Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена

Тело покойного поставили на ноги, чтобы он был виден всем. И «перед лицом всего народа, стоящего кругом», на Ростры взошел Фабий, старший сын и наследник Павла, и произнес речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах, обращаясь к живым и мертвым. Затем он начал восхвалять предков, обращаясь к каждому из них по очереди. Полибий говорит, что вид этих оживших предков произвел на него самое глубокое и неизгладимое впечатление. Он смотрел на живых, в благоговейном молчании толпившихся вокруг Ростр, смотрел на мертвых, величественно сидевших вокруг, и, по его словам, понял, почему римляне покорили мир и откуда у них такая доблесть. Когда же он взглянул на бледное, сосредоточенное лицо своего воспитанника и увидел, как Сципион смотрит на предков, он почувствовал, что нет «зрелища более внушительного для юноши честолюбивого и благородного» (Polyb., VI,53–54,1–3).Он всегда считал Публия очень честолюбивым и не сомневался, что тот сейчас мечтает, что и о его подвигах точно так же будут говорить перед лицом всего римского народа, живого и мертвого.

Так погребали они тело Эмилия Павла.

VIII

Среди друзей Сципиона и Лелия были не только молодые люди, их ровесники. В то время в Риме принято было, чтобы юноши посещали старших, всеми уважаемых граждан, беседовали с ними, сопровождали их всюду, порой даже переселялись к ним и незаметно учились у них главной, самой бесценной науке — искусству жить достойно. Поэтому наши юные герои часто бывали у Тиберия Гракха, Назики и других почтенных людей. Но среди них особенно выделялся один весьма странный человек — Гай Сульпиций Галл, старинный друг Эмилия Павла (De re publ., I,23; De amic., 21; 101).

Это был во всех отношениях удивительный человек. Знатный патриций, храбрый воин и мудрый сенатор, он всего себя посвятил наукам. По словам Цицерона, он был восторженным поклонником греческой литературы, «отличался тонким вкусом и любовью к красоте» (Cic. Brut., 78).Но больше всего он любил математику и астрономию. «Мы видели, как в своем рвении измерить чуть ли не все небо и землю тратил последние силы Гай Галл… сколько раз рассвет заставал его за вычислениями, к которым он приступил ночью, сколько раз ночь заставала его за занятиями, начатыми утром! Какая для него была радость заранее предсказать нам затмение солнца или луны», — говорит о нем Цицерон устами одного своего героя (Cic. De senect., 49).

Одно из самых ярких воспоминаний ранней юности Сципиона было связано с Галлом.

В ночь перед битвой при Пидне произошло полное лунное затмение. В лагере началась паника. Римляне кричали, призывая луну вернуться, стучали в медные щиты и тазы, протягивали к небу пылающие факелы (Plut. Paul., 17).

— Помню, я был совсем мальчишкой, — рассказывает у Цицерона Сципион. — Отец, тогда консул, стоял в Македонии, и мы все были в лагере. Наше войско охватил суеверный ужас, ибо вдруг ясной ночью полная сияющая луна исчезла. И вот Галл — тогда он был у нас легатом —…не колеблясь, начал во всеуслышание объяснять, что совсем это не знамение: это явление произошло теперь оттого, что солнце заняло такое положение, что не может освещать своим светом луну, и подобное явление всегда будет происходить через определенные промежутки» (De republ., 1,23).

«Римским воинам мудрость Галла казалась почти божественной; македоняне же усмотрели во всем случившемся недоброе знамение, предвестие гибели… Стон и вопли стояли в македонском лагере, покуда луна, вынырнув из мрака, не засияла снова» (Liv., XUV, 37, 8–9).

Галл ввел своих молодых друзей в столь любимый им мир науки. Фил у Цицерона рассказывает, как он показывал им сферу Архимеда, небольшой планетарий, и объяснял с его помощью устройство звездного неба. «Вид этой сферы не слишком поразил меня, — говорит Фурий, — …но когда Галл начал с необыкновенной ученостью излагать смысл этого изделия, я понял, что в этом сицилийце был гений больший, чем может вместить природа человеческая… Когда Галл приводил эту сферу в движение, происходило так, что на бронзовом изделии луна сменяла солнце в течение стольких же оборотов, во сколько дней она сменяла его на самом небе, поэтому на небе сферы происходило такое же затмение солнца» (De re publ., 1,21–22).

He все римляне одобряли ученые занятия Галла. Многим он казался странным чудаком. И особенно Сексту Элию Пету. Элий был знаменитейшим в то время юристом. Поэт Энний назвал его «хитроумнейшим из смертных» ( Cic. De or., I, 198–199). Никто не мог с ним сравниться в знании гражданского права (Cic. Brut., 79).Современники в шутку сравнивали его с оракулом Аполлона, который вразумляет, наставляет смертных и объясняет им темные вещи (Cic. De or., ibid.).Все судьи не выпускали из рук его записок (Cic. De or., 1,240).Старик любил Галла, но он только качал головой и ворчал, глядя на его математическое рвение. Юрист бормотал известные стихи Энния:

— Наблюдают в небе астрологические созвездия, смотрят, когда взойдет Коза, Скорпион или какой-нибудь другой зверь. Но никто не замечает того, что У ног — все обшаривают небесные страны (Cic. De re publ, 1,30).

