Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина

Насколько убедительны показания Ивана Метлы, оставляем на суд читателей. В этом деле интересно другое. На допросе Метла поведал, что его отец Авдей Борисов сын Шавыкин был крестьянином из дмитровской деревни, принадлежавшей Троице-Сергиевой лавре, но сам он родился в Москве и, в отличие от родителя, не был записан в подушный оклад за этой деревней, а работал на суконной «фабрике». Служащие Московской губернской канцелярии решили разобраться в его истории. В ноябре — декабре 1739 года были собраны справки из Коммерц-конторы, с мануфактуры Еремеева, от стряпчего лавры и даже найден и допрошен отец Ивана Метлы. Таким образом, в деле сложилась уникальная подборка документов о личности этого московского «мошенника»: его собственный рассказ о своей жизни, автобиографические показания его отца, справки из государственных учреждений и с места работы. Если суммировать данные всех этих документов, вырисовывается следующая картина.

Предки Ивана Метлы были «старинные крепостные крестьяне» села Рождественского Дмитровского уезда, принадлежавшего Троице-Сергиевой лавре. Однако по какой-то причине еще в начале XVIII века, задолго до рождения Ивана, семья утратила трудоспособность. Его дед, Борис Иванов сын Шавыкин, «живучи в той деревни, ходил по миру по разным селам и деревням и кормился Христовым именем», отец «ис той деревни сошел к Москве», где несколько лет также «ходил по миру». Нищенствуя в Первопрестольной, он и «прижил» сына, который родился около 1718 года. В 1720-м Авдей Борисов ютился за Серпуховскими воротами у сторожа церкви Вознесения Господня Андрея Фиклистова «для домашней ево работы», а спустя какое-то время переехал с женой и сыновьями в приход церкви Николая Чудотворца в Кузнецах, где стал жить «в надворничестве» в доме поручика Петра Еремеева сына Артемьева. Как раз именно в это время в России осуществлялась налоговая реформа — вводилась подушная подать. Отец Ивана Метлы в 1721 году на некоторое время вернулся в деревню, где был записан в ревизской сказке в категории «прибылых из бегов» [275] . Однако его дети (у Ивана Метлы был старший брат, также названный Иваном) в ревизскую сказку не попали. Очевидно, их не объявили сознательно, чтобы деревенская община платила меньше податей. Так наш Иван Метла вместе с братом и оказался в числе «прописных» душ, которые не числились ни в одной ревизской книге и за которых никто не платил подушных денег. Таких, как Метла, в Москве было немало. Так, из выявленных и проанализированных Е. И. Заозерской данных о 1800 работниках, поступивших на московские мануфактуры в петровское время, следует, что 1450 человек не были записаны в подушные оклады чаще всего именно ввиду ухода с места жительства и бродячего состояния на момент переписи [276] .

275

См.: Там же. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1213. Л. 7.

276

См.: Заозерская Е. И.Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII в. С. 462–463.

Объявившись в деревне на время первой ревизии, Авдей Борисов снова уехал в Москву, где продолжились его мытарства — нищенское существование, тяжелая работа, постоянная смена мест жительства. Вот как сам он на допросе описал этот период своей биографии: «…и жил в Москве у купецкого человека Федора Кондратьева года с четыре, а потом жил у купецкого человека Григорья Климентова, кормился [тем, что] нанимался таскал землю. А [как] от него сошел, жил в разных постоялых дворех, кормился работою своею. А ныне он живет за Москвою рекою в приходе церкви Николая Чудотворца» [277] .

277

РГАДА. Ф. 400. Оп. 5. Д. 110. Л. 4–4 об.

С десятилетнего возраста Иван Метла начал трудовую жизнь, а к двадцати годам уже имел внушительный «послужной список». Сперва он около года работал и жил на маленькой каразейной ^{31} мануфактуре купца Ивана Кузнецова, где в 1726 году числилось всего 39 рабочих [278] , а затем на более крупных суконных предприятиях Федора Серикова (около трех лет) и Ивана Полуярославцева (около двух лет). Потом он некоторое время трудился у кустарей: сперва в Новой слободе у оброчного крестьянина Василия Григорьева по прозвищу Орешек «прял пряжу шерстяную», затем в Немецкой слободе у иноземки Софьи Мартыновой также «работал прял пряжу шерстяную», а потом он занимался тем же в Ямской Коломенской слободе у ямщика Ивана Федорова сына Колотушки. В 1736 году Иван записался на только что открытое предприятие Андрея Еремеева, расположенное «на бывшем Денежном монетном дворе» в Кадашевской слободе — крупную суконную частновладельческую мануфактуру, насчитывавшую более тысячи работников [279] . В ноябре 1738-го Иван Метла свою профессиональную деятельность охарактеризовал так: «…и при той фабрике имеется он и по ныне действительно работает, чешет шерсть, а найму берет по копейке с полушкой денег с фунта». Кстати говоря, его родной брат Иван Авдеев сын Шавыкин также работал на суконных «фабриках» [280] .

278

См.: Заозерская Е. И.Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII в. С. 277–278.

