Поймать лаптем удачу

Я жертва чьего-то плохого сценария. Ее любимый погиб, она в коме, и только подруга накажет убийцу брата. Тьфу!

– Вы арестовали Михаила?

– Нет.

Ну вот. Я же говорила!

– Почему?

– Улик недостаточно.

– А запись, мои показания?

Нет, ну будут они работать или как?!

– Виктория, – широко улыбнулся майор, – по записи слышно только слово «брат». А что за брат, чей брат – непонятно. А ваши показания, конечно, учтутся, но этого мало. Вы видели, кто был за рулем?

– Там непонятно.

– Вот то-то и оно. Еслиб за рулем сидел Михаил, то вопросов бы небыло. Хотя запись с регистратора не является достаточной уликой, чтобы посадить человека.

Ну это он мне залил! Я разозлилась и, чтобы не сболтнуть лишнего, спросила коротко:

– Где морг?

– Вам туда пока рано. Сейчас ответьте на мои вопросы.

Так это еще было не все…

На весь последующий его допрос я отвечала сквозь зубы. Меня раздражал этот бомжеватый, ленивый майор. Зачем, спрашивается, я ему отвечаю на идиотские вопросы вроде: говорила ли мне Маша, где она будет жить, как она мне собиралась звонить, по какому номеру, в котором часу у них должен был быть рейс? Все эти вопросы были странными. Я не помнила даже фамилию Павла и тем более не имела понятия, где они останавливались ночевать и где именно в Испании хотели жить. Вот если б он меня спросил по существу: «Кто знает или может быть в курсе планов Павла и Марии?», вот на это я бы ему ответила. Но он мурыжил меня: в котором часу я прихожу с работы, как часто я бываю дома, почему я оформляю визу. Просидела я у Петрова полтора часа. Я уже толком не понимала, о чем он меня спрашивает и на что я отвечала, и только потом он повез меня в морг.

Как себя чувствует человек, когда впервые приходит в морг поглядеть на остывшие мощи знакомого, который еще вчера вечером угощал изысканным блюдом? Я себя чувствовала неахти. Я ничего не боялась, не боялась увидеть его в виде паштета… Просто мне местный запашок совсем не нравился. Да и трясло от холода, несмотря на то, что я привыкла сидеть в холодильнике. На заводе очень холодно, но мы там надеваем ватные штаны и фуфайки. В этом костюме все сутки и работаем. Здесь же я как пришла в джинсовке, так и стояла в ней среди каталок с трупами. И этот специфический запах… Мой нос привык к заводскому дыму копченых мясных изделий, а не к запаху гниющих трупов. Я уже пожалела, что согласилась на опознание. Зачем, спрашивается, я поехала глазеть на остывшие останки Павла, а не помчалась в больницу к любимой подруге, которая считала меня сестрой? Ведь ей, возможно, требуется уход или лекарства. На глаза навернулись слезы и в горле застрял ком. Я только сейчас поняла, что случилось с Машей и Павлом. Да, отпуск мне необходим, а то мой мозг уже отдыхает без моего ведома. Боюсь, что скоро я и работать буду спя, как робот, инстинктивно. Без мыслей, чувств…

Все-таки это был Паша. А кого, собственно, я ждала там увидеть? Да и Маша на видеозаписи называла его Пашей. Это был он. И не в виде паштета. Он был открыт до шеи, и его лицо выглядело вполне прилично. Я бы сказала, как живое. Я даже не сдержалась и потрогала. Это тоже, кстати, мозговой тормоз. Если бы я нормально отдохнула, то никогда в жизни не стала бы трогать трупы чужих мужчин. А я дотронулась до щеки. Она была ледяной.

– Мне тоже не верится, что он умер, – сказал кто-то за моей спиной. Я дернулась и обернулась. Это был Михаил. Он уже вырядился во все черное, отчего лицо его сделалось бледнее, чем у мертвого брата. По-моему, у меня задергался глаз. Почему его освещает лампа, как кинозвезду прожектор? Это намек на его святость? У меня опять потекли слезы. Вспомнился крик Маши: «Ты убил! Где он? Я сама его похороню… Скажи мне, где его труп? Будь человеком…» И вот теперь Михаил так спокойно рассуждает, похож его брат на труп или нет. Я смотрела, как его лицо расплывалось в свете лампы. А он и правда ослепительно красив…

Это была моя последняя мысль, которую я помню. Потом была черная дыра и тишина. Когда появился свет, я опять услышала голос Маши: «Найди его, я тебя умоляю! Мне страшно, Вика…»

– Нашла… – скорее всего беззвучно выдохнула я.

– Она же девушка…

Этот голос принадлежал Михаилу. Теперь его мелодичный тембр я ни с кем не спутаю. У его брата был такой же голос, но ниже на два тона. Раздался хрюкающе-крякающий смех:

– Ага, много ты видал баб, спокойно щупающих малознакомые трупы?

