Поймай меня, если сможешь

Мне трудно было чем-нибудь занять себя. Бить баклуши — тяжкий труд. Я массу времени разъезжал в автомобиле по окрестностям. К примеру, съездил на побережье и несколько дней обследовал дюны. Добрался до испанской границы и долгими часами бродил по подножию Пиренеев. Время от времени навещал виноградник Армана или кого-нибудь ещё из виноградарей. Под конец первого месяца поехал в крохотную деревушку, где жили родители матери, и провёл у них три дня. Бабушка регулярно переписывалась с матерью и знала, что творится дома. Я деликатно мало-помалу вытянул из неё всё, потому что не хотел дать ей понять, что обрёк себя на изгнание из семьи. Мать пребывала в добром здравии и благополучии, как и сестра с братьями. Отец всё ещё ухаживал за матерью, и бабушка находила это забавным. По-видимому, мать написала бабушке, что я путешествую по миру «автостопом», отыскивая смысл жизни и пытаясь определиться с будущим, и во время визита я это впечатление всячески подкреплял. Я не открыл деду с бабкой, что живу в Монпелье. Сказал, что направляюсь в Испанию, подумывая поступить в один из испанских университетов.

За время пребывания в Монпелье я навестил их и во второй раз, на этот раз заявив, что не нашёл испанского колледжа себе по вкусу и возвращаюсь в Италию, чтобы обследовать местные университеты.

Всё более осваиваясь с жизнью в Монпелье, я и в самом деле начал подумывать о возвращении к учёбе. Монпелье — центр одного из двадцати академических округов Франции, и в городе есть небольшой, но превосходный государственный университет. Наведавшись туда, я узнал, что для иностранцев доступно несколько курсов, хотя ни один из них не читают по-английски. Впрочем, препятствия в этом я не видел, ведь французский для меня второй родной язык, перенятый у матери.

Ещё я начал подумывать о том, чтобы подыскать работу или открыть какое-нибудь малое предприятие — скажем, магазин канцтоваров, поскольку от шикарной и праздной жизни начал заплывать жирком. Даже Арман заметил, что я толстею.

— Писать — не очень-то тяжёлая работа, а, Роберт? — ткнул он меня пальцем в брюшко. — Не пойти ли тебе работать на мой виноградник? Я вмиг сделаю тебя стройным и крепким.

Предложение я отклонил. Физический труд не по мне, а заняться спортом я не мог себя заставить.

Я всё ещё раздумывал о поступлении в университет и выборе какого-нибудь полезного дела, когда на обоих вариантах поставили крест. Прожив в Монпелье четыре месяца, я постиг горькую истину: если ищейкам помогают, укрыться лису просто негде.

Я регулярно делал закупки в небольшом (по американским стандартам) супермаркете в окрестностях Монпелье; этот магазин порекомендовал мне Арман. Ездил я туда дважды в неделю, чтобы пополнить холодильник, или когда мне что-нибудь требовалось.

В тот раз я отправился в регулярную вылазку за продуктами, и кассир уже укладывал мои покупки в пакет, когда я вспомнил, что не взял молока. Велел парнишке отставить мои покупки в сторонку (за мной стояла очередь) и отправился вглубь магазина за молоком. А возвращаясь к кассе, обогнул полку с консервами и увидел, что у кассы — уже без покупателей и кассира — стоят четверо.

У одного в руках было помповое ружьё, у другого — автомат с укороченным стволом, а у двух других — автоматические пистолеты. Первым делом мне пришло в голову, что это грабители, а сотрудники магазина и покупатели лежат на полу.

Но едва я развернулся, чтобы укрыться за полками, один из них рявкнул:

— Абигнейл!

Нырнув за полки, я нос к носу столкнулся с ещё тремя жандармами в мундирах, нацелившими на меня пистолеты. И тут они ринулись со всех сторон — люди в мундирах, люди в штатском — и все целили в меня пистолетами, помповиками, автоматами и винтовками. Приказы хлестали меня по ушам, как кнуты:

— Руки вверх!

— Руки на голову!

— Руки на полку, ноги расставить!

— Лицом вниз на пол!

Не зная, какого приказа слушаться, я поднял руки. Мне уж никак не хотелось, чтобы меня подстрелили. А некоторые полицейские, которых я встречал в прошлой жизни, обращались с оружием так, что я совсем сдрейфил. Правду говоря, они перепугали даже коллег.

