Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина
Шрифт:
С Большим острогом Сыскного приказа с южной стороны соседствовали кладбище и дворики служителей церкви Всемилостивого Спаса, что у Москворецких ворот, — священника Ивана Леонтьева, дьякона Алексея Якимова и пономаря Василия Семенова. Возле самой церкви стояла каменная харчевня, в которой пекли пироги и блины. Еще ниже шли дворы церковнослужителей церкви Николая Чудотворца Москворецкого — священника Ильи Елисеева, дьякона Леонтия Никулина, просвирни Авдотьи Ивановой. Около церкви Николая Чудотворца также находилась каменная харчевня. С дворами служителей церкви Николая Чудотворца Москворецкого соседствовали дворики вдовы священника Архангельского собора Степаниды Лаврентьевой, иерея Николо-Гостунского собора Московского Кремля Трифона Агафонова и купца 2-й гильдии Федора Вагина. Возле Москворецких ворот с правой стороны, в углу, образованном Китайгородской стеной и кремлевским рвом, было пустое, никем не занятое дворовое место, а возле самих Москворецких ворот находились каменная часовня Соловецкого монастыря, караульная будка и питейная лавка купца Кондратия Сидорова [140] .
140
Облик Москворецкой улицы в 1730–1740-х годах восстановлен главным образом благодаря плану, составленному в ноябре 1750 года в связи с судебным делом, которое вела Берг-коллегия, располагавшаяся на современном Васильевском спуске, против купца Алексея Зайцева, владельца большого соседнего двора (см.: Там же. Ф. 248. Оп. 160. План № 216). На плане изображены строения по правой стороне
Облава коснулась именно правой стороны Москворецкой улицы, на отрезке между Сыскным приказом и Москворецкими воротами. Некоторым ночевавшим здесь представителям преступного мира удалось ускользнуть и скрыться. Тем не менее «улов» был значительным: ночью 28 декабря на этом участке удалось схватить и доставить в Сыскной приказ 15 знакомых Ваньки Каина.
Настоящий воровской притон обнаружился на дворе священника церкви Всемилостивого Спаса Ивана Леонтьева. Из переписной книги московских дворов 1742 года известно, что его владения граничили с северной стороны с острогом Сыскного приказа, с западной — с церковным кладбищем, а с южной — с маленькими двориками дьячка той же церкви Алексея Акимова и пономаря Василия Семенова. Известен также его приблизительный размер: 12 саженей в длину (по Москворецкой улице) и 16 — вглубь [141] .
141
См.: Переписные книги города Москвы… Т. 1. С. 18.
Этот дворик, окруженный острогом Сыскного приказа, церковным кладбищем, кремлевским рвом, торговыми лавками и соседними дворами, был, как и многие здешние дворы, густо населен жильцами. Согласно самой ранней сохранившейся исповедной ведомости, в 1744 году в нем только официально проживали 30 человек. Хозяин двора, 43-летний поп Иван Леонтьев, жил там с женой, 46-летней Евдокией Спиридоновой, и двенадцатилетним племянником Иваном Спиридоновым, служившим при церкви пономарем. Все остальные обитатели двора были жильцами священника. Кого здесь только не было! В поповском дворе ютились купеческая вдова 53-летняя Ирина Селиверстова, оброчный крестьянин Андрей Иванов с супругой и тремя детьми, сорокалетний купец 2-й гильдии Тимофей Анисимов с женой Ксенией, двадцати одного года, шестидесятилетний оброчный крестьянин Михаил Иванов с тридцатилетней женой Татьяной, «фабричный» Суконного двора 45-летний Егор Алексеев с женой Анной, пятидесятилетняя солдатская вдова Устинья Максимова, тридцатилетний оброчный крестьянин Андрей Макаров с 24-летней супругой Ксенией, 35-летняя крестьянская вдова Татьяна Иванова с десятилетним сыном Петром, «фабричный» суконной мануфактуры Гаврила Журавлев, 31-летний «фабричный ученик» Филипп Дмитриев с женой и двумя малолетними детьми и др. [142] Отметим, что это только те жильцы, о которых в 1744 году священник объявил в ежегодно подаваемой ведомости о числе исповедовавшихся и причащавшихся жителей его прихода. Однако, как оказалось, некоторые из них неофициально пускали к себе «в углы» на ночь других постояльцев.
