Пояс Койпера
Шрифт:
— Скажи, ты, случаем, не знаешь, что такое луз кенон?
Брови Феликса медленно поползли вверх.
— Лу-уз кэннон?..
Судя по тому, как он протянул длинное «у» и заменил простецкое «е» на благородное «э», речь могла идти лишь о чем-то глубоко британском, и Фил мою догадку подтвердил:
— По-английски это значит: сорвавшаяся с креплений пушка, одна из тех, какими пользовались на парусных кораблях. Применительно к людям… — вытряхнул, следуя моему примеру, из пачки сигарету. Прикурил. — Так говорят о непредсказуемом человеке, разрушающем все вокруг себя, и в первую очередь себя самого. Между прочим, сильный образ, особенно если
Спросил, хотя не мог не понимать, что речь идет обо мне, и наверняка догадывался, из чьих карминно-красных уст я получил такой комплимент. На улице тем временем поднялся ветерок. Из раскрытого настежь окна пахнуло жаром, как из топки паровоза.
Для того чтобы открыть рот, мне понадобились все оставшиеся в моем распоряжении силы:
— Слышь, Фил, прости скотину, только продолжать работать я больше не могу! Крыша едет, надо немного передохнуть… — и, чувствуя необходимость сгладить впечатление, пояснил: — Представляешь, видел тут целующуюся в метро парочку и не позавидовал…
Судя по растерянному выражению лица, Феликс не успевал следить за ходом моих скачущих, как перепившиеся блохи, мыслей. Впрочем, никакого хода и не было, на сердце чугунной плитой лежала звериная тоска.
— Та, которая целовалась, твоя знакомая?
Очень неглупый парень, но с образным мышлением иногда не дружит. Оно и понятно: ему во всем нужна логика. Если ее нет, наизнанку тебя вывернет, а искомое добудет. Последствия, прежде чем щелкать клювом, надо было предвидеть, но расслабился, забылся. Черт его знает, как до него донести то удивление от собственной пустоты, которое я испытал.
— Понял, — навалился грудью на стол Фил, — все понял: ты застукал Нюську!
Господи, грехи мои тяжкие! Хорош, ему больше не наливать! Впрочем, и водки в бутылке оставалось на мизинец.
— Ты сам-то слышишь, что несешь? Завидовать мужику, целующему твою жену, — это же извращение!
Как бывало, когда я в брал над ним верх, Феликс отодвинулся от стола и насупился:
— Тогда объясни, в чем фишка!
Тихо плавились мозги. Вопреки только что принятому решению, я открыл бутылку виски и наполнил наши рюмки.
— Фишка в том, Фил, что я представления не имею, как дальше жить.
Другой бы начал меня утешать или на худой случай пустился в рассуждения о тщете бытия, а Феликс обрадовался.
— Ха, удивил! Этого никто не знает, и ничего — живут! Хочешь немного отдохнуть, давай я пристрою тебя на время депутатом. Задаром! — В растерзанной на груди рубашке, он был олицетворением доброты, но и сам понимал, что палку перегнул. — Хотя, если честно, без денег ты им на фиг не нужен, кнопки нажимать можно и зайца научить! И потом, это может подорвать мой бизнес… — Пусть и пьяненький, а картинку, что значит опыт, держал. — Давай лучше так, возьмись за проект, а там видно будет! Пойми, если завяжемся с этими ребятами, у нас с тобой вся страна в кармане!
Смотрел на меня, как на счастливчика, не понимающего привалившего ему счастья. Полез со мной чокаться с таким видом, будто все проблемы сняты и остается только праздновать. Мне же страна в кармане была не нужна, поэтому и качал головой на манер китайского болванчика.
Рука Фила повисла в воздухе.
— Хорошо, — ухмыльнулся он, хотя за версту было видно, что ничего хорошего на горизонте не предвидится, — только не такая же ты скотина, что откажешься помочь другу! Не говори мне, что у тебя
нет соображений, как использовать этих двух…Фил верил в меня, как в Бога, а точнее, как в Его заместителя по инновациям. Прижал, паразит, к стене, знал, на какую ловить наживку, потому что клевал на нее и сам.
С трудом сдерживая улыбку, я поднял рюмку и подсказал:
— Лидермана и Гаусса…
— Именно! — подтвердил он, чокаясь. — С их помощью ты без труда выведешь этот чертов коэффициентишко…
— Насчет «без труда» — это вряд ли! — охладил я его пыл и тут же обнадежил: — Но кое-какие соображения у меня действительно имеются, правда весьма общего характера. Готов ими с тобой и с твоими аналитиками, кто будет заниматься проектом, поделиться. Исходить надо из того, что чем больше коэффициент, тем ближе общество к состоянию стада баранов. Так?
Феликс не был в этом особенно уверен, но кивнул:
— Вроде бы! Учти, у меня в аттестате по математике тройка, так что ты не очень…
— Ну, допустим, я тоже не любимый ученик Софьи Ковалевской! — поставил я его на место и продолжал: — Если это предположение справедливо, то в числитель следует включить показатели, отражающие любовь народа к власти, коррупцию, наркоманию и алкоголизм. Здесь же должны найти свое отражение ксенофобия и выплеснувшиеся на телевизионный экран бездумность вперемежку с жестокостью…
— А в знаменатель? — поинтересовался Фил, но я сильно подозревал, лишь для того, чтобы хоть как-то отметиться и тем сохранить раскрасневшееся от выпитого лицо.
— С ним проблем еще меньше! — успокоил я. — Под разделительной чертой уготовано место испускающим дух науке и искусству, ну и, конечно, неродившемуся в результате аборта гражданскому обществу. Но тут надо быть очень аккуратным…
— Это почему? — насторожился Феликс.
— На ноль делить нельзя.
— А… — протянул он, — объясняешь доступно! Осталось только прикинуть на бумажке арифметику, и готово. Делов-то часа на полтора, а ты кобенишься! Утрем, Серега, Академии наук нос! Проект хотели отдать яйцеголовым, но побоялись, что те начнут тянуть деньги и уж точно по всему свету разболтают. Сам сказал, наука лежит в руинах, а число академиков за последние десять лет удвоилось…
Отодвинулся от стола и как бы из этого далека окинул меня взглядом. Выползшая было на его лицо довольная улыбка начала линять, и оно приобрело озабоченное выражение. Представившаяся взгляду Феликса картина ему явно не нравилась. Нет, пьяным он не был, а если и был, то немного.
Нахмурился, спросил, как спрашивают тяжелобольного, аккуратно подбирая слова:
— Слушай, Дэн, что с тобой происходит? Какой-то ты сам не свой. Здоров, при деньгах, жена красавица… чего тебе еще надо?
Моя слабая улыбка если о чем-то и свидетельствовала, то лишь о неспособности что-то связное произнести. Мы часто и с упоением играем словами, но, когда речь заходит о нас самих, мало что можем объяснить. В том и заключается подлость жизни, что ничего вроде бы не происходит и сегодня ты в точности такой же, как вчера, а обернешься — за спиной унылая пустыня, и не понять, как ты все это время жил.
— Видишь ли, Фил… — начал я и тут же умолк.
— Вижу, — кивнул он, — все вижу! Ну выдохся, с кем не бывает, ну язык на плечо — будь мужиком, соберись.
Прием был стар, как мир: взять на «слабо», и в другое время сработал бы, но не сейчас. Американцы говорят, человек может двинуть по ведру ногой только раз, последним движением перед тем, как вытянуться в струнку и отдать концы. Что-то похожее происходило и со мной.
— Не знаю, Фил, ничего не знаю…
Он продолжал меня скептически разглядывать.