Повседневная жизнь старообрядцев

А вскоре после поездки чиновника Хомутова по Олонецкой губернии (1835) гонения уже переходят в репрессии. Выговских поморцев сравняли в части землевладения и налогообложения со всеми казёнными крестьянами. С часовен сняли колокола. Ещё в 1828 году было запрещено пополнение старообрядческих монастырей и селений путем приписки людей в ревизию, а в 1836 году выговцам запретили именоваться отдельным обществом и приобретать на своё имя недвижимость. В 1837 году запретили принимать беспаспортных и приходивших из других губерний, в 1838 году были запрещены переписка, распространение и продажа книг выговского письма. В 1839 году были ликвидированы все пустыни и пашенные дворы, кроме Данилова и Лексы. Численность общины сократилась до 800 человек В 1844 году на Выг переселили 53 крестьянские семьи из Псковской губернии, которые были «известны любовию к православию (новообрядчеству. — К..К.) и тверды в вере», что нельзя расценить иначе как попытку спровоцировать открытый конфликт.

Разгром Выга и его влияние на русскую культуру

Наконец последний удар по монастырю был нанесён в 1854–1856 годах. В 1854 году Министерство внутренних дел предписало олонецкому губернатору все молитвенные здания, построенные в Данилове и Лексе между 1722 и 1809 годами, сломать, так как они «пришли в ветхость», а по существовавшему тогда закону ремонт этих построек был запрещен. В 1855 году «записные» старообрядцы были высланы по месту приписки, а Данилово и Лекса обращены в селения государственных крестьян, с открытием в каждом селении прихода господствующей церкви. В апреле 1856 года были закрыты и запечатаны столовые-моленные на женской улице на Выге и на мужской улице на Лексе. 7 мая 1856 года была запечатана Выговская Богоявленская соборная часовня, а 3 июня 1857 года — Лексинская Крестовоздвиженская соборная часовня, при этом книги, иконы и богослужебные принадлежности частично были конфискованы, а частично уничтожены. Писатель В.Н. Майнов, посетивший руины бывшей «Выгорецкой Лавры» во второй половине XIX века, передаёт со слов очевидцев чудовищные подробности «мамаева разорения»: «Посреди ограды стояла высокая колокольня с часами, а бок о бок с нею и главная часовня, которую не захотели разорить, а напротив того порешили оставить в назидание, — устроивши в ней православную церковь. Тут-то подле этой часовни и происходил главный погром: тут и били, и секли, и обливали холодною водою упорствующих, отсюда заставили батожьём большака (настоятеля. — К.К.) вынести ключи властям предержащим и т. п. Около 3000 рукописей было сожжено на площадке перед часовней этими новыми варварскими полчищами Омара; массы изрубленных и исковерканных икон подверглись той же участи, причём однако драгоценные каменья и богатые ризы все тщательно сдирались и затем уже никогда и не являлись на свет Божий» [88] . От некогда знаменитой Выгорецкой библиотеки осталось лишь 286 печатных и рукописных книг. Сожжены были и все хозяйственные книги — целый короб разных писем и записок, которые могли бы оказаться поистине бесценным материалом по истории Выго-Лексинского общежительства…

88

Исторический вестник. 1888. Т. 3. С. 542.

Все эти меры, по словам губернских чиновников, чуть не привели к волнениям среди старообрядцев, но так как их осталось слишком мало, то дело ограничилось «одним прискорбием». Позже миссионер господствующей церкви Д. Островский писал: «Несомненно, что разгром пустыни сопровождался тою жестокостью, которая всегда отличала наших низших исполнителей высоких приказаний…» [89] Двадцать лет спустя после разорения очевидцы тех событий рассказывали любознательному путешественнику, как, «издеваясь над почтительной памятью к усопшим братьям у оставшихся в живых, власти распахивали выговское кладбище, как ломали иконы и жгли рукописи… на глазах у их почитателей, как засекли насмерть (“говорят, она денька через два-три померла”) старицу Ирину Полтеву за то, что она уманила в лес монастырское стадо, как “княжик” — жандармский офицер, принимавший участие в разоренье… насмерть зашиб другую старуху “каблучком”, нетерпеливо требуя показать пруд, куда, по его сведениям, скитницы “швыряли живьём” рожденных ими младенцев (пруд, рассказывали выговцы, спустили и кости нашли, но только собачьи)» [90] .

89

Островский Д. Выговская пустынь и её значение в истории старообрядческого раскола. С. 105.

90

Виноград Российский (переиздание книги: Любомиров П.Г. Выговское общежительство. М.; Саратов, 1924). М., 1992. С. 99—100.