142
См.: ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 747. Д. 142. Л. 124–128.
Так, еще в 1740 году Леонтьев сдал одно из строений своего двора 44-летней солдатской жене Марфе Дмитриевой. Настоятель церкви Всемилостивого Спаса, видимо, не подозревал, что ее наемное жилище по ночам превращалось в пристанище для «мошенников». Ночью 28 декабря 1741 года в «полатке», нанимаемой Марфой, были схвачены, кроме нее самой, пять человек: беглый из Корчемной конторы «фабричный» Михаил Васильев сын Стульников по прозвищу Киска, восемнадцатилетний дворовый коллежского асессора А. Я. Сытина Петр Иванов сын Рябинин, «Ачка он же», воспитанники Московской гарнизонной школы — пятнадцатилетний Иван Данилов сын Тареев, «Зубарев он же», и четырнадцатилетний Леонтий Васильев сын Юдин, а также одна женщина, 22-летняя солдатская жена Ирина Иванова дочь, которая, в то время как ее муж находился на службе, жила «на разных постоялых квартирах» (род своей деятельности на допросе она предпочла не уточнять). Мужчины в Сыскном приказе признались в многочисленных «мошенничествах», а Леонтий Юдин, между прочим, показал, что он у Марфы Дмитриевой «жил блудно з женкой… Ириной Ивановой» [143] . В 1742 году она была после наказания кнутом освобождена и спустя некоторое время вышла замуж за доносителя Ивана Каина.
143
См.: РГАДА. Оп. 1. Д. 6210. Л. 30 об.-34 об.
Об этом факте, а также о других интересных подробностях жизни в «притоне» Марфы Дмитриевой мы знаем из показаний самого Каина, которые он сделал в 1749 году, уже будучи под следствием: «…Когда он, Каин, еще в Сыскном приказе не явился и жил в Зарядье у заплечного мастера Алексея Иванова, а близ двора ево жила женка [Марфа] Дмитриева дочь, у которой приставали мошенники, да у нее ж жила вдова Арина Иванова дочь, которая ныне имеетца в замужестве за ним, Каином, которую он тогда только по одному соседству знал и в тот дом, к означенной [Марфе] Дмитриевой дочери, прихаживал и начевывал времянно, а далняго знакомства никакого у него с ней не было, и в замужество намерения за себя взять никакого не имел. А потом вскоре он, Каин, явился в Сыскной приказ и объявил о всех своих воровствах, и кого воров и мошенников знает, почему ис того приказу послана была для забрания тех воров и мошенников команда, коих и забрано было немалое число, в том числе означенной [Марфы] Дмитриевой дочери взяты были мошенники Лев Юдин, да школники, а имянно не знает, да подозрителной битой кнутом суконщик Михайла Максимов сын Стулников, тако ж и оная [Марфа] Дмитриева и вышеписанная жена ево Ирина Иванова дочь. И хотя оная жена тогда в ведомстве про мошенничество и запиралась, но он, Каин, по злобе с нею, Ариною, что она в одно время в бытность ево, Каинову, в том доме с ним бранилась, доказывал, что она подлинно про мошенничество ведала, может быть, и жила с теми мошенниками блудно…» [144]
144
Там же. Д. 2310. Л. 48–49.
