Поймать балерину

Вообще, поездка стала приносить сплошное удовольствие. Морской болезни у меня никогда не было, свежий соленый ветер только радовал, хотелось вдыхать его полной грудью, радоваться свободе и независимости. Наверно, все же, суфражистские настроения, гуляющие в свободном Париже, каким-то образом проникли в мою голову…

По крайней мере, днем я радовалась жизни и не вспоминала про Париж и все, что с ним было связано.

А вот по ночам приходили странные сны.

Какие-то жуткие переплетения сюжетов, где я танцевала на сцене Оперы, причем, почему-то «Умирающего лебедя», хотя никогда бы не согласилась делать этого наяву, потому что Павлова уже станцевала его , и любое сравнение было бы не в пользу нового исполнителя…

Тем не менее, я танцевала, летала по сцене, слышала аплодисменты, которые возносили меня буквально к галерке…

А потом оттуда неожиданно раздавался издевательский свист, выкрики про стройные ножки…

И я падала вниз, сердце обрывалось, и ветер свистел в ушах…

Меня ловили. Практически у самого пола. И держали.

Я открывала глаза и видела Артура. Он мягко , но очень больно перехватывал в области талии, и шептал, воспаленно блестя глазами:

– Ты – плохая танцовщица, Анни. Никудышная.

– Нет! – я начинала вырываться, но руки Артура становились крепче, а голос громче.

– Тебя взяли только потому, что я попросил! Ты – неблагодарная! Я столько для тебя сделал!

– Нет! Нет!

Я уже билась в его объятиях, но никак не могла выбраться! И такое негодование, такая обида поднимались из глубин души, что слезы наворачивались на глаза, и я плакала, не выдержав, горько, навзрыд.

Артур вытирал слезы с моих щек, и пальцы его почему-то были грубые. Царапали.

Я открывала глаза и вместо Артура видела… Даниэля.

Он держал, так же, как и всегда, крепко и больно. Но удивительно, боль от его пальцев казалась благословением после жестоких объятий Артура.

– Не плачь, бабочка, – спокойно говорил он, – я не дам тебе плакать. Я буду убивать за каждую твою слезинку.

Я молчала, парализованная ужасом, как всегда рядом с ним, и не могла ничего сделать.

А Даниэль все гладил, гладил меня по лицу, и глаза его, светлые, прозрачные глаза убийцы, темнели от едва сдерживаемого желания.

– Ты всегда будешь моей, бабочка, – говорил он.

Я открывала рот, чтоб сказать «нет»…

И отвечала: «Да».

Затем Даниэль наклонялся ко мне, и сон превращался в тягучий сладкий кошмар, который я хорошо помнила и в реальности.

Я просыпалась, вся мокрая от пота, дрожащая, вставала, пила воду, пытаясь прийти в себя…

Проклятый Дикий Даниэль!

Он даже посередине Атлантики умудрялся добраться до меня!

Я выдыхала, приходила в себя и засыпала уже без снов совершенно.

Ну а днем ночные кошмары отступали, и все казалось пустой блажью.

А будущее мое – счастливым.

Мадам Дин не уставала меня нахваливать за изящность, изысканность и дороговизну нарядов, светлые волосы и красивую улыбку, и постоянно обращала мое внимание то на офицеров корабля, то на других молодых и не очень молодых месье, явно желающих оказать мне знаки внимания.

Но я в этом вопросе была строга.

Мужчины – очень настойчивые. Им только дай малейшую возможность поверить, что ты – легкая добыча, как тут же начнут преследовать…

А мне и без того в жизни досталось от них, хотя я никогда легкой добычей не была.

У меня хватало сообразительности осознать, что в замкнутом пространстве корабля я могу быстро заполучить плохую репутацию, и это обязательно отразится на моем будущем.

Потому я вежливо улыбалась на замечания мадам Дин, но и только. В конце концов, устав от ее приставаний, обмолвилась, что переживаю личную трагедию, гибель жениха, очень достойного человека… После этого мадам Дин перестала меня сватать и начала усиленно жалеть.

Мне большего и не требовалось.

Море, приятная компания, удобства каюты, планы на будущее… Все было великолепно.

Жаль только, что недолго.

«Титаник» вышел десятого апреля из Саунтгемптона, с заходом в Шербур, вечером одиннадцатого апреля я познакомилась с супругами Динами и переселилась в каюту первого класса.

А четырнадцатого апреля, ночью, «Титаник» натолкнулся на айсберг и затонул.

Я, как и многие пассажиры, долгое время не понимала, что происходит.

Мы как раз возвращались из музыкальной комнаты, когда раздался удар, сопоставимый с легкой волной землетрясения.

Мы с мадам Дин, рассуждая о неправильном и грубом управлении кораблем, пошли дальше, попрощались и разошлись по каютам.

Я переоделась в пеньюар, расчесывала волосы как раз, когда в дверь каюты постучали.

За порогом стоял тот самый стюарт, с которым я договаривалась о своем меню. Он выглядел бледным, но собранным.

– Мадмуазель, прошу вас собрать все самое необходимое и пройти к спасательным шлюпкам.

Я молча смотрела на него, не сразу осознав смысл слов.

– Через час-полтора «Титаник» уйдет под воду.

– Вы… уверены?

– Совершенно! Собирайте самое ценное и поднимайтесь на верхнюю палубу, к шлюпкам. И быстрее!

Он развернулся и быстро пошагал прочь, стучась в другие каюты первого класса.

Я растерянно застыла на пару мгновений, но затем быстро начала одеваться.

Самое дорогое у меня всегда было с собой, на поясе, оставалось только одеться и выйти. Я постучала в каюту мадам Дин, она вышла , уже тоже одетая.

– Ах, милочка, я уверена, что это какой-то пустяк, – она немного нервно рассмеялась, – идите быстрее к шлюпкам, а я поищу месье Дина. Встретимся наверху!

Я не успела ничего возразить, как она уже пошагала прочь по коридору.

Мне ничего не оставалось, только выполнить ее просьбу.

На верхней палубе было странно.

Везде валялись куски льда, и молодые пассажиры играли ими в футбол. Откуда-то доносился мажорный вальс.

Пассажиры в недоумении прогуливались по палубе и никуда не торопились.