Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

Согласно черновику комедии, Фамусов — сенатор, управляющий Московским архивом Министерства иностранных дел. Молчалин служит под его началом три года и за это время уже отмечен: «С тех пор, как числюсь по архивам, три награжденья получил». То есть в год по награде. Что показывает весьма быстрое продвижение. Стоит помнить, что «архивных юношей» вовсе не осыпали повышениями и крестами. В «архив» шли отпрыски знатных фамилий, по здоровью или из-за отсутствия храбрости не годившиеся служить в армии. Случалось, что государь вычеркивал их из поданных ему списков награжденных, считая бездельниками.

Такой случай в 1826 году отметил М. А. Дмитриев, который служил надворным судьей, хотя, по его убеждению, давно должен был получить «место советника». Генерал-губернатор Москвы князь Голицын представил его «к Анне на шею с бриллиантами», но встретил отказ. Тогда Дмитриева внесли в список награждений Анной 2-й степени, однако и тут император посчитал заслуги молодого чиновника несущественными: «Мне вместо этого дали Владимира в петлицу» 4-й степени. «Николаю Павловичу попало в голову, что у князя много лишних людей, которые ничего не делают и даром получают награды» ^[247] , — вспоминал раздосадованный мемуарист.

247

Дмитриев М. А. Указ. соч. С. 571.

В 1820-х годах в Архиве Министерства иностранных дел велась весьма интенсивная работа по подбору документов для историографа Карамзина. Сам Николай Михайлович далеко не всегда рылся в груде пыльных рукописей, ему доставляли уже отобранный материал. Чиновники Архива, занимавшиеся этой работой, как раз награждались, не в пример другим. А позднее двое из учеников Карамзина, помогавших ему в подборе документов, — князь Дашков и Блудов — были рекомендованы историографом молодому царю Николаю I для занятия двух министерских должностей — юстиции и внутренних дел ^[248] . Конечно, Молчалин — не Дашков с Блудовым — для него такой взлет слишком высок. Но три награждения на обычном «безрыбье» намекают на серьезную работу — возможно, на подбор рукописей.

248

Эйдельман Н. Я. Последний летописец. С. 61, 202.

«Любовника я принимаю вид»

Зная сказанное, перечитаем диалог Молчалина с Чацким. Современному зрителю представляется, что Чацкий выше не только морально, но культурно и социально. Он поучает собеседника, и мы чувствуем за ним право на менторский тон. Между тем сам Чацкий получил пусть и хорошее, но домашнее образование. Чин его неизвестен, но он явно ниже майорского. Только происхождение дает герою повод для демонстрации превосходства. Само построение диалога показывало современникам, что в единственно значимой для Молчалина системе чинов он выше Чацкого. Его вопрос: «Вам не дались чины, по службе неуспех?» — уже был невозможен от нижестоящего к вышестоящему. Секретарь доброжелательно нисходит до разговора. Во время поучений Чацкого он, по обыкновению, молчит или даже извиняется в своем невежестве относительно литературных стилей, поскольку не сочинитель. Но тон собеседника не мог его не задеть. Финальная фраза Молчалина, где он объединяет себя и Чацкого: «В чинах мы небольших», — прямое издевательство над гордым гостем. Ее подтекст ясен: уж если я признаю себя в небольших чинах, то вам, сударь, сам Бог велел.

Горничная Лиза называет положение секретаря завидным, ведь хозяин его «кормит и поит, / А иногда и чином подарит». Однако во многих отношениях место Алексея Степановича близ семьи покровителя — гиблое. На нем нужно «угождать всем людям без изъятья». Сидеть ли со стариками, играя в карты, «рад не рад», успокаивать ли сердитых старушек вроде Хлестовой: «Ваш шпиц, прелестный шпиц; не более наперстка, / Я гладил все его; как шелковая шерстка!» Или, наконец, разыгрывать возлюбленного Софьи из страха быть выгнанным со службы.

Вопреки надеждам барышни, Молчалин вовсе не стремится в женихи. Для него брак с дочерью хозяина — карьерная катастрофа.

