Пойди поставь сторожа
Шрифт:
– Иди к Кэлпурнии. С черного хода.
Кэлпурния поставила ее в ванну и принялась зверски отскребать от ила, бормоча:
– Утром мистер Финч позвонил, сказал, к обеду преподобный с женой будут. Я вас обыскалась, звала-звала чуть не до посинения. Почему не отзывались?
– Не слышали, – соврала она.
– Ну, вот и выбирай, старуха, – то ли пирог печь, то ли за детьми рыскать по всей округе. Либо то, либо это. И не совестно вам? Этак вы отца вконец уморите.
Джин-Луизе показалось, что костлявый палец сейчас проткнет ей ухо насквозь.
– Больно, – сказала она.
– Если он из вас обоих дурь не выбьет, я этим займусь, – посулила Кэлпурния. – Вылазь живо.
Едва не содрав кожу, Кэлпурния растерла ее грубым полотенцем, потом велела поднять руки над головой. Всунула ее в жестко накрахмаленное розовое платьице, потом, двумя
– Обувай давай.
– Я застегивать не умею, – сказала она.
Кэлпурния грохнула крышкой унитаза и посадила Джин-Луизу. Та смотрела, как большие корявые пальцы принялись за деликатное дело – просовывать перламутровые пуговки в тугие, слишком маленькие петельки – и восхищалась тем, какая мощь в этих руках.
– Теперь иди к отцу.
– А где Джим?
– Моется в ванной мистера Финча. Ему я доверяю – сам справится.
В гостиной они с Джимом чинно сели на диван. Аттикус и преподобный Морхед толковали о чем-то неинтересном, а миссис Морхед, не таясь, смотрела на детей. Джим ей улыбнулся. Ответной улыбки не последовало, и Джим сдался.
Ко всеобщему облегчению, Кэлпурния позвонила в колокольчик, приглашая к столу. За столом посидели в неловком молчании, затем Аттикус попросил Морхеда прочесть молитву. И преподобный вместо того, чтобы испросить благословения для всех, воспользовался случаем сообщить Господу о проступках Джима и Джин-Луизы. Когда дело дошло до объяснений, что дети растут без материнского пригляда и ласки, она вся уже совсем съежилась. Покосилась на Джима: тот сидел, уткнув нос в тарелку, и уши его пылали. Она подумала, что, наверно, Аттикус не знает, куда глаза деть со сраму, и оказалась права: когда преподобный Морхед сказал наконец «аминь» и Аттикус вскинул голову, из-под очков у него ползли по щекам две крупные слезы. Да, на сей раз они с Джимом расстроили отца всерьез. Внезапно он сказал: «Прошу прощения», – резко встал и вышел на кухню.
Кэлпурния, осторожно ступая, внесла тяжеленный поднос. Когда в доме бывали гости, она вела себя совсем иначе. Говорить она умела не хуже самого Джеффа Дэвиса [20] , но при гостях нарочно коверкала язык, тарелки подавала с нестерпимо высокомерным видом и на каждом слове придыхала. Когда подошла к Джин-Луизе, та сказала: «Извините, пожалуйста», – и, обхватив ее за шею, притянула к себе.
– Кэл, – прошептала она, – Аттикус что, сильно огорчился?
Кэлпурния выпрямилась, поглядела на нее сверху вниз и во всеуслышание ответила:
20
Джефферсон Финне Дэвис (1808–1889) – американский военный и политический деятель, сторонник рабовладения, первый и единственный президент Конфедеративных Штатов Америки во время Гражданской войны в США, знаменитый оратор.
– Мистер Финч? Да еще чего, мисс Глазастик. Он там со смеху помирает на заднем крыльце.
Мистер Финч? Он там со смеху помирает. Колеса, под которыми теперь был не бетон, а грязь, зашуршали иначе, и Джин-Луиза очнулась. Запустила пальцы в волосы. Потом открыла бардачок, вытащила сигареты, закурила.
– Почти приехали, – сказал Генри. – Где ты витала? В Нью-Йорке со своим парнем?
– Да так, задумалась… Вспоминала, как мы возрождали веру. Тебя тогда не было.
– И слава богу. Коронный номер доктора Финча.
Джин-Луиза рассмеялась:
– Дядя Джек припоминает мне это уже лет двадцать, а мне до сих пор неловко. Знаешь, Диллу-то мы ведь забыли сообщить, что Джим умер. Кто-то послал ему вырезку из газеты. Так и узнал.
– Всегда так бывает, – сказал Генри. – Забываешь самых старых друзей. Как считаешь, он вернется когда-нибудь?
Джин-Луиза покачала головой. Дилл попал в Европу, когда служил в армии, да там и остался. Уродился таким, что на месте ему не сиделось. Когда рядом все те же люди, а вокруг – все те же виды, в нем просыпался маленький кровожадный тигр. Интересно, где окончится его жизнь? Уж наверняка не на тротуарах Мейкомба.
Свежий ветер с реки прорезал вечернюю жару.