Итак, Каин в 1749 году охарактеризовал это жилище коротко и ясно: у Марфы «приставали мошенники», в частности, он сам до своего появления в Сыскном приказе не раз туда наведывался по ночам. Не случайно именно сюда Ванька привел солдат Сыскного приказа. Четверо «мошенников», одна женщина, жившая с ворами «блудно», и содержательница притона были схвачены. Но можно предположить, что это были лишь самые нерасторопные обитатели «полатки». Мы точно знаем, что ночью 28 декабря 1741 года кроме этих шестерых здесь ночевали и другие люди, по неизвестным причинам в Сыскной приказ не попавшие. Так, один из арестованных, Иван Зубарев, на допросе проговорился, что он не жил в притоне Марфы Дмитриевой, а пришел туда к «сестре своей Наталье Афанасьевой в гости» [145] .
145
Там же. Д. 6210. Л. 32.
Рядом с двором попа находился маленький дворик дьякона той же церкви Алексея
Акимова, вытянувшийся вдоль по Москворецкой улице на шесть саженей [146] , все углы которого также сдавались постояльцам. Памятной ночью в этом дворе были схвачены два «мошенника» — беглый солдат Тимофей Васильев сын Чичов и «матрос» (то есть подневольный рабочий Хамовного двора) Денис Иванов сын по прозвищу Криворот. Оба значатся в поданном Каином реестре его «товарищей» и на допросах повинились в многочисленных «мошенничествах», но при этом показали, что жили у дьякона «по объявлению на съезжем дворе не заведомо (то есть не признаваясь. — Е.А.), что мошенники» [147] . Может быть, поэтому хозяин этого двора избежал наказания, хотя непонятно, как ему удалось зарегистрировать на съезжем дворе в качестве жильца беглого солдата.146
См.: Переписные книги города Москвы… Т. 1. С. 18; ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 747. Д. 142. Л. 125.
147
РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 6210. Л. 24–25.
У Москворецких ворот высилась церковь Николая Чудотворца Москворецкого, возле которой располагался двор ее настоятеля Ильи Елисеева. Осенью 1742 года, во время переписи московских дворов первой команды {19} , его территория была обмерена. Он тянулся вдоль Москворецкой улицы на 7,5 сажени, а в глубину, по направлению к кремлевскому рву, на 10,5 сажени. Этот маленький дворик был плотно заставлен всякими строениями, которые священник сдавал внаем. Так, в 1748 году, по данным тех же исповедных ведомостей, здесь проживали, кроме самого 43-летнего священника и его домочадцев (матери и двоих сыновей), более двадцати жильцов — оброчные крестьяне, солдатские жены и вдовы, «фабричные», отставные солдаты (еще раз подчеркнем, что это только постоянные жильцы, которых указал настоятель в исповедной ведомости) [148] . На одну из построек этого густонаселенного маленького дворика и указал Каин. Ее снимал оброчный крестьянин «Суздальского монастыря» Федор Игнатьев и, в свою очередь, нелегально пускал на ночлег всякого рода подозрительных людей. Ночью 28 декабря 1741 года по наводке Каина солдаты схватили здесь трех человек. Одним из них был числившийся в списке «товарищей» Каина 25-летний «мошенник», «фабричный» Большого суконного двора Тихон Степанов сын Бобров, более известный в преступном мире под прозвищем Белый. В руки солдат угодил также «фабричный» Матвей Дмитриев сын Тарыгин, который на допросах повинился в многочисленных грабежах. Третья задержанная, крестьянская вдова Татьяна Иванова дочь, которая после смерти мужа «жила по разным местам» и «кормилась» торговлей, на допросе призналась в том, что покупала у «мошенников» краденые вещи. После допроса Татьяну осмотрели, и она «явилась подозрительна» — на ее теле были обнаружены следы битья кнутом. Тогда вдове пришлось признаться еще и в том, что она уже два раза успела побывать в Сыскном приказе и была наказана поркой: впервые «лет 13 назад» за «житье блудно с атаманом Егором Михайловым», а повторно — по обвинению «в покупке у церковнаго татя серебра». Видно, не случайно Татьяна и на этот раз оказалась в компании с «мошенниками». В том же дворе священника, у жилицы Алены Михайловой дочери, были схвачены еще две торговки краденым: солдатская вдова Прасковья Васильева дочь, которая также успела побывать в Сыскном приказе, где была бита кнутом «за блудное дело», и солдатская жена 36-летняя Варвара Нестерова дочь, чей муж находился в Санкт-Петербурге при своем полку, а она «жительство имела по разным постойным квартирам» и торговала «на площади разными платками», которые покупала у «мошенников». Известно, что в этом же строении проживали торговки краденым — вдова заплечного мастера Анна Герасимова и солдатская вдова семидесятилетняя Алена Степанова. Той ночью они каким-то образом избежали ареста — их схватили на следующий день на Красной площади [149] .
