Повседневная жизнь российских жандармов

Надо полагать, всех их мучила одна неотвязная мысль о том, не приняла ли Анна Леопольдовна после нервного объяснения с цесаревной каких-либо мер по защите своего трона. Но, к счастью для них и к несчастью для нее и ее семьи, правительница совершила непоправимую ошибку, понадеявшись на то, что эта беседа профилактического характера остудит цесаревну и ее ближайшее окружение.

В журнале «Русская старина» в переводе с французского в 1870 году были опубликованы «Записки» придворного брильянтщика швейцарца Иеремии Позье о пребывании его в России в 1729–1764 годах. В записках Позье дает в целом объективную картину переворота 25 ноября 1741 года, свидетелем которого он был в Петербурге. Он, в частности, пишет о том, как секретарь французского посольства де Вальденкур «вручил червонцы господину Лестоку» для передачи гвардейскому полку.

Далее он продолжает: «Было около полуночи, когда они приехали. Принцесса, вышедшая из саней, вошла в первую казарму и явилась солдатам, спрашивая их: „Признаете ли вы меня за дочь вашего императора батюшки Петра I?“ Они все поклонились ей в ноги, отвечая, что признают. Она сказала: „Готовы ли вы помочь мне сесть на престол, который у меня отняли?“ Они все отвечали, что будут ей повиноваться во всем, что она им станет приказывать… Она велела тремстам человекам следовать за ее санями и впереди их поехала во дворец… Она вышла из саней в сопровождении трех лиц своей свиты (очевидно, Лестока, Воронцова и Грюнштейна. — Б. Г., Б. К.)и человек пятидесяти гренадеров и явилась перед часовыми, и, когда сказала им несколько слов, они позволили себя сменить… гвардейцами. Первым делом Елисаветы при выходе во дворцовый двор было пройти прямо в караульную; по ее приказанию тамошние барабаны распороты были ножом. Остальную часть ее отряда ввели в дверь… Затем сменены были часовые, бывшие в императорских покоях, и поставлены туда из числа прибывших с принцессой; затем она сама прошла в покои; регентша и муж ее были взяты спящими… После того Елисавета откомандировала Лестока с одним гвардейским офицером и двадцатью гренадерами арестовать Остермана, первого министра. Воронцов, со своей стороны, отправился арестовать фельдмаршала Миниха, который немедленно признал Елисавету императрицей… так же как фельдмаршал Ласси, которого арестовал Грюнштейн, так что все это „совершилось без пролития одной капли крови“».

Согласно распространенной в то время легенде, гвардейцы подхватили вылезшую из саней и не поспевавшую за ними в снегу Елизавету на свои широкие плечи и буквально внесли ее во дворец. Если это было действительно так, то расхожее утверждение о том, что власть она получила на штыках гвардейцев, не совсем точно: на трон ее в буквальном смысле слова внесли на солдатских плечах. На отчеканенной позже медали историю, как водится, поправили: на ней она изображена в длинном до пола платье с декольте, идущая впереди строя солдат.

Те три сотни — точнее 347 человек — солдат Преображенского полка, которые помогли ей захватить престол, вошли в историю под именем «лейб-компании» (называемой также «царской ротой»). Всех их благодарная царица возвела в дворянское достоинство и щедро наградила деньгами, чинами и крепостными крестьянами. По ее приказу всем 347 преображенцам были срочно изготовлены так называемые «лейб-компанейские» дворянские гербы, на которых был краткий девиз: «За верность и ревность». («Ревность» в смысле ревностности к службе и долгу, разумеется.)

Но, как говорится, мавр сделал свое дело, мавр должен уйти. Никакой реальной властью при дворе эти «ветераны революции», спасшие, по официальной версии, матушку-Россию от «немецкого засилья», не обладали, да и по определению не могли обладать. Их уделом стали постоянное поклонение Бахусу и карточному столу да молодецкие гвардейские забавы, на которые государыня и двор взирали весьма снисходительно к вящей зависти и неудовольствию их менее удачливых сослуживцев и многочисленных недоброжелателей, прозвавших их «тристаканальями».

История политического сыска сохранила немало дел, заведенных на лейб-компанце Елизаветы Петровны, которые, почти постоянно находясь в состоянии большого подпития, часто кричали «слово и дело», то есть делали «ложные изветы», а полицейские рапорты того времени изобилуют уголовными деяниями разных чинов «царской роты»: один из них убил продавца на рынке, не уступившего ему товар по более низкой цене; другой выкрал среди бела дня в одной из лавок молодую прислужницу и продал ее. Многочисленные приказы, призывавшие их вести себя «добропорядочно, как регул требует», ими нагло игнорировались и в течение всего царствования Елизаветы Петровны не исполнялись. Они продолжали бесчинствовать, устраивать пьяные драки, воровать. Когда же их командир генерал-фельдмаршал Людвиг Иоханн Вильгельм принц Гессен-Гомбургский предпринял попытку призвать их к порядку и попытался наказать одного из них за особо безобразную выходку, они обиделись и отказались появляться при дворе. Узнав об этом, Елизавета Петровна перепугалась и приказала немедленно отменить наказание ради их «знатной» службы.

