Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн
Шрифт:
«И вот гренадерские шапки топчутся ногами, — продолжает М. И. Семевский прерванный нами рассказ, — прокалываются штыками, бросаются в грязь или высоко подымаются на штыках ради потехи окружающих. Да из всех военных головных уборов голштинская кичка, ныне мирно украшающая бравые головы солдат лейб-гвардии Павловского полка, была наименее популярна в день 28 июня 1762 года {38} .
Впрочем, не все солдаты глумились и уничтожали ненавистную им форму; более расчетливые тотчас же обратили все принадлежности своего туалета голштинского образца в продажу, с целью приобресть кое-что на выпивку по случаю радостного дня».
А таковая возможность в этот и последующие дни была уже заблаговременно предусмотрена заговорщиками. Как вспоминали современники, очевидцы тех дней, «вино лилось рекой и било фонтаном».
| По истинным ценам: | руб. | коп. |
|---|---|---|
| В Санкт-Петербурге питей на денег | 2730 | 67 1/2 |
| и посуды | 310 | 67 |
| По Ингермоландии | ||
| В Петергофской дистанции питей на денег | 3379 | 93 1/2 |
| и посуды | 1671 | 14 1/4 |
| В Красноселской питей на денег | 986 | 91 |
| и посуды | 65 | 90 |
| В Ближней что по Петергофской дороге питей на денег | 1523 | 35 1/2 |
| и посуды | 436 | 84 |
| В Смоленской вверх по Неве реке питей на денег | 2097 | 48 |
| и посуды | 102 | 22 |
| В Сестрорецкой дистанции питей на денег | 170 | 71 1/2 |
| и посуды | 26 | 60 |
| В Санкт-Петербурге и в Ингермоландии питей на денег | 10 889 | 7 |
| и посуды | 2613 | 37 1/4 |
| Всего: | 13 504 | 44 1/4 |
Сумма же, предъявленная к оплате по так называемым продажным ценам (то есть включающим стоимость обслуживания и различные налоги) составляла почти 23 тысячи рублей. И, самое важное, сумма эта, представленная новым властям, была оплачена.
«А дед мой — в крепость, в карантин…»
Между тем историк М. И. Семевский так продолжает свой рассказ о событиях июньского переворота:
«Но неужели мелкая формалистика Петра III и предпочтение, явно им оказываемое немцам, до того возбудили против него начальников гвардии, что в рядах их не осталось никого, кто бы сочувствовал несчастию, постигшему императора?
Таких личностей оказалось весьма немного… Из них известны: дядя императора — принц Георгий, флигель-адъютант Рейхер, генерал-майор Измайлов, полковник Будберг, капитаны Петр Измайлов и Л. Пушкин, майоры Воейков и Шепелев. Все они, будучи в Петербурге, энергично защищали интересы Петра III. Остальные приверженцы императора находились вместе с ним в Ораниенбауме… Из сторонников Петра флигель-адъютант его Рейхер пробовал прорубить себе дорогу саблей, но был схвачен. Генерал-майор фон Толь, как уверяют, делал попытку поднять армейский полк против гвардии. Генерал-майор Иван Михайлович Измайлов, шеф Невского кирасирского полка, не дозволял своим подчиненным принять сторону Екатерины. Полковник Будберг привел свой полк в столицу для защиты интересов Петра. Четыре офицера Преображенского полка, которые останавливали своих солдат стать
за Екатерину, были: известный уже нам майор Воейков, майор Шепелев, капитан Петр Иванович Измайлов, родной дядя известного впоследствии писателя Владимира Васильевича Измайлова, и капитан Лев Пушкин, дед знаменитого поэта Александра Сергеевича Пушкина, про которого тот писал: Мой дед, когда мятеж поднялся Средь Петергофского двора, Как Миних верен оставался Особе Третьего Петра. Попали в честь тогда Орловы, А дед мой — в крепость, в карантин…«Нет сомнения, — замечает Гельбиг, — что было и больше людей, деятельно защищавших Петра III, но так как попытка их не имела в общем ни малейшего значения, то фамилии их остались неизвестны».
Мы можем, однако, еще указать на одно частное лицо, которое, находясь в столице, заявило свою преданность императору, — это был директор фабрики гобеленов, статский советник Брессан, занимавший некогда должность камердинера при Петре III. При первой вести о волнениях в столице он призвал к себе верного своего слугу и вручил ему записку к императору. Записка была на французском языке приблизительно следующего содержания:
«Императрица во главе возмутившейся гвардии. Теперь 9 часов, она входит в Казанский собор: народ, по-видимому, следует за этим движением, а верноподданные вашего величества не показываются».
Посланному с этой запиской Брессан строго приказал как можно скорее доставить ее в Ораниенбаум и отдать лично императору. Рассказывают, что посланный переоделся крестьянином, сел в простую телегу, запряженную в одну лошадь, и только благодаря такому маскараду мог свободно выехать за город, так как в то время расставляли уже гвардейские караулы по улицам и мостам, ведшим к Петергофской дороге. Дорога так тщательно охранялась, что, по словам английского посланника Кейта, никто по ней не проехал, кроме двух лиц: Льва Александровича Нарышкина и Романа Ларионовича Воронцова.
Вскоре по этой петергофской дороге показался кирасирский полк. Он состоял из 3-х тысяч отборных солдат. Офицер, командовавший кирасирами, не знал, чьей стороны держаться. Он получил приказание от императрицы вступить в Петербург и шел с полком, ничего не зная о случившемся. «Я сам видел, — пишет Позье, — как он чуть не подрался с караулом конногвардейцев, не хотевших пропустить его чрез мост у дворца, пока он не крикнет: «Да здравствует императрица Екатерина!»
— Как это, разве император умер?
«…B центре города все кончилось тем, что были разбиты некоторые кабаки. Перепившиеся бурлили, шумели, грозились перебить всех иностранцев, но вскоре и тут порядок был водворен.
Представители некоторых иноземных дворов поспешили выразить свое сочувствие действиям Екатерины. Некоторые из них, как, например, посланники австрийский и французский, велели купить своим слугам несколько бочек водки, выставить их перед подъездами своих домов и угощать проходивших солдат» {39} .
Великий шум в полку Преображенском
Если картина военного переворота в Петербурге 28 июня 1762 года, произведенного Екатериной II, примерно ясна, то, очевидно, для полноты и реальности изображения следует услышать тихие и правдивые (что же им лукавить, если они остались верны самодержцу даже в несчастье!) слова противоборствующей стороны. Так как же складывались для Петра III и его окружения дни и часы те этой злосчастной июньско-июльской недели? Записи Якова Штелина, приближенного императора, которые он вел, так сказать, с натуры в эти дни на немецком языке и которые позже были переведены на русский, частично отвечают на этот вопрос. Итак, по дням и по часам:
«…1762 28 июня в час пополудни.
С развода (в Ораниенбауме) все поехали в придворных каретах в Петергоф, чтобы накануне Петрова дня присутствовать при большом обеде в Монплезире у ее величества императрицы и потом вечером принести поздравления и быть за ужинным столом.
2 часа.
По прибытии в Петергоф, дворец, в котором живет императрица с ее дамами и придворными кавалерами, найден пустым, и с удивлением услышали, что она еще в 5 часов утра потаенно уехала в Петербург, всего лишь с камер-юнгферою Катериною Ивановною Черогоротскою (Шаргородскою) и камердинером Шкуриным; находившиеся же при ней кавалеры и дамы ничего не знали о том до полудня.