– Она не понимала, что делает. Это шоковое состояние. Поэтому она и сознание потеряла.

Как мило, Михаил за меня заступался… Тут я почувствовала, как по вене пошел горячий ручеек, и приоткрыла глаза. Надо мной сидела женщина и делала мне укол в вену. Шприц был просто огромен, от его вида я чуть было снова не провалилась в черную дыру, но мне помешало хрюкание майора:

– Ха-ха! Дане от вида мертвеца она сознание потеряла! Она решила, что ты убийца, вот и грохнулась сразу к трупам, чтобы ты ее живой не считал!

– Не смешно.

И правда, не смешно. Я что, упала на покойников? Фу! Жуть! От этого укола у меня разошлось тепло по всему организму, но и соображать я стала меньше. Здесь что-то не так. А что, я пока не пойму. Я спать хочу, но нельзя. Маша… Да, Маша! Ей гораздо хуже. Она в коме и не знает, что Павла больше нет. Когда придет в себя… Нет, я не представляю, каково ей будет. Эти мысли заставили меня подняться.

– Лежите, лежите. Вам можно будет встать через двадцать минут, не раньше, – обратилась ко мне женщина. Эти два хмыря, майор Петров и брат Михаил, набросились на меня:

– Пришла в себя, красавица? Да, опознание – это не для слабонервных.

Как этот жирный майоришка быстро перестраивается! И голос, и интонация – ну вылитый мент!

– А я думала, я баба, мечтающая ощупать труп незнакомца, – вырвалось из меня.

Майор кашлянул, а Михаил делано заинтересованным видом спросил, как маслом по засохшей корке:

– Ты себя хорошо чувствуешь?

Меня заколотило, слезы брызнули из глаз:

– А что, не видно? Я тут неизвестно где валяюсь, вместо того чтобы ухаживать за подругой, которая благодаря заботе брата ее же любовника оказалась в коме! Это ты, я смотрю, весь сияешь! Как бизнес, не жмет? Тяжело, поди, за братом донашивать?

Майор, наверное, не рассчитывал, что я увижу, как он, глянув на Михаила, показывает ему, мол, мадам-тотю-тю. Вслух он сказал:

– Виктория, кофе не хотите?

Я промолчала, а он продолжил:

– Вера Ивановна, принесите Вике успокоительное.

Медсестра, бормоча: «Бедняжка, столько горя…», скрылась за дверью. Михаил даже не изменился в лице, а только отошел подальше:

– Я оплачу лечение Маши. Переведу ее в хорошую клинику.

– Скажите, майор, вы за этим, – кивнула я на Михаила, – меня позвали? Вы ожидали, что я буду молчать за лечение подруги?

Майор опять хрюкнул. Толи хотел рассмеяться, но не стал, толи от неожиданности:

– Дорогая Вика…

– Я вам не дорогая, – оборвала его я.

– Виктория, – крякнув, начал он, и опять так по-деловому, ни за что его не заподозришь в хамстве, которое он позволил себе буквально несколько минут назад, думая, что я не слышу. – Виктория, вы вправе высказать свое мнение. Если Миша виновен, то пойдет в тюрьму, будь он мне даже братом.

– У вас, я смотрю, это в крови. Убить, посадить, но бизнес не делить.

– А вам не угодишь.

Майор так мило это сказал… О нет, неужели он со мной заигрывает?

– Я говорю, если Михаил его убил, то сядет в тюрьму.

Как-то неправдоподобно это звучало. Как пыль в глаза, чтобы отвязаться. Или он заранее знал, что Миша никогда не сядет, мол, пусть сначала докажут?

Пришла Вера Ивановна с мензуркой с лекарством, таблетками и с чашкой чая, от которого пахло мятой.

– Выпей, детка, тебе полегчает, – заботливо подала она мне мензурку.

Я понюхала – пахло смесью валерьянки и толи боярышника, толи еще чего-то. Я быстро стала в голове перебирать: «Да как же там? Христос благослови? Или Богородица, радуйся? Нет, Богородица, дева, радуйся… А дальше? Благословенная в женах…» Вот если меня сейчас отравят, то я прямиком в ад попаду. Ни одной молитвы не помню. А бабушка мне говорила, что если отраву перекрестить с молитвой и выпить, то случится чудо – человек не отравится. Может, и сказки, но сейчас это мой единственный шанс. Я перекрестила мензурку. Вернее, постаралась перекрестить. Как умела, так и перекрестила, со словами про себя: «Христос, спаси». В этот момент я ни майору, ни Вере Ивановне, а тем более Михаилу не верила. Я поняла: они все заодно. А я, может быть, единственный свидетель. А этот майоришка выудил у меня все! Сейчас мне что-то укололи, теперь таблетками травят… Хотя, возможно, майор действительно из своих соображений верит Михаилу или прикидывается, что верит… Я ничего не понимаю, но береженого Бог бережет. Я выпила лекарство.