Пойте им тихо

Нет туда ни моста, ни парома. И только зимняя дорога идет через Зябликово.

Зато каждую зиму Ермилов пробует и открывает здесь путь. Он ходит у берега, покрикивает, посмеивается. Запряженные одной лошадью сани уже перед ним, все готово, а он похаживает, придает моменту значительность. И это не для себя только, не себя ради. Другие тоже хотят видеть значительность, и вот они видят ее. Ермилов подбирает в сани «для весу» двух бабенок, усаживает их, посмеивается над ними и… вдруг среди собственного посмеиванья, не предупреждая, бьет лошадь сильным коротким движеньем кнута. Лошадь берет сразу, рывком, а бабенок откидывает назад так, что они чуть не ломаются в спине.

Правит Ермилов, понятно, стоя. Бабенки визжат. Он кричит:

— Щас потоплю! Э-эх!

И народ с берега смотрит, как они удаляются, как ровные линии санных полозов секут реку. Ермилов возвращается, вокруг кричат: «Ур-ра!» — но это не все. Сани — это легкая проба. Сани — это опять же для значительности момента. Потому что теперь Ермилов садится за руль и проделывает то же самое на машине. В этот раз никого не берет. Как-никак риск… И теперь уже мы — с этого берега — кричим: «Ур-ра!», а зябликовцы с того берега машут нам руками. Зовут.

Мы — это уже накопившиеся у берега машины, десятка два машин. Те, кто надумали ехать более короткой, зимней дорогой. Прогоны большие, и очень удобно первую остановку сделать как раз в Зябликове, в той особенной деревеньке, где зима — начало жизни.

* * *

Пока стояли в ожидании, я сменил попутную машину — Андрей, знакомый мне шофер, выглянул из самосвала и окликнул:

— Ну так перелазь в мою. Опять вместе поедем.

У него в кабине сидела девочка.

— Поместимся? — спросил я Андрея.

— Конечно!

И Андрей пояснил:

— К тетке ездила. А теперь возвращается… И как только маленькую такую пускают в мороз. Я бы никогда не пустил. Эти деревенские ни о чем не думают.

Девочка сидела меж нами.

— Сколько тебе лет? — спросил я.

— Десять.

Выглядела она на меньше. Щупленькая и ростом мала.

— А звать?

— Машуля…

И больше говорить не хотела. Она была вяленькая и как бы без интереса к окружающему. Мы вылезли смотреть, как пробуют дорогу, а Машуля осталась в кабине. Не захотела. А играло солнце, снег искрил, и Ермилов как раз хлестнул, погнал в первый путь лошадь.

Среди окружающих с нашего берега была небольшая группа. Явно городская. Симпатичный молодой паренек (с магнитофоном в руках) нетерпеливо расхаживал и пинал снег ногой. Он хохотнул и вдруг сказал мне, похлопывая по коробке магнитофона:

— Вот. Всю дорогу на коленях везу… Песни записывать едем!

А в восторженных его глазах читалось: ну, песни — это так, повод. Для отчета. А уж во всяком случае мы погуляем… В их группке была пожилая женщина, видимо старшая. Звали ее уважительно: Розой Петровной. И еще один выделялся парень, этот был быстрый и деловой — для контактов с населением.

— Ур-ра! — раздался общий крик, дорога открыта, и мы помчались по замерзшей реке. А навстречу нам — зябликовцы, те, которым наскучило быть отрезанными. Они, в свою очередь, мчались в райцентр. Кто по делам, кто за покупками, кто просто кино посмотреть в приличном кинотеатре… Зимняя дорога открыта.

* * *

Машину мы приткнули у знакомой избы, где ночевали в прошлом году. Самих хозяев дома не оказалось.

— Вот они, — сказал Андрей. — Эй, хозяин! Анюта!

Но те не слышали. Было вот что. Машины, вставшие перед долгим пробегом, тянулись длинным рядом. Из кабин выглядывали шоферы, а на них смотрели принарядившиеся зябликовцы. Вдоль этого ряда и бегала Анюта, ничем не приметная молодая женщина, — бегала с «продажей». С теплыми вязаными носками из темной шерсти. А муж плелся за ней и звал домой:

— Иди же! Кому говорю?

— Отстань, дай продать! — смеялась Анюта.

Она перебегала к другой машине и опять болтала с шофером, показывая носки. Муж, хорошо выпивший, шел за ней, покачиваясь, боясь поскользнуться.

Вокруг смеялись.

— Он щей хочет, Анюта!

— Да что там щей: он в таких случаях чай уважает!

Муж Анюты был удивителен — непьющий, он однако мог пить немыслимо много и долго, кроме того, был умен. Эти его качества, взятые вместе, использовались деревней для важных переговоров с райцентровскими. Ермилова обычно посылали в дело больше для лихости и наскока, а дать умную цену, убедить, настоять на своем, добиться и пересидеть за бутылкой — это делал муж Анюты. В этот день он уже выбил у райцентра открытие ларька (в связи с зимней дорогой) и добился лесоматериалов — два дела.

И вот он, тяжелый и нагруженный водкой, шагал за женой и говорил:

— Брось ты эти носки. Вот надумала. Ну, кому я говорю?..

А Анюта как в игру играла. Смеялась, смотрела на него: да? идти домой? а чего я там скучать-то буду?.. И опять бежала с носками к другой машине. Все это было забавно, суетно и лишний раз подчеркивало веселье и особенность дня. И все разом рассмеялись, когда муж Анюты будто бы взмолился:

— Да не беги ты так быстро. Я ведь и точно чаю хочу!..

Анюта успевала и болтать, и продавать. У нее осталась последняя пара носков, и, торжествующе размахивая ими перед глазами мужа, она дразнилась:

— Видишь, как ловко!.. Бэ-бэ-бэ, барашка, барашка!

А он, перепивший, устало улыбался.

* * *

Снег был ослепительный, мороз и солнце. При смехе застывали зубы. И вот тут Андрей сказал мне негромко:

— Между прочим, Анюта не просто так бегает. Она Витьку Егорова ищет. Клянусь. А Витька в прошлом году замерз. С нашей автобазы парень…

— Чего же она его ищет? Не знает, что ли?

— Наверное, не знает. Стр-рашный был бабник… Я тебе расскажу после.

Андрей смолк, потому что муж Анюты подошел совсем близко. Мы поздоровались. Он покачался, поводил глазами, однако узнал нас.

— А-а… Опять ко мне? Ну пошли, пошли!

Он добродушно махнул рукой.

— Все пошли. Все как есть!

Мы пришли в избу, расположились (рассказ Андрея так и замялся на время). Андрей ушел обедать со своей шоферской братией. Я и Машуля сели пить чай. Пили мы долго, делать было нечего. Хозяин, муж Анюты, то и дело выходил к нам из спальной комнаты — выходил, держась за голову, подсаживался к самовару и пил стакана три. Пил он со стонами, с шумной отдышкой. И каждый раз, кончая стакан, приговаривал:

— Ох, хорошо! Ох, господи!

Мы с Машулей разговаривали о том, как она учится. Девочка, видимо, от природы была вялая. Еще как бы не проснувшись, она и читала и могла ответить, но все без удовольствия. И если я повторял вопрос три или четыре раза — лишь тогда отвечала. Сидеть и разговаривать в тепле было в удовольствие. Так что, когда пришел Андрей, мы еще сидели за чаем.

Он подсел к нам и сразу же (но негромко) стал рассказывать, как угорел тот самый Витька Егоров, которого искала Анюта.