279

См.: Заозерская Е. И.Рабочая сила и классовая борьба на текстильных мануфактурах России в 20–60-х гг. XVIII в. С. 62, 135–136.

280

РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1213. Л. 2–3.

Когда следствие затребовало справку с места работы Ивана Метлы, оказалось, что на мануфактуре Андрея Еремеева его ценили. В декабре 1738 года в Московской губернской канцелярии «товарищ» владельца предприятия Андрей Васильев сын Товаров заявил: «…предъявленной де в сем деле Дмитровского уезду Троицы-Сергиева монастыря села Рож[д]ественского крестьянской сын Иван Авдеев сын Метла на оной фабрике обретается действительно, и впредь при той фабрике оной Метла для работы быть надобен». В деле была выписка из императорского указа от 27 мая 1736 года, гласившего, что обучившимся на предприятиях какому-либо мастерству надлежит «быть вечно при фабриках». На основании этого указа в Московской губернской канцелярии 22 декабря 1738-го было решено «отдать ево, Ивана, на оную фабрику с роспискою ^{32} », предварительно выпоров за «мошенничество» плетьми [281] .

281

См.: Там же. Ф. 400. Оп. 5. Д. 110. Л. 6, 10 об.-11, 15.

Таких, как Иван Метла, выходцев из крестьян в Москве было немало. По подсчетам Е. И. Заозерской, среди работников московских мануфактур в петровское время крестьяне составляли не менее 26 процентов, причем в основном монастырские и дворцовые [282] . Это неудивительно: для этих крепостных отход на заработки в город был более легок, чем для помещичьих. Кроме этого, многие дворцовые и монастырские владения располагались вблизи от Москвы.

Насколько часто эти крестьяне, осевшие в Москве, занимались преступной деятельностью? Как уже было сказано, из пятидесяти девяти московских воров, о которых мы имеем биографическую информацию, семь человек родились в крестьянских семьях, находившихся на оброке в Москве. Например, известный московский вор Савелий Плохой, имя которого мы находим и в реестре Каина, и в списке Соловьева, и в числе сообщников многих других профессиональных преступников, был крестьянином села Молокова Бежецкого уезда — вотчины Троице-Сергиевой лавры. Оставшись в девятилетнем возрасте без отца, Савелий семь лет в родной деревне «пас скотину, а пропитание имел поденно у крестьян», а потом вместе с женой Василисой Федоровой ушел без паспорта в Москву, где и остался [283] .

282

См.: Заозерская Е. И.Развитие легкой промышленности в Москве первой четверти XVIII в. С. 430–433, 435–436.

283

См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1534. Л. 2.

Другой «мошенник» крестьянского происхождения, Кондратий Федоров сын Безрукий, взятый «по указыванию» Каина ночью 28 декабря 1741 года в притоне А. Федулова, родился, как следует из его расспроса, около 1716 года в дворцовой деревне Щитнево. Его отец, крестьянин Федор Савинов сын, умер, когда Кондратию было всего три года. Осиротевший Безрукий «кормился Христовым имянем, а начевал по разным командам в караульных». В 1735 году он записался на новозаведенную суконную мануфактуру Андрея Еремеева, там же и жил. На допросе в Сыскном приказе Кондратий признался в преступной деятельности: «…и тому ныне с полгода ж он, Кандратей, умыслил, чтоб в Москве мошенничеть, и Журавлевой фабрики с суконщиками Иваном Диким на Москве-реке у проезжих мужиков в разные дни крали с возов в мешках овес и муку, и крупы, и шубы, и кавтаны, а во сколко поймов, того за множеством сказать не упомнит, и продавали оное в разных местах разным деревенским мужикам, а где оных сыскать, не знает» [284] . Однако вряд ли нужно всерьез воспринимать показания о том, что воровать Кондратий стал недавно. Безрукий был профессиональным вором, достаточно хорошо известным в преступном мире, и наверняка не являлся новичком. Его имя мы находим в реестрах Каина и Соловьева 1741 года, а также в показаниях многих московских «мошенников» [285] .

284

См.: Там же. Д. 6210. Л. 6–7, 17.

285

См.: Там же. Л. 2; 8 об., 18–20, 35.

Еще один профессиональный вор, пойманный той же ночью 28 декабря, восемнадцатилетний Петр Иванов сын Рябинин по прозвищу Ачка, которого Иван Каин также записал в свой реестр, родился в Москве в семье крепостного крестьянина-отходника. Петр работал «у разных мастеровых людей — шил рукавицы», но после смерти отца познакомился с «мошенниками». В реестр попал и Иван Ермолаев сын Семенников по прозвищу Голый, которому в то время было 40 лет. Сын монастырского крестьянина, рано оставшийся сиротой, Иван на улицах Москвы «спознался» с преступниками. Максим Лукьянов сын Боровков также был оброчным крестьянином, торговал в замочном ряду, а проживал со своим отцом в Коломенской слободе. Около 1735 года он уже попадал в Сыскной приказ по обвинению в домовой краже вместе с сообщниками, в которой признался, был трижды пытан и наказан кнутом. На допросе в декабре 1741 года он вновь повинился в домовой краже [286] . Осужденный в 1743 году в Сыскном приказе за грабежи 25-летний Александр Алексеев сын Такулин был сыном монастырского крестьянина Алексея Прокофьева, который жил «от оного монастыря на оброке» в Москве «на наемной поповой земле своим хоромным строением» за Москвой-рекой у церкви Пресвятой Богородицы в Кожевниках. Так же, как Иван Метла, Такулин родился в Москве и в подростковом возрасте записался в ученики «на фабрику» Андрея Еремеева [287] .