При всей своей внешней легкомысленности, фатальной склонности к нарядам (15 тысяч платьев в гардеробе), балам, театрам, охотам и прогулкам, Елизавета Петровна, раз взяв в свои нежные руки корону и водрузив ее в момент коронации на свою красивую головку, делала все возможное, чтобы удержать ее как можно дольше. Любая подлинная или мнимая попытка лишить ее самодержавной власти или даже дерзнуть ограничить ее в этом вызывала с ее стороны немедленную и беспощадную реакцию. Хотя она категорически запретила проливать кровь во время переворота, — и крови действительно. не было пролито ни одной капли, — а затем указом 17 мая 1744 года фактически отменила смертную казнь в России, ее приговоры по делам о «скопе и заговоре» были достаточно суровы. Она на всю свою жизнь запомнила, сколь легко совершаются дворцовые перевороты.

Наиболее реальным из них, по нашему мнению, было дело 1742 года, по которому привлекались камер-лакей Александр Турчанинов, прапорщик Преображенского полка Петр Квашнин и сержант Измайловского полка Иван Сновидов, замышлявшие свержение и убийство императрицы Елизаветы. Они представляли довольно многочисленные круги тех гвардейцев, кто не был доволен переворотом и тем, что все лавры, почести и невиданные для остальной гвардии привилегии за него получили лишь 347 компанцев [13] . Турчанинов же, как лакей, служивший при дворе, мог быть для них незаменимым проводником к спальне императрицы, что было крайне важно с учетом имевшегося прецедента с едва не провалившимся арестом Бирона, с чем мы упоминали выше.

13

Всего гвардейцев тогда было около десяти тысяч.

Менее реален был другой заговор, «открытый» в 1743 году одним из упоминавшихся нами фаворитов императрицы, ее лейб-хирургом графом Й. Г. Лестоком, донос которого был фактически нацелен на его главного соперника при дворе вице-канцлера графа А. П. Бестужева-Рюмина. Лесток донес императрице, что против нее составляется заговор и что заговорщики будто бы при помощи камер-лакея (опять!), подающего закуски, хотят ее отравить и восстановить прежнее правительство с регентством Анны Леопольдовны.

Характерна реакция двора на весть об этом заговоре. Вот как ее красочно описывал один из современников этого события: «Я не в силах изобразить тот ужас, который распространился при известии о заговоре… Во дворце бодрствуют царедворцы и дамы, страшась разойтись по спальням, несмотря на то, что у всех входов и во всех комнатах стоят часовые. В видах усиления их бдительности, именным указом повелено кабинету давать солдатам, которые в ночное время содержат пикет… у покоев императрицы на каждый день по десяти рублей. Бдительность и рвение телохранителей усилено, но именитые особы не ложились в постель на ночь, ждали рассвета и высыпались днем. От всего этого… беспорядок и общая неурядица во всем с каждым днем усиливаются».

По городу разослали патрули. В конце концов по этому делу были арестованы и подвергнуты пыткам генерал-поручик Степан Лопухин, его жена — статс-дама, признанная при дворе красавица Наталья Лопухина, жена брата вице-канцлера, обер-гофмаршала двора графа Бестужева-Рюмина (старшего) Анна Бестужева и несколько гвардейских офицеров, приятелей Степана Лопухина. В результате этой дворцовой интриги, усугублявшейся тем, что Наталья Лопухина имела неосторожность появиться на каком-то балу во дворце в точно таком же наряде, как и сама царица (совершенно ужасный проступок с точки зрения любой красивой женщины, а не только императрицы!), основные фигуранты по этому, также как и по предыдущему, делу были приговорены к битью кнутом, вырезанию языка и ссылке в Сибирь, с конфискацией всего имущества, прочие — только к битью кнутом или плетьми [14] и ссылке в Сибирь или к разжалованию из гвардии с понижением в чине. Так закончилось это громкое, но, в сущности, малозначительное по своей реальной угрозе для трона дело, получившее название «лопухинского заговора».

14

Разница между кнутом и плетью состояла в том, что при битье кнутом с тела жертвы вырывались целые куски живой плоти, а плеть оставляла на нем менее страшные следы. По свидетельству очевидца казни, когда после битья кнутом у полумертвой от причиненных страданий Натальи Лопухиной палач вырезал кончик языка, он со смехом закричал, обращаясь к собравшемуся поглазеть на нее народу: «Кому надо язык? Купите, дешево продам!»