148
См.: Переписные книги города Москвы… Т. 1. С. 18; ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 747. Д. 142. Л. 89–89 об.
149
См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 6210. Л. 26–28 об.; 29–30, 43, 46 об.
Но и на дворе попа Ильи Елисеева облава на «товарищей» Каина ночью 28 декабря 1741 года не закончилась. Дойдя до Москворецких ворот и караульной будки, доноситель повел Петра Донского с солдатами направо, вдоль Китайгородской стены, мимо питейной лавки купца Кондратия Сидорова, в заброшенный дворик в углу между Китайгородской стеной и кремлевским рвом [150] . Московские обыватели издавна не любили это место. Так, еще в 1645 году протопоп Иоанн, которому девятью годами ранее оно было пожаловано, просил позволения переехать: «…позади, государь, моего дворишка грязь и болотина непроходная… погребенка выкопать нельзя, потому что место тесное и тиновато, а от городовой стены, где стоят мои воротишки, проход и проезд нужен, а от рыбного ряда и рыбников утесненье великое… и в пожарное время уйтить никуда не мочно» [151] . Если никто из законопослушных москвичей не хотел строить двор в столь низком, сыром и тесном месте, то для «мошенников» оно оказалось весьма подходящим: со всех сторон окруженное дворами, малозаметное, в самом центре города, к тому же вблизи от Китайгородской стены.
150
См.: Переписные книги города Москвы… Т. 1. С. 18.
151
Цит. по: Сытин П. В.История планировки и застройки Москвы: Материалы и исследования. М., 1950. Т. 1. С. 135–136.
В XVI веке Китайгородскую стену строили качественно, по всем правилам тогдашней фортификационной науки, в расчете на быстро развивавшуюся артиллерию. Укрепления возвели невысокие, но мощные (толщиной до шести метров), а с их внутренней стороны были устроены печуры для установки тяжелых артиллерийских орудий. Спустя два столетия, когда стена уже потеряла свое оборонительное значение, обыватели стали использовать ее в других целях. Печуры забивались с уличной стороны досками или другим материалом и служили москвичам на протяжении XVIII–XX веков в качестве складских, торговых, хозяйственных и даже жилых помещений [152] .
152
См.: Казакевич И. И.Московское Зарядье. История архитектурных памятников. М., 1977. С. 166–172; РГАДА. Ф. 931. Оп. 2. Д. 2447.
Когда солдаты, предводительствуемые протоколистом Петром Донским, оказались в темном заброшенном дворике, зажатом в углу между Москворецкими воротами, Москворецкой улицей, кремлевским рвом и Китайгородской стеной, Каин указал на одну из стенных печур, переделанную в «избу» (надо полагать, со стороны печуры была сооружена какая-то деревянная пристройка к стене). В ней были схвачены два человека: известный «мошенник», сорокалетний беглый солдат Алексей Иванов сын Соловьев, и сдававший ему жилье за плату хозяин, сорокалетний Степан Болховитинов. На допросе Болховитинов показал, что является купцом Басманной слободы, подушные деньги платит «во оную слободу погодно», «а пропитание имеет» от торговли на Красной площади железом, а также признался в том, что года три назад уже был осужден в Сыскном приказе «за прием под заклад краденой шубы». Можно предположить, что основным его занятием были скупка и перепродажа краденого [153] .
153
См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 6210. Л. 34 об.-36 об.