286

См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 6210. Л. 32–32 об., 48 об., 51–51 об.

287

См.: Там же. Д. 1033. Л. 3–3 об.

В судебно-следственных материалах, сложившихся в результате доносительской деятельности Ивана Каина, описан один эпизод, который показывает, как эти выходцы из крестьян вовлекались в преступную деятельность. В числе задержанных памятной ночью в притоне Андрея Федулова в Зарядье оказался семнадцатилетний крестьянин Максим Тимофеев сын Лылов, который не повинился ни в каких преступлениях и которого не оговорил ни один из задержанных преступников. На допросе в Сыскном приказе он показал, что его отец Тимофей Тимофеев сын Лылов был монастырским крестьянином, а жили они в Москве, кормились «сапожным мастерством». Максим работал в Кожевниках у купецкого человека Григория Федорова сына Волкова «с пашпортом», делал с прочими работными людьми «подрядныя сапоги». Каким же образом он оказался в притоне «мошенников»? Сперва Лылов познакомился с женой хозяина, портнихой Пелагеей Никитиной, которая «строчила на него подрядные сапожные голянищи», а та свела его с самим содержателем притона. Видимо, к моменту ареста Лылов был уже хорошим знакомым Андрея Федулова и нередким его посетителем. Когда 28 декабря 1741 года они повстречались в Зарядье, «Андрей Федулов звал ево, Лылова, к себе в гости и он, Лылов, к нему, слепому, в гости и пошел и, напився пьян, у него, слепова, лег спать» [288] . Можно предположить, что таким образом происходило знакомство многих молодых отхожих крестьян с «мошенниками» и их постепенное вовлечение в преступную деятельность.

288

См.: Там же. Д. 6210. Л. 14–15, 23 об.

После того как Иван Метла в декабре 1739 года был в Московской губернской канцелярии наказан за «мошенничество» и отдан обратно на мануфактуру Андрея Еремеева, его имя встречается только в судебно-следственных материалах 1741–1742 годов. Каин, явившись в Сыскной приказ с повинной, записал Метлу в число тридцати трех своих товарищей-«мошенников». Беглый солдат Алексей Соловьев, составляя в декабре 1741 года свой список московских воров, также не забыл включить в него Ивана Метлу. В марте 1742 года тот предстал перед судьями Сыскного приказа. К сожалению, самого дела обнаружить не удалось, зато есть решительный протокол от 13 апреля 1742 года, в котором Иван Метла назван «вотчины Троицы-Сергиева монастыря Дмитровского уезду села Рожествина крестьянином, которой имеется на фабрике Андрея Еремеева». Значит, к моменту ареста он продолжал работать на суконной мануфактуре. В отличие от многих других московских воров, сысканных по показанию Каина, Метла на допросе в «мошенничестве» не признался. В протокол был занесен следующий фрагмент его показаний: «…в прошлом де 741-м году на третьей день Рожества Христова Большого суконного двора ученик Алексей Емелин на Каменном мосту украл у мужика овса четверик ^{33} , и тот овес оной Емелин продал извощику, взял пять копеек, и те деньги он, Емелин, с ним, Иваном, пропили вместе. А сам в мошенничестве и в других воровствах не винился. А окроме онаго Каина других доказательств никого не имеется». В Сыскном приказе было определено: крестьянина Ивана Метлу «бить плетьми нещадно и по учинении того наказания, взяв с него приводные деньги, из Сыскного приказу свободить, отдать того монастыря стряпчему с роспискою» [289] .

289

Там же. Оп. 2. Кн. 116. Л. 143 об.-144, 145 об.

Метла по сравнению с многими своими дружками легко отделался. Но вскоре он совершил поступок, благодаря которому его имя вновь попало в документы Сыскного приказа. В июне 1742 года он самостоятельно пришел в приказ в нетрезвом виде и учинил там «шумство». При этом дебошир «о себе, какова он чину, и зачем и х кому пришел, не показал». Его под караулом привели к заседавшему в тот день судье Афанасию Сытину. Представ перед судьей, Иван, видимо, быстро протрезвел и вспомнил, зачем же он все-таки явился: «…а в Сыскном приказ он, Иван, пришел к подьячему Степану Климонтову для отдачи ему денег дву гривен за труд ево, понеже он, Иван, держался в повытье протоколиста Петра Донского… по показанию явшагося мошенника Ивана Каина, ибо де он… взят в мошенничестве сего 742 году в Великой пост…а в роспросе он, Иван, не винился, а потом сего ж 742 году до праздника святыя Пасхи из Сыскного приказа за три дни свобожен».