После 150 лет своего существования «лавра, процветшая в северных странах», пала. Однако в самый разгар «даниловского погрома» в Петербурге происходит событие, которое не может не заставить задуматься, — неожиданно умирает «царь-ирод» (так именовали его в старообрядческой среде), император Николай I (18 февраля 1855 года). Невольно напрашивается историческая параллель: вслед за падением Соловецкого монастыря (1676) внезапно умирает царь Алексей Михайлович, затеявший авантюрный «греческий проект» и принесший в жертву своему капризу жизни сотен тысяч русских людей. Вслед за разгромом полноправной преемницы Соловков, Выговской киновии, столь же внезапно умирает наследник и продолжатель дела царя Алексея Николай I, прославившийся своими жестокими гонениями на старообрядцев. Умирает, когда позорный исход и бессмысленность затеянной им за освобождение Константинополя Крымской войны (продолжение всё той же авантюры его пращура) становятся для него окончательно очевидными. Становится очевидной и бессмысленность войны с лучшей частью своего народа, старообрядцами, этими «руссейшими из русских», всегда являвшимися горячими патриотами своей Родины и хранителями её старины. Итак, круг замкнулся… Поистине: «Господь не замедлит и не потерпит… доколе не истребит сонма притеснителей и не сокрушит скипетров неправедных» (Сир. 35, 19)!

Предпринятый николаевским правительством «даниловский погром», получивший в народе название «мамаева разорения», нанёс непоправимый урон не только экономическому и культурному развитию Заонежья, но, несомненно, и всей русской культуре. Хотя в конце 1850-х — в 1860-е годы, уже в царствование Александра II, последовало кратковременное возрождение Выговского общежительства, в дальнейшем оно так и не смогло оправиться от нанесённого ему удара, так что проезжавший по этим местам в конце века поэт К.К. Случевский мог записать в своих путевых заметках: «От Данилова и Лексы не осталось более и тени… Это теперь почти такой же миф, как и онежский водяной царь…» [91] Сегодня на месте Выговского общежительства никаких следов бывших поселений не сохранилось. Единственным исключением является Берёзов скит с полуразвалившейся моленной и остатками старого кладбища.

91

Случевский К.К. По северо-западу России. T. 1. СПб., 1897. С. 82, 401.

Однако, несмотря на столь печальный конец, Выговское общежительство, положившее начало поморскому согласию, спустя годы и десятилетия после своего разгрома продолжало осуществлять «посмертное» (духовное и культурное) влияние на жителей Русского Севера. И не одного только Севера. Настоятели пустыни всегда заботились о распространении своего учения и основании общин в различных районах России. Подворья Выговского общежительства имелись в Петербурге, Архангельске, поволжских городах… Цепочка этих подворий протянулась от Верхокамья через Урал (Таватуй, Невьянский завод), Кошутскую пустынь на реке Тавде, Тобольск, Ишимские степи в Сибири — вплоть до Алтая. Поморцы со всех частей Российской империи именно на Выгу старались заказывать заздравные молебны и заупокойные службы по своим родственникам. Так, в дошедшей до наших дней «Росписи панихидам», совершавшимся в Выговских часовнях в конце XVIII — начале XIX века, записаны целые семьи староверов из Москвы, Петербурга, Ярославля, Рыбинска, Петрозаводска.

Об огромном нравственном влиянии староверия на русскую жизнь немецкий путешественник барон А. Гакстхаузен писал: «Староверы представляют собой кристаллизацию древнерусских начал, принцип неподвижности, или скорей тот регулятор, по которому можно определять ту границу, дальше которой не могут достигать изменения жизни в данную минуту. Кто хочет изучать характерные черты великороссов, тот должен изучать их у староверов… Староверы вообще имеют более простые нравы: они трезвее, положительнее прочих русских поселян. Можно положительно сказать, что чем ближе стоят русские крестьяне к староверам по нравам, одежде, привычкам, тем они лучше. Как скоро русский поселянин получает лоск полуобразованности, сбривает бороду, меняет костюм, строит дом в новом вкусе и т. д., ему перестают верить и он делается обыкновенно негодяем» [92] .

92

Гакстхаузен А. Исследование внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России. T. 1. М., 1870. С. 234.

