Повстанцы

— Откуда берутся ваши невзгоды, откуда обиды, несправедливости? Оглядитесь — на кого трудитесь? Чьи поля пашете и сеете?

И он стал объяснять, кто виновник их убогой жизни. Прежде всего, помещики, шляхта, паны. Они захватили земли и леса, наложили на крестьян невыносимое крепостное ярмо. Им помогает власть! Кто честен, того поносят, а негодяи, мерзавцы — в почете.

Мацкявичюс перешел к тому, что особенно волновало крепостных. Они поняли — ксендз метит в их пана.

— Надо ли вам доказывать, что я говорю правду? Сами вы видели своими очами, многие собственной кровью и даже жизнью своей подтвердили эту страшную истину.

И он указал рукой на ближний бугорок.

— Вот могила девушки, которую все вы знали — чистой, доброй и трудолюбивой, не сотворившей никакого зла, только воспротивившейся бесчестным намерениям пана. Из могилы глас ее вопиет о небесном мщении, и небо внемлет этому гласу! Говорю вам, что небо услышит ее и наступит возмездие!..

На кладбище поднялся плач. Всем было известно, что это могила Евуте. Всякий вспоминал ее — неутомимую хлопотунью, веселую песенницу, обходительную и ласковую. И вот лежит она в земле, могилка окопана, обложена камушками, крестом высажена рута, а по краям — ряд белых маргариток.

Отдаваясь в кладбищенских деревьях, до самого села разносился голос Мацкявичюса:

— А кого мы хороним сегодня, братья-пахари? Вашего односельчанина Повиласа Даубараса — примерного труженика, честного и разумного человека. Не молод был он, но еще в полной силе. Не своей смертью скончался, это всем нам ведомо. И его смерть также взывает о божьем мщении. Говорю вам, что бог выслушает его, и мщение грянет. Говорю вам, что наступит день, и кара обрушится на голову того, кто навлек на вас эти страдания, кто призвал солдат для кровавой расправы, чтобы сечь вас и топтать конскими копытами. Ваши муки, кровь, смерть девушки и Повиласа Даубараса падут на голову виновного!

Ядвига стояла под липой и в оцепенении слушала грозную проповедь. Она чувствовала, как в людских сердцах разгорается гнев не только против ее отца, но и против его дочери. Она видела, как люди озираются на нее, одни с любопытством, другие со злобой. Она ощущала, как горит ее лицо, но решилась, стойко вынести испытание. Не опуская глаз, спокойно встретила обращенные к ней взгляды, словно ее совершенно не затрагивали оскорбительные слова.

Но вот она уловила: произнося, словно проклятие, "…падут на голову виновного", Мацкявичюс смотрит на нее. Хотела притвориться равнодушной, устремить взор вдаль, поверх толпы, но не устояла перед властью этих глаз и посмотрела на ксендза. Да, Мацкявичюс глядел на нее остро, пронзительно, словно желая проникнуть до дна души. Ядвига собрала все силы, чтобы выдержать этот взгляд, чтобы показать ксендзу, что она не согласна с отцом и страдает из-за всего происшедшего. Уже то, что она здесь, на кладбище, — достаточное тому свидетельство. И она почувствовала, что ксендз ее понял — по его глазам, по его лицу, по движению руки.

Он еще что-то говорил о грядущем дне, несущем справедливость, о том, что облегчится доля горемык. Она видела, как люди жадно ловили его слова, как с надеждой возводили глаза. Но всего не слышала и не понимала. Только ощущала усталость, и вместе с тем в ней крепла готовность в надвигающейся борьбе выступить за освобождение страждущих.

Мацкявичюс закончил проповедь, слез со скамьи, окропил могилу и гроб. Мужчины опустили Даубараса в яму. Ксендз, взяв лопату, бросил первую горсть земли и, не дожидаясь, когда закончатся похороны, быстро зашагал домой.