– Приехали, мадам! «Пристань Финча»! – объявил Генри.
Триста шестьдесят шесть ступенек шли вниз по крутому утесу к большой пристани над самой рекой. Широченная,
ярдов триста, поляна тянулась от обрыва в лес, а с дальнего ее края уходила и скрывалась среди темных деревьев двухколейная дорога. Она упиралась в двухэтажный белый дом, опоясанный верандами.Нельзя сказать, что старый Финчев Дом очень сильно продвинулся на пути к упадку, но можно – что сохранился он великолепно: ныне там помещался охотничий клуб. Несколько бизнесменов из Мобила арендовали землю вокруг, а самый дом купили и устроили там то, что люди в Мейкомбе почитали частной игорной обителью греха и притоном порока. Они ошибались, хотя в зимние вечера стены старого дома ходуном ходили от развеселого мужского гомона, а время от времени оглашались и выстрелами (от полноты чувств, а не по злобе). Пусть играют в покер, пьянствуют и веселятся до упаду, думала Джин-Луиза, лишь бы только стены не рушили.
У дома была обычная для Юга история: дед Аттикуса Финча приобрел его у дядюшки известной отравительницы, действовавшей по обе стороны Атлантики, но происходившей из старинного алабамского семейства. В этом доме родились и отец Аттикуса, и сам Аттикус, и сестры его Александра и Кэролайн (вышедшая потом замуж за жителя Мобила), и Джон Хейл Финч. Семейные празднества на вышеупомянутой поляне устраивались до тех пор, пока – уже на памяти Джин-Луизы – окончательно не вышли из моды.
Прапрадед Аттикуса Финча, английский методист, осел на берегу реки вблизи Клейборна и произвел на свет семь дочерей и одного сына. Все они переженились с потомками Мейкомбовых солдат, наплодили многочисленное потомство и образовали то, что в округе называлось «Восемь Семей». По прошествии известного срока собиравшимся на ежегодное торжество потомкам становилось тесно, и возникала необходимость вырубить еще сколько-то леса под пикники, что и объясняет нынешние размеры поляны. Впрочем, служила она не только для семейных празднеств: негры играли здесь в баскетбол, в былые безмятежные дни устраивал свои сборища Ку-клукс-клан, а уже при Аттикусе проводились грандиозные турниры, и местные джентльмены выходили на поединки, сражаясь за почетное право отвезти своих дам в Мейкомб на пышное пиршество. (По словам тетушки Александры, она и замуж-то пошла за дядю Джимми потому, что пленилась тем, как он скакал галопом с тупым копьем наперевес.)
Опять же в Аттикусовы времена Финчи перебрались в город: сам Аттикус изучал право в Монтгомери, а потом вернулся практиковать в Мейкомб; туда же, покоренная ловкостью дяди Джимми, переехала тетушка Александра; Джон Хейл Финч уехал в Мобил и поступил на медицинский факультет; а Кэролайн в семнадцать лет убежала из дому и тайно обвенчалась. Когда их отец умер, землю начали сдавать в аренду, но мать уперлась. И не тронулась с насиженного места, и глядела, как землю вокруг нее сдают и распродают по кусочкам. После смерти матери остались только дом, поляна и пристань. Дом пустовал, пока его не купили джентльмены из Мобила.
Порой Джин-Луизе казалось, что она помнит бабушку. Впервые увидев картину Рембрандта, портрет старухи в чепце и плоеном воротничке, она сказала: «Вот же она!» Аттикус ответил, что нет, ни малейшего сходства. Но Джин-Луизе все чудилось, будто давным-давно ее приводили в какую-то полутемную комнату, где сидела старая-старая дама, одетая во все черное и с белым кружевным воротничком.
Ступеньки к пристани назывались, конечно, «високосными», и в детстве на семейных торжествах Джин-Луиза и орава ее кузенов и кузин, игравшие над обрывом, доставляли родителям немалые волнения, пока не было решено детей схватить и разделить на две категории – тех, кто умеет плавать, и кто не умеет. Не умеющих отправляли на тот конец поляны, что примыкал к лесу, где им полагалось забавляться безобидными играми; умеющие резвились на ступеньках под ненавязчивым присмотром двух чернокожих парней.
Охотничий клуб следил, чтобы лестница была в приличном виде, а пристань приспособил для своих судов. Состояли в клубе люди ленивые – им проще было пройти вниз по течению, а потом на веслах добраться до Уинстонова болота, чем пробиваться через подлесок и сосновые заросли. Ниже по реке, за обрывом, еще сохранились останки старой пристани, где когда-то чернокожие рабы грузили на баркасы тюки хлопка-сырца, зерно и прочее, а выгружали муку, лед, сахар, всякие сеялки-веялки-молотилки и дамские туалеты. Пристанью Финча пользовались только путешественники – головокружительная крутизна ступеней давала дамам прекрасный повод лишиться чувств, а у старой пристани выгружали только багаж: сойти на берег на глазах у негров было немыслимо.