабаре; ж) нищенство, выпрашивание милостыни; з) уклонение от посещения врача в течение двадцати четырех часов после того, как это предписано сделать; и) регулярное уклонение от медосмотров; к) появление на улице без головного убора или в декольте; л) уклонение от отъезда из Парижа после получения на руки паспорта;
— лишение свободы на срок от двух до трех месяцев за а) оскорбление врачей при исполнении ими служебных обязанностей; б) уклонение от посещения диспансеров и занятие проституцией в случае, если известно, что нарушительница больна; в) брань в общественных местах; г) появление в окне в обнаженном виде; д) приставания к мужчинам "в чересчур настойчивой манере с целью склонить их к разврату против их воли".
Эта жестокость, сопровождающаяся заключением под стражу и изгнанием из города, где проститутка была арестована, распространяется одновременно на нищих и бродяг; после падения Коммуны ситуация усугубляется. Власти, в неясном страхе перед "классами — источниками опасности", оправдывают свои действия угрозой распространения сифилиса. Смертельный ужас перед этой болезнью сплотил врачей, моралистов и юристов. Их тактика состояла в том, чтобы заключить в узкое пространство носителей болезни, сиречь проституток, и тем самым оградить общество от опасностей как медицинского, так и морального плана. В конце семидесятых годов XIX века пришлось признать, что эта политика так называемого "регламентаризма" потерпела полный крах: бордели вымирали, число нелегальных проституток неуклонно росло, а применяемые вслепую репрессии становились все менее и менее эффективными.