Из этих двоих Лелию явно нравился больше Элий. К астрономии он оставался совершенно равнодушен, юриспруденцию же считал очень нужной и полезной наукой. Он охотно посещал старого юриста и учился у него. Сципион же отдавал предпочтение Галлу. Мир звезд неудержимо влек его. Вскоре он стал настоящим специалистом в астрономии и мог часами рассуждать о светилах. Тогда Лелий со смехом прерывал его и говорил:

— Спустись, пожалуйста, с неба ( Cic. De re publ., I,34) [29] .

Хотя Лелий в то время серьезно увлекся правом, это не мешало ему, как истому римлянину, вышучивать эту сухую науку и в дружеском кругу пародировать интердикты, дразня профессиональных юристов (Cic. De re publ., 1,20).

И в этом также проявилась странная непрактичность Публия. Знание права было необходимо каждому римскому гражданину, но какую пользу могла принести наука о звездах? Сципион же не обращал на подобные пустяки ни малейшего внимания и продолжал спокойно изучать сферу Архимеда.

29

Цицерон постоянно говорит об увлечении Сципиона астрономией. Диалог «О государстве» начинается с долгих научных дебатов о небесных явлениях. Туберон считает только Сципиона способным ответить, почему на небе видны два солнца. Сам Публий говорит, что беседовал с друзьями об астрономии даже под стенами Нуманции. Еще более подогрели его интерес к астрономии Полибий и Панетий. Оба интересовались этой наукой, а Полибий даже считал, что полководцу совершенно необходимо знать ее. Несомненно, оба ученых грека давали ему уроки.

В то же время из текста Цицерона очень заметно, что Лелий совершенно не разделяет увлечения своего друга.

Когда он приходит и узнает, что разговор идет об астрономии, он с досадой спрашивает:

— Разве мы уже изучили все, что относится к нашим домашним делам и государству, что хотим знать, что происходит на небе?

Затем именно он приводит слова своего наставника Элия, издевавшегося над этой бесполезной наукой. И наконец решительно прерывает разговор о звездах (Cic. De re publ., 1,15; 17; 19; 30–32).

IX

Наследство, дом, поместья родовые Он променял на ветры и туманы, На рокот южных волн и варварские страны. Байрон. Паломничество Чайльд Гарольда

Давно прошло то время, когда молодые люди начинают добиваться магистратур и вступают на первую ступень лестницы общественных почестей, вверху которой, как некая манящая цель, блистает консулат. Ровесники и школьные друзья Сципиона давно уже делали карьеру, а Публий продолжал жить своей странной, непонятной всему Риму жизнью, которую делил с ним верный Лелий [30] . Вместо того чтобы начать наконец появляться на Форуме, он неожиданно уехал с Полибием путешествовать по Италии [31] .

30

Правда, Астин предполагает, что еще до отъезда в Испанию Сципион был квестором (Op. cit., 14–15). Приводит он единственный аргумент — по сообщению Полибия, в 151 году Сципион голосовал за войну в Иберии, а голосование это происходило в сенате, значит, он уже был его членом. Однако у нас нет ни одного известия о его квестуре, а голосование могло происходить в народном собрании, так как тот же Полибий решительно утверждает, что вопросы войны и мира решает только народ. Что до Лелия, то первую известную нам должность он занял в 145 году.

31

Время этого путешествия неизвестно. Terminus ante quem появляется в 151 году, когда Сципион уехал в Испанию. Год спустя вернулся на родину Полибий. Так что путешествие могло произойти в любой год от 166 до 151 — го. Но мне представляется, что до 160 года наш герой был слишком занят пьесами. Писались они каждый год. Пропущены были только 164 и 162 годы. Но в 162 году умерла Эмилия, и Сципион погружен был с головой в имущественные дела. А в 164-м его отец был цензором и, вероятно, хотел, чтобы его любимец был подле и, глядя на него, учился государственной деятельности. Поэтому я склонна думать, что он предпринял это путешествие, чтобы рассеяться после смерти отца.

Они проехали по всей стране, осмотрели долину реки Пад и предгорье Альп, где некогда разворачивались грозные и волнующие события Ганнибаловой войны. Они чудесно провели время. Путешествие было удивительно увлекательным, а Полибий был таким интересным собеседником, что мог бы скрасить самую скучную и мучительную дорогу. Историк буквально влюбился в Италию. Больше всего его восхищало сказочное изобилие плодов земных, красота, статность и высокий рост жителей ( Polyb., II, 15, 7).Он рассказывает, какие баснословно низкие цены в Италии на все продукты питания. Когда по дороге он заходил пообедать в трактир, то бывал поражен тем, что посетители даже не спрашивали о цене того или иного кушания, а только интересовались, сколько приходится с человека. И вот хозяин, получив всего несколько грошей (1/2 асса), уставлял весь стол обильными и вкусными блюдами (Polyb., II, 15,1–7).

Когда они достигли исполинских Альп, Полибий не только внимательно осмотрел окрестности, но решился даже перейти ледяные горы, чтобы найти путь карфагенского вождя. Но последовал ли за ним его воспитанник, неизвестно. По ту сторону Альп они дошли почти до самой Испании, осмотрели Нарбонскую провинцию и, наконец, остановились в прелестном греческом городе Массилии (совр. Марсель), в те дни казавшемся каким-то чудом. Действительно, среди диких и суровых поселений варваров вдруг открывался взору прекрасный эллинский город, окруженный оливами и виноградниками, с театром, гимнасиями, город, считавшийся северными Афинами, где впоследствии учились многие римляне (Strabo, С 179–181).