Что касается культурного влияния Выга, то оно продолжало оставаться определяющим практически для всех беспоповских течений старообрядчества и после того, как общежительство утратило роль идейно-организационного центра. Знакомство с богатейшим культурным наследием Выговской поморской пустыни оказало несомненное влияние и на «большую» русскую культуру. После «мамаева разорения» памятники культуры, созданные староверами Выга (иконы, книги, рисованные лубки), во множестве разошлись по всей России и осели в библиотеках, музеях, частных коллекциях. Разгромленный физически, Выг взял духовный реванш: с середины XIX века начинается самое настоящее увлечение древней русской культурой в слоях «образованного общества». Русский стиль в архитектуре, музыке, живописи, наконец, в быту постепенно входит в моду. Но это было не просто поверхностное увлечение. К проблемам русской культуры, русской истории, национальной идентичности обращаются отечественные философы. Глубокий интерес к выговскому наследию проявляли такие русские ученые и писатели, как Е.В. Барсов, А.С. Пругавин, Н.С. Лесков, П.И. Мельников-Печерский, В.Н. Майнов, В.Г. Дружинин, Ф.А. Каликин, Д.С. Мережковский, Д.В. Философов, М.М. Пришвин, Д.С. Островский, М.А. Кузмин, А.М. Ремизов, Н.А. Клюев, Б.В. Шергин и многие другие. Оценить истинный масштаб воздействия достижений выговцев на русскую культуру ещё предстоит в будущем.

Глава четвёртая Великий исход

Разделения в старообрядчестве

Чудовищные гонения, невозможность собираться вместе для выработки единого соборного мнения со временем привели к тому, что старообрядцы стали разделяться на толки, или согласия. Особенно остро стоял вопрос о священниках. После расправы над епископом Павлом Коломенским весь русский епископат, устрашённый его участью, оказался на стороне реформаторов. Правда, некоторые епископы, как, например, Макарий, митрополит Новгородский (ум. 1663), или Маркелл, архиепископ Вологодский (ум. 1663), в душе были против никоновской «реформации», но вместо открытого выступления они предпочитали своего рода саботаж, затягивая проведение реформ в своих епархиях и рассылку новопечатных книг по приходам. Лишь епископ Вятский Александр, хотя и подписавший постановление собора 1656 года, впоследствии дерзнул открыто выразить своё несогласие с реформами — когда Никон уже самовольно оставил патриарший престол и отношения между бывшим патриархом и царём Алексеем Михайловичем стали весьма напряжёнными. Епископ Александр собирал материалы для обличения никоновских реформ, проводил большую кропотливую работу по сличению книг дониконовской печати с новопечатными (эти материалы широко использовались впоследствии старообрядческими писателями), а в 1663 году направил царю пространное послание, в котором обличал Никона и затеянную им книжную «справу» (видимо, тогда он всерьёз считал, что реформа — исключительно никоновская «затейка»). Однако на соборе 1666–1667 годов картина стала окончательно ясной, и епископу Александру не без давления сверху пришлось отказаться от своих обвинений и признать постановления «разбойничьего» собора. К чести епископа нужно сказать, что он не долго задержался на своём месте — 8 января 1674 года он сложил с себя управление Вятской епархией и удалился на покой в Николо-Коряжемский монастырь, где принял схиму с именем Андрей и до самой своей смерти в 1678 году каялся «о прежнем своём поползновении».

Со смертью Александра Вятского епископов-староверов не осталось и, следовательно, новых священников рукополагать было некому, в то время как старые постепенно умирали. Неизбежно возникал вопрос о дальнейшей судьбе Русской Церкви. Собственно, поиски ответа на этот вопрос и привели к разделению в едином некогда старообрядческом движении. Часть ревнителей старой веры пришла к выводу, что с 1666 года (дата злополучного собора, предсказанная в авторитетной для старообрядцев «Книге о вере») в мире воцарился антихрист и настали последние времена, а как следствие этого — священство лишилось благодати и некоторые церковные таинства безвозвратно утрачены. Следовательно, исповедники истинной православной веры должны бежать от мира в глухие, безлюдные места, беречься его соблазнов и, сохраняя себя в чистоте и непоколебимой преданности старине, дожидаться Страшного суда. Это мировосприятие стало основой общества староверов, не имеющих священства и получивших название «беспоповцев».

Вместе с тем была и другая часть староверов, которая, признавая, что со времён никоновской «реформации» официальная церковь отошла от истины, всё же сочла возможным после совершения соответствующего чина, «исправы», принимать от неё священнослужителей в сущем сане. Такую практику впервые ввёл на Ветке священник Феодосий, приняв в 1695 году (видимо, из родственных чувств) своего брата Александра, рукоположённого уже по новым книгам. Это направление условно стали называть «беглопоповским» (или просто «поповским»).