Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме

Женщин в зависимости от жизненных обстоятельств отпускали на волю когда реже, а когда, наоборот, чаще, чем мужчин. Так, ситуацией, приводившей к многочисленным освобождениям, был, вероятно, брак: сожительство рабыни с хозяином, случавшееся очень часто, нередко завершалось заключением брака, ради законности которого (и потомства) патрон отпускал сожительницу на волю (manumissio matrimonii causa) [71] ; законодатель оградил таких вольноотпущенниц от злоупотреблений патрона, за которого они не желали выходить замуж [72] , но и ограничил для них свободу развода и нового брака [73] . При этом надо заметить, что обратная процедура оставалась невозможной: женщина не могла отпустить на волю раба, чтобы выйти за него замуж. Напротив того, возможность освобождения раба, стоявшего во главе хозяйства или исполнявшего важные хозяйственные поручения (в том числе тех, кто имел возможность набить мошну и купить себе вольную), касалась преимущественно мужчин, хотя должность «инститора» (управляющего, замещавшего хозяина или патрона и действовавшего от его имени) могли исполнять и женщины [74] .

71

Это было одно из легитимных оснований для освобождения рабов моложе тридцати лет, как исключение из закона Элия Сентия.

72

«Если они не были прежде отпущены на волю с этой целью» (Дигесты, XXXIII, 2, 28).

73

Дигесты, XXIII, 1, 45; XXIV, 2, 11.

74

Дигесты, XIV, 3, 7, 1. Ниже мы увидим, что бывали и женщины-мастеровые.

Иерархия и неравенство

Следует вернуться к понятию, о котором говорилось выше, — различию между сословиями и классами. Дело в том, что ни одна из описанных здесь социальных категорий, несмотря на их сильную иерархичность, не была «общественным классом» в современном смысле слова, то есть выделяемой де-факто в социологических терминах группой людей, играющих одинаковую роль в экономике и общественной жизни. Исключение, возможно, составляют сенаторы: о «сенаторском классе» можно говорить, не рискуя сильно ошибиться.

Не было класса всадников и даже класса рабов. Всадники могли быть землевладельцами, откупщиками, крупными предпринимателями, могли иметь самое разное имущественное положение. Между командиром вспомогательной алы на Рейне, едва прошедшим ценз благодаря небольшому состоянию, накопленному в провинции, и богатейшим испанским помещиком вроде Сенеки только и было общего, что всадническое достоинство, а уж никак не общественное положение. И даже среди рабов что общего между невольником с железных рудников на Балканах и императорским рабом, который управлял государством, пользуясь всей бюрократической властью? Несравним был и статус их подруг: нельзя сравнивать прислужницу во дворце и кочевую пастушку, о которой говорил Варрон и которая с приходом Империи по-прежнему пасла свое стадо.

Что касается провинциальной знати, мы уже говорили, насколько неодинаковым было богатство ее представителей: одним оно позволяло надеяться вступить во всадническое сословие, других же надолго замыкало в рамках элиты маленького городка.

Столь же в неравном положении находились и вольноотпущенники. Одних отпускал на волю хозяин суровый; им приходилось долго копить себе на выкуп, после чего они оказывались «свободными», но на улице без гроша; у других был более сговорчивый патрон, желавший поставить дарования клиента себе на службу, сделать его своим поверенным или управителем; не забудем об императорских отпущенниках — начальниках канцелярий на Палатине и в провинции. Перед нами целый многообразный мир, существовавший в социально-экономической действительности.

То же, разумеется, относится и к женщинам. Обращаясь к богатому собранию эпиграфических источников из Майнца — одному из многих, разбросанных по империи, — не будем забывать о различиях, неизбежно существовавших в жизни между теми рабынями, от которых до нас не дошло даже неприметного следа, и теми, чей облик или имя навеки запечатлены в камне благодаря великодушию их хозяина — скажем, Ликниды, «прислужницы» года и трех месяцев от роду (CIL, XIII, 7089). Вот еще две вешние розочки, увядшие на заре своих дней: Родина из Полленции в Италии (CIL, XIII, 11889) и пухлая новорожденная, дочь Телесфориды и ее неназванного «мужа». На этом очень красивом памятнике выбита стихотворная надпись, предвосхищающая Ронсара:

Наша дочурка скончалась — теперь восплачем о милой. Лучше б ты не родилась (так ты прекрасна была), Если записано было с рожденья, что слишком ты скоро Вновь возвратишься туда, к нам откуда пришла. Жизни было ее сверх полугода неделя. Розе подобно цвела, скоро ушла в мир иной [75] .

Разделим и скорбь Генесии, подруги Гедиэпета, потерявшей своего маленького Гиппоника. Ее хозяйка Дигнилла — супруга не кого иного, как легата легиона, которая привезла Генесию из Италии в составе домашней «фамилии», — в конце 150-х годов воздвигла мальчику великолепный надгробный жертвенник (CIL, XIII, 6808). Отметим, между прочим, имена этих рабов: они греческие, как повелось со старых времен, когда большинство рабов поступало в Рим из Восточного Средиземноморья, со времен Александра ставшего грекоязычным.