Ядвига постояла под липой, пока не закопали яму, не насыпали холмик, не отпели "Ангел господен" и не стали расходиться. Потом она огляделась, нарвала букет росших тут полевых цветов, часть положила на могилу Евуте, часть — Даубарасу и вышла с кладбища.

В тени, прислонившись к ограде, сидела Пемпене. Когда на погосте не осталось ни души и все кругом затихло, она подошла к могиле Даубараса, встала на колени, перекрестилась и прочла молитву за упокой души Повиласа. Долго стояла она у могилы. Когда уходила с погоста, солнце уже основательно клонилось на запад. Укутанная в черный платок, маленькая, серая, сгорбленная женщина с узелком зашагала по дороге в сторону, противоположную деревне Шиленай.

XXVII

Во время проповеди Катре увидела на кладбище Винцаса и Гене. Хотела с ними поговорить и попросила у паненки позволения побыть с соседями — вечером она сама придет в поместье. Паненка согласилась.

Отыскав молодых Бальсисов, Катре пошла с ними. Ее очень заботило, побывал ли Вннцас в Лидишкес, какие новости о Пятрасе. Узнав, что Пятрас жив и здоров, хорошо выглядит, неплохо устроился у дяди, очень обрадовалась. Еще большая радость и теплое чувство заполнили ее сердце, когда услышала, что Пятрас тревожится за нее и даже сердится, зачем она согласилась служить в поместье. Винцас диву давался, видя, как сразу повеселела Катре после его рассказа.

Всего второй месяц Катре служит у панны Скродской, но за такой краткий срок она сильно изменилось. Внешний вид, правда, почти прежний, особенно по праздникам — в костел или в Шиленай Катре отправляется в собственном платье, ничем не отличаясь от других деревенских девушек.

Но в ее характере заметны новые черточки. Способная, умная и восприимчивая от природы, она, когда отец заставил ее пойти в хоромы, напрягла всю свою волю, чтобы противостоять панским прихотям. Пришлось быть осторожной и осмотрительной, многое предвидеть и предугадывать. Смелый отпор, который она сумела дать Скродскому, внушил Катре веру в свои силы.

Эту веру укрепляли и некоторые дворовые, особенно — кучер Пранцишкус, садовник Григялис и Агота. Кучер всякий раз, встречая ее, широко ухмылялся:

— Ну, Катре, что у тебя слыхать? Как там в барских покоях? — и многозначительно оборачивался в сторону хором.

— Ничего, Пранцишкус, все хорошо, — отвечала она тоже с красноречивой усмешкой.

— Стелешь пану постель? — не унимался кучер.

— А хоть бы и так, разве нет у меня вот этого? — " подчас отшучивалась она, грозно сжимая пальцы, словно готовясь вцепиться в воображаемого противника.

Пранцишкус удовлетворенно усмехался.

— Ну, ну, смотри! — прикидываясь сердитым, предупреждал он. — А ежели что, так в морду, — добавлял кучер на прощание.

Постоянное общение с паненкой понемногу развивало и ум Катре. Ядвига любила рассказывать про варшавское житье и театры, про книги, прочитанные ею, про деятельность польской молодежи и про большие события, которые вскоре начнутся в Польше и Литве. От таких разговоров начинала шире мыслить и Катре. Она чаще вспоминала, что говорил Пятрас, что сказал Мацкявичюс, когда распекал ее отца, а сегодня, слушая проповедь, понимала, какая связь между словами ксендза и жизнью багинских крепостных.

И, встретясь с Винцасом и Гене, Катре уже не убивалась, как прежде, а с надеждой говорила о своем нынешнем положении и о том, что будет дальше.

— Правильно толкуют, нет худа без добра, — шутила она. — Так и с моей службой. Паненка обо мне заботится. Увидите, уговорим и пана, и моего отца не мешать нашей женитьбе. Мне бы с Пятрасом повидаться и все ему рассказать! Да как нам встретиться?

Все втроем ломали себе голову, но ничего не придумали. Пятрасу сюда приезжать нельзя, невозможно и Катре его проведать.