И при одной я мысли трушу, Что Павел Афанасьич раз Когда-нибудь поймает нас. Разгонит, проклянет! Да что? Открыть ли душу? Я в Софье Павловне не вижу ничего Завидного…

Он не любит Софью и не хочет пожертвовать честолюбием ради счастья. Да и по складу характера это другой человек. Молчалин надеется: «Без свадьбы время проволочим»; «Любила Чацкого когда-то, / Меня разлюбит, как его». Это единственный способ выскользнуть из трудного положения. А пока: «…любовника я принимаю вид / В угодность дочери такого человека». К чести Молчалина (явный оксюморон), он не воспользовался возможностями ночных свиданий.

Секретарь сознает, что барышня и вообще законный брак пока не для него. Его удел — горничные. Не зря Алексей Степанович старательно обхаживает Лизу, чье положение в доме Фамусова опасно. По убеждению патриархальных дворянских семейств — достойных папаш, матерей, заботящихся о взрослении сыновей, и самих молодых повес, — горничные существовали именно для этого. Бедняжке Лизе рано или поздно придется уступить, просто чтобы не быть отправленной в деревню. Либо хозяину, либо его секретарю, а вероятнее — обоим. После чего ее счастье с Петрушей вполне возможно.

Какова будет ее дальнейшая судьба? Если девица забеременеет, то побочного ребенка Фамусов может пристроить в Воспитательный дом, горничной подписать вольную, небольшое приданое и выдать за мелкого чиновника в том же Архиве Министерства иностранных дел. (Но уже, конечно, не за Молчалина — тот вырос по чинам и в мужья бывшей дворовой не годится.) Так произошло, например, с Ольгой Калашниковой, крестьянкой Пушкиных, родившей от Александра Сергеевича. Дитя, отданное через посредничество П. А. Вяземского в Воспитательный дом, вскоре скончалось. А девушка получила вольную и вышла замуж за бедного канцеляриста, и оба они еще долго тянули с поэта денежное вспомоществование.

Любезничая с горничной, Молчалин обнаруживает не робость, как с Софьей, а прыть, настойчивость и даже кое-какие человеческие чувства. Перед ней он не скрытничает, а с тоской объясняет, что именно его привлекло: «Веселое созданье ты, живое». В его существовании мало веселья и живости. Принуждение в работе, отдыхе со стариками и любви с барышней: «Готовлюсь нежным быть, а свижусь и простыну».

Интересно задаться вопросом: почему Молчалин упал с лошади? Не в свои сани не садись? Верховая езда в таком случае становится синонимом любви, а секретарь Фамусова — «жалкий же ездок». И приговор ему произносит не смертельно испуганная Софья, а Скалозуб — сам ездок хоть куда.

В таком случае признание мадемуазель Фамусовой, что сама она не труслива (следует понимать: ни в езде, ни в любви): «Карета свалится, подымут: я опять / Готова сызнова скакать» — дает надежду на добрый исход. Софья не бросит искать истинную любовь, она смела и в конце концов доедет, куда надо.

Но любопытен в данном случае и чисто житейский пласт, связанный с Молчалиным. А куда он, собственно, отправился верхом? Не умеешь гарцевать, не влезай на лошадь. Или вся сцена понадобилась Грибоедову только для того, чтобы показать барышню в обмороке и раскрыть Чацкому глаза на ее истинные чувства?

Мы помним, что утром, когда Фамусов застает влюбленных, секретарь отговаривается: «С бумагами-с». Начальник уводит его к себе, и какое-то время они разбирают документы, где «противуречья есть и многое не дельно». После чего Молчалин должен отвезти решения в Архив, то есть отправиться из центра города на Пироговку (нынешний Архивный городок выстроен там же, где располагался некогда Архив Министерства иностранных дел).

Чтобы добраться туда, Молчалин садится верхом, ведь он беден, и у него нет кареты, как у Чацкого. А ездить в начальничьем экипаже ему не по чину. Другое дело взять лошадь из конюшни Фамусова. Более или менее справиться с тихой кобылкой секретарь, вероятно, мог. Ведь посещал же он Архив каждый день. Но совладать с вставшей на дыбы лошадью не сумел, поскольку никогда не занимался в манеже, как военные или, например, лицеисты. Он попал в столицу из провинциального города — Твери, сын небогатых родителей, и ему негде было брать уроки верховой езды.