75

CIL, XIII, 7113: Rosa simul floruit, et statim periit.

В нескольких эпизодах «Метаморфоз» Апулея — писателя II в. н. э. родом из Африки — изображается жизнь «городской фамилии» (familia urbana) — многочисленной челяди, обеспечивающей роскошную жизнь господского дома; у этих рабов множество ремесел и навыков, разнообразие которых служит жилищу лишним украшением. Связь рабов с хозяевами в таком доме гораздо теснее, чем в деревне, и по ходу сюжета мы видим, как рабы делят хозяйское горе при похищении и радость при обретении; обстановка такова, что старый и новый смыслы слова «фамилия» сходятся. Но не будем обманываться. Как бы хозяева иногда ни ласкали рабов, к тому же небескорыстно, как бы подчас ни спокойна была их жизнь, раб всегда оставался рабом, то есть ни в малейшей мере не был хозяином своей судьбы, и участь его в любой день могла в корне перемениться по воле господина или госпожи.

Надо сделать еще одно общее замечание: в римском обществе было только два слоя, а именно высшее общество и бедняки — среднего класса не существовало. Те, кого экономически можно считать «середняками», не имели никакого доступа к власти, а значит, замыкались в группе, при Поздней Империи называвшейся «tenuiores» («тощие») или «humiliores» («подлые»). Те же, кто относился к высшим категориям (honestiores — «почтенные»), стояли много выше среднего класса. Ритор II в. н. э. Элий Аристид выражал это социальное расслоение через серию антитез: богатые — бедные, великие — малые, славные — безвестные, — не оставляя места для промежуточных групп. Либо человек принадлежал к какому-то сословию (сенаторов, всадников, декурионов) и пользовался богатством, славой, почетом — либо он был ничем. Даже самые богатые вольноотпущенники, нередко обладавшие огромной властью, например в администрации, были презираемы за свое подлое происхождение. Солдаты, несмотря на потенциальную политическую силу армии и на привилегии некоторых воинских частей, а именно расквартированных в Риме, не принадлежали к высшему обществу — разве что ветераны могли попасть в муниципальный совет. Но этот случай сводится к указанным выше.

Клиентские отношения

Римское общество было основано на глубоком неравенстве. Основные линии водораздела: между богатым и бедным, между свободным и несвободным, между гражданином и перегрином, между мужчиной и женщиной — дополнялись оттенками внутри этих групп: неравенством между рабами частными и государственными, высокородными сенаторами и новыми людьми. Но все это не мешало ни тонким социальным связям, ни существованию взаимных обязанностей. Несомненно, именно эти два обстоятельства делали общественный строй сносным для большинства. Кроме того, надо иметь в виду одну черту римского общества, отнюдь не специфически женскую, на которой держалось такое количество отношений в обществе, что ее следует считать основополагающей — клиентелу. И действительно, система сложных, взаимодополняющих связей между патроном и клиентом, иерархически пронизывала все общество в целом: каждый на свой манер и на своем уровне был чьим-нибудь патроном и чьим-нибудь клиентом.

Отношения между патроном и вольноотпущенником описывались в строгих терминах, а права и обязанности были кодифицированы законом; связи и терминология неравной дружбы между свободнорожденными менее определенны, но в обоих случаях это были отношения обмена между покровителем и покровительствуемым — мужчиной, женщиной, а то и целым коллективом, стоявшим в обществе хотя бы немного ниже. Это могло быть покровительство в суде, политическая и предвыборная поддержка, связь между военачальником и его воинами, защита у магистратов, а позднее у императора, налоговое покровительство городу, льготы профессиональной коллегии, торговые льготы, помощь в получении гражданства, в замужестве дочери или женитьбе сына, в повышении на воинской службе, основание колонии, отношения крупного землевладельца с его крестьянами; повсюду требовалась так или иначе оформленная рекомендация (commendatio) — ясные следы этого требования сохранили для нас письма Плиния, а еще раньше — Цицерона.

Каковы были формулировки, какие использовались аргументы? Заглянем в того же Плиния: вот как он просит о повышении для некоего молодого всадника у наместника провинции Помпея Фалькона: «Ты меньше удивишься тому, что я так настойчиво просил тебя предоставить трибунат (военный. — Авт.) моему другу, когда узнаешь, кто и каков он. Я могу уже, получив твое обещание, назвать и его имя и описать его самого. Это Корнелий Минициан, украшение моей области и в смысле достоинств, и в смысле нравов, человек блестящего (splendide) происхождения, с огромными средствами, который любит науки так, как любят их обычно бедняки. Он справедливейший судья, очень смелый защитник, самый верный друг» (Письма, VII, 22, 1–2). О том, что он прекрасный воин, ничего не сказано.