Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн
Шрифт:
Как-то в середине октября 1854 года корнет О. вновь навестил своего нового знакомца, былого драгуна. В ту пору ему шел уже 102-й год. Был он в прекрасной памяти и форме. Да еще и подшучивал над переступившим порог офицером.
В столовой солдат был один. Он обедал.
— Милости просим гривен на восемь, — сказал бравый драгун, увидев корнета.
— Что так рано обедаешь, дедушка?
— Молодежь отправляю верст за двести, к родным.
Уезжала дочь с мужем, унтер-офицером, а на руках старика оставалась стайка маленьких внуков.
— Кто ж будет тебе, дедушка, варить обед? Ведь сам, пожалуй, не управишься, это, пожалуй, похитрее,
— Извините, Ваше благородие, глупый тот человек, который думает об обеде: «…возверзи печаль твою на Господа и Той тя пропитает», — это Псалтирь говорит.
…Вот образец суворовских солдат, подумал О. Была бы чистая совесть, а завтрашний день их не беспокоит. И после этого неудивительно, что Суворов именно с такими солдатами невозможное делал возможным. И даже обыкновенным.
— Ну, дедушка, теперь расскажи про дни, проведенные в Белоруссии и Польше.
— Слушаюсь, Ваше благородие, с полным удовольствием.
На зимних квартирах в Белоруссии наш полк со штабом расположился в Могилеве, на Днепре. Потом 3, 4, 5 и 6 эскадроны переставили из Витебска на реку Двину. Другие же наши эскадроны занимали города Оршу и Копысь. На одном месте долго не стояли. Бывало, недели через три или через месяц переходим куда-нибудь в другое место. На квартирах не застаивались.
— Да этак вы небось лошадей поморозили и сами позатаскались? — был мой полуукор в вопросе.
— Помилуйте, Ваше благородие, да отчего же так? В ту пору сено на пуды не вешали, а овес меркой не меряли; бывало, наложишь воз сена, как только лошади могут свезти, да если еще дашь мужику рубль ассигнациями, так он же накланяется в пояс: спасибо вам, что рубль дали.
Нет-с, кони у нас были очень сыты; сено в ногах валялось. А овес не выходил из-под морды — с чего ж им быть худым? Сами мы всегда наготове. Солдатский багаж перевозился на артельных лошадях. В эскадроне было 6 капральств по 30-ти человек в каждом и по тройке добрых лошадей с исправной упряжкою, так переходы с одних квартир на другие были нам незатруднительны!
— Однако полки ваши были очень сильные, — заметил я.
— Сильные, Ваше благородие. По 10 эскадронов, двухтысячные, да и не одни наши драгунские, а все вообще пешие и конные, все имели по две тысячи людей, а гренадерские по четыре тысячи.
— На квартирах же, — продолжал старик, — стоять нам было привольно. Настоящим хозяином был солдат, а не обыватель. Бывало, если на квартире что ему случится, так иди прямо к эскадронному командиру и говори настоящую правду. Тогда, чтобы ни случилось, все будешь прав, а если не пришел и не доложил о случившемся да хозяин пожалуется командиру, тогда беда, взыщут строго!
И тот же стол…
Когда мы стояли в Шклове, то прежний командир полка уволился. Нашим полком стал командовать приехавший из Петербурга полковник Николай Александрович Зубов.
Новый командир завел, чтобы к нему наряжались сменные ординарцы. Мне часто приходилось быть у него на вестях. А у полковника было такое заведение, как сам отобедает, так сейчас тот же стол подают и ординарцам.
Я как-то не поладил с его камердинером, вот однажды, когда садились мы за стол, так дворецкий не положил мне ложки, а за стол все-таки приглашает. Я ему и говорю:
— Что же ты, любезный, не положил мне ложки?
— Вишь какой важный барин — положи ему особую ложку!
Ладно, мол, мне твоей не надо, и в то же время из-за
подсумка вынул свою и давай обедать.«Ну, — говорит дворецкий, — Попадичева ничем не озадачишь!»
У нашего полковника часто собирались гости, да и сам он любил ездить по гостям.
Наш полковой командир был молодец, человек добрый и снисходительный, — дай Бог ему царство небесное! А из себя такой мужественный, роста большого. Бывало, возьмет у иного солдата подкову да тут и разогнет ее! А верховые лошади под ним тысячей стоили. Все равно как из меди вылитые!
В 1792 году взбунтовались поляки. Суворов выступил в Польшу с войсками из Молдавии. А мы с ранней весной потянулись из Белоруссии туда же. В Толочине, переправившись через речку, составлявшую границу, имели легкий бой с неприятелем и прогнали его к местечку Мир. Здесь поляки вздумали защищаться.
Нашим отрядом командовал генерал-майор Миллер. Он повел пехоту на местечко, и поляки были прогнаны. После они вновь устроились. Пройдя местечко, наш полк выстроился развернутым строем. Четыре наши полковые орудия стали в середине полка, открыли огонь по неприятелю и так ловко действовали, что даже одно ядро ударило в дуло неприятельской пушки. Нам велено было спешиться. Однако это приказание отменили: мы с места понеслись марш-маршем и ударили на неприятеля в сабли.
Поляки, не выдержав нашей атаки, бросились бежать! Здесь их много было побито. Мы гнались за ними до самой ночи.
В головах помешку денег…
Поляки продолжали отступать до самой Варшавы. Мы не больно торопились их преследовать. Делали небольшие марши, а иногда и дневки. Неприятель уходил.
Впереди нас шли казачьи полки. А мы следовали вместе с пехотой и особенных предосторожностей на ночлегах не предпринимали. Шли вольно. Когда же подошли к Варшаве, то уже заключили перемирие — так что ни они к нам, ни мы к ним. Прага {114} оставалась у нас вправо. Мы расположились лагерем на привольном месте, на речке, из которой много попользовались рыбой.
Отсюда наш полковник Зубов уехал в Петербург. Взял наши артельные медные деньги и обещался выслать бумажные.
«Вам, — говорит, — будет легче». А оно и правда: тогда мы только что получили жалованье и все медными. Так что в головах у каждого солдата было по мешку денег. Потом уже из Петербурга он выслал нам бумажные деньги. Он-то и взял дочь Суворова замуж, это нам было известно.
К осени мы выступили из-под Варшавы и пошли с подполковником на квартиры в город Краков и там в 1792 году зимовали. Здесь к нам приехал новый полковой командир, полковник Чичерин — человек очень строгий.
Штаб и два эскадрона стояли в городе, а остальные в сорока верстах по деревням. На весну, оставив два эскадрона в Кракове, весь полк пошел зимовать в Луцк.
Русак — не трусак!
Во время стоянки нашей в городе Луцке между жителями замечено было какое-то беспокойство. В особенности же к весне 1794 года они что-то больно тревожились и чего-то все ждали.
Наш 4-й эскадрон стоял в слободе Пригородной, в 15-ти верстах от города Луцка. Бывало, десятские чуть свет ходят по улицам, стучат под окнами и требуют жителей в правление до рады (на совещание). Там приказывают им всем быть готовыми и иметь всякого запаса в изобилии. Куда ж они снаряжались, нам не сказывали.