— Ради Бога, не стреляйте! — заорал я. — Пусть кто-нибудь один скажет, что делать, и я сделаю!

Направив на меня пистолет, длинный и тощий мужчина с лицом аскета рявкнул:

— Лечь на пол, лицом вниз!

Что я и сделал с помощью нескольких далеко не ласковых рук. Мне грубо завернули руки за спину, потом ещё чьи-то безжалостные ладони туго защелкнули на моих запястьях стальные браслеты.

Потом меня бесцеремонно вздёрнули на ноги и в окружении детективов Сюрте, агентов Интерпола, жандармов и Бог знает, каких ещё мусоров потащили из магазина, в конце концов затолкнув на заднее сиденье седана без опознавательных знаков. Не могу обвинить французскую полицию в жестокости, но обращается она с подозреваемыми не в меру жёстко. Меня отвезли прямиком в полицейский участок Монпелье, и по пути никто не обмолвился ни словом.

В участке аскетичный детектив и двое других, тоже агенты Сюрте, ввели меня в тесную комнатушку. Общаясь с преступниками, особенно при допросе подозреваемых, французские полицейские пускают в ход весьма широкий арсенал средств. Они переходят прямо к делу, не утруждаясь перечислением прав, имеющихся у преступника. Сомневаюсь, что во Франции у жулика есть какие-то права.

— Меня зовут Марсель Гастон, я из Сюрте, — отрывисто сообщил тощий. — А ты Фрэнк Абигнейл, не так ли?

— Я Роберт Монхо, — возмущённым тоном отозвался я. — Я писатель из Калифорнии, американец. Боюсь, джентльмены, вы серьёзно ошибаетесь.

В ответ Гастон дал мне резкую, болезненную пощечину.

— Большинство моих ошибок, мсье, серьёзны, но в данном случае я не ошибаюсь. Ты Фрэнк Абигнейл.

— Я Роберт Монхо, — стоял я на своём, выискивая в их взглядах хотя бы тень сомнения.

Один из других агентов Сюрте шагнул вперед, занося кулак, но Гастон придержал его за руку, не сводя с меня пристального взгляда. И развёл руками.

— Мы можем выбить из тебя признание, но в этом нет необходимости. В моем распоряжении целая вечность, Абигнейл, но я не намерен тратить на тебя слишком много времени. Мы можем продержать тебя до Страшного суда или хотя бы до того дня, когда приведём свидетелей, способных тебя опознать. А до того, если ты только не надумаешь помочь нам, я упрячу тебя в общую камеру для пьяниц и мелких преступников. Можешь сидеть там неделю, две, месяц, если пожелаешь — мне наплевать. Однако пока не решишь сознаться, не получишь ни еды, ни воды. Почему бы тебе не сообщить нам то, что нужно, прямо сейчас? Мы знаем, кто ты. Знаем, что ты вытворял. Ты только напрашиваешься на неприятности.

И ещё одно, Абигнейл. Если ты заставишь нас пуститься во все тяжкие, чтобы добыть информацию, которую можешь дать сию минуту, я тебе этого не забуду. А последствия ты уж запомнишь навсегда, это я тебе обещаю.

Глядя на Гастона, я понял, что слов на ветер он не бросает. Марсель Гастон был несгибаемым ублюдком.

И я проронил:

— Я Фрэнк Абигнейл.

Вообще-то, я так и не сделал такого признания, как им хотелось. По своей воле я не выкладывал никаких подробностей ни по одному из преступлений, совершённых во Франции. Но если им было известно о той или иной выходке, и мне в общих чертах напоминали о ней, я кивал и говорил: «Действительно, примерно так оно и было», или: «Да, это был я».

Составив документ, перечислявший множество моих преступлений, обстоятельства моего ареста и следствия, Гастон дал мне его на прочтение, бросив:

— Если по сути тут всё правильно, будь любезен подписать.

Оспаривать протокол было бессмысленно: он даже упомянул, что дал мне пощёчину. И я подписал.

В показаниях упоминалось и то, как меня засекли. Крупные авиакомпании Монпелье не обслуживают, но город частенько посещают стюардессы и прочий лётный персонал. Навещая родственников в Монпелье, стюардесса Air France пару недель назад видела, как я совершаю покупки, и узнала меня. Видела она и то, как я сел в машину, и записала номер. Вернувшись в Париж, она встретилась со своим капитаном и рассказала о своих подозрениях. И была настолько уверена, что не спутала меня ни с кем другим, что капитан позвонил в полицию.