Пойдем за ним!

Один греческий врач сказал ему, что это Геката представляется Антее, а невидимые существа, шелест которых так устрашает больную, принадлежат к свите зловещего божества. По его мнению, для Антеи не было спасения, ибо кто увидал Гекату, тот должен умереть. Тогда Цинна, который ещё так недавно смеялся над верою в Гекату, принёс ей в жертву гекатомбу. Но жертва не помогла, — и на следующий день суровые глаза так же неподвижно глядели на Антею.

Пробовали закрывать её голову, но она видела лицо трупа даже сквозь самое плотное покрывало. Когда она находилась в тёмной комнате, то лицо появлялось на стене и разгоняло окружающий мрак своим бледным, мертвенным светом.

Вечерами больной становилось лучше. Тогда она впадала в такой глубокий сон, что и Цинне, и Тимону не раз казалось, что она больше уже не проснётся. Наконец, она ослабела так, что уже не могла ходить без посторонней помощи. Её носили в носилках.

Прежняя тревога Цинны возросла сторицей и всецело охватила его. В нём жили и страх за жизнь Антеи, и, вместе с тем, странное чувство, что её болезнь состоит в какой-то таинственной связи со всем тем, о чём Цинна говорил во время своей первой откровенной беседы с Тимоном. Быть может и старый мудрец думал то же самое, но Цинна не хотел и боялся расспрашивать его. Тем временем больная увядала, как цветок, в чашечке которого поселился ядовитый гад.

Однако Цинна, вопреки отсутствию надежды, защищал Антею со всею силой отчаяния. Прежде всего, он увёз её в пустыню, в окрестности Мемфиса; но когда и пребывание под сенью пирамид не освободило её от страшных видений, то возвратился опять в Александрию и окружил жену ворожеями, колдунами, заговаривающими болезни, — целою толпой нахальных кудесников, пользующихся, при помощи таинственных средств, людским легковерием. Но у Цинны уже не было никакого выбора и он хватался за все средства.

В это время прибыл в Александрию из Цезареи славный врач, еврей Иосиф, сын Кузы. Цинна тотчас же привёл его к своей жене и вскоре надежда вновь озарила его сердце. Иосиф, который не верил в греческих и римских богов, с презрением отринул предположение о влиянии Гекаты. Он допускал, что скорее это демоны овладели больною, и советовал оставить Египет, где, кроме демонов, её здоровью могли вредить и болотистые испарения Дельты. Он советовал, может быть, потому, что сам был еврей, направиться в Иерусалим, в город, куда демонам нет доступа и в котором воздух сухой и здоровый.

Цинна тем охотнее последовал его совету, что, во-первых, другого исхода не представлялось, а во-вторых, Иерусалимом правил его знакомый, предки которого были когда-то клиентами дома Цинн.

И действительно, прокуратор Понтий принял их с распростёртыми объятиями и отдал в их распоряжение свой летний дом, находящийся вблизи городских стен.

Но надежды Цинны рассеялись ещё до прибытия в Иерусалим. Мёртвое лицо смотрело на Антею даже на палубе галеры, а по приезде на место больная ожидала полуденного часа с тою же самою смертельною тревогой, как и в Александрии.

И снова потекли их дни в унынии, страхе, отчаянии и ожидании смерти.

VII

В атриуме, несмотря на фонтан, тенистый портик и раннюю пору, было страшно жарко. Белый мрамор весь раскалился от весеннего солнца. К счастью, невдалеке от дома росло старое, раскидистое фисташковое дерево, осеняющее большое пространство. И ветерок на открытом месте дул от времени до времени. Туда Цинна и приказал поставить убранные гиацинтами и цветами яблони носилки, в которых покоилась Антея. Он сел возле неё, положил руку на, её бледные, как алебастр, руки и спросил:

— Хорошо тебе, дорогая?

— Хорошо, — ответила она еле слышным голосом и смежила очи, как будто бы ею овладевал сон. Воцарилось молчание, только ветер шелестел ветвями фисташкового дерева, а на земле, около носилок, мелькали золотые пятна солнечного луча, пробирающегося сквозь листву, и немолчно стрекотала саранча между серыми каменьями.

Больная через минуту открыла глаза.

— Кай, — спросила она, — правда ли, что в этой земле появился философ, который исцеляет больных?

— Здесь таких людей называют пророками, — ответил Цинна. — Я слышал о нём и хотел его призвать к тебе, но оказалось, что это был лукавый кудесник. Притом, он извергал хулу против здешних святынь и верований этой страны. Прокуратор за это предал его на смерть и сегодня он должен быть распят.

Антея поникла головой.

— Тебя вылечит время, — сказал Цинна, видя грусть, которая отразилась на её лице.

— Время — слуга смерти, а не жизни, — медленно произнесла больная.

И снова наступило молчание, вокруг всё мигали и переливались золотистые пятна, саранча начинала стрекотать всё сильнее, а из расщелин скал выползали маленькие ящерицы и располагались на раскалённых каменьях.

Цинна от времени до времени поглядывал на Антею, и в тысячный раз ему приходила в голову отчаянная мысль, что все средства спасения исчерпаны, что надежды нет уже никакой, и вскоре от боготворимого им существа останется только одна скоропреходящая тень, да горсть пепла в колумбариуме.

И теперь уже, лежащая с закрытыми глазами, в украшенных цветами носилках, она казалась мёртвою.

«И я пойду за тобой!» — мысленно повторял Цинна.

В это время вдали послышались чьи-то шаги.

Лицо Антеи стало бледно, как мел, полуоткрытые уста с жадностью вбирали воздух, грудь волновалась от учащённого дыхания. Бедная мученица была уверена, что это приближается толпа тех невидимых существ, которые предвещают приближение мёртвого лица со стеклянными глазами. Но Цинна схватил её за руку и старался успокоить.

— Антея, не бойся, эти шаги слышу и я.

И, немного спустя, он добавил:

— Это Понтий идёт к нам.

Действительно, на завороте тропинки показался прокуратор в сопровождении двух невольников. Это был человек уже не молодой, с круглым, тщательно выбритым лицом, носящим следы выработанного величия и, вместе с тем, неподдельной заботы и утомления.

— Привет тебе, благородный Цинна, и тебе, божественная Антея, — сказал он, вступая в тень фисташкового дерева. — После такой холодной ночи такой жаркий день… да будет он счастлив для вас обоих и да расцветёт снова здоровье Антеи, как эти гиацинты и цветы яблони, которые украшают её носилки.