Поза йогурта

Человек-ястреб. Это здорово! После приступа молчаливости он вдруг начинал безудержно болтать. Слова летели плотным потоком, никто не мог вставить больше трех слов в его тираду. «Оратор хре-нов!» – думал он про себя. «Пошел ты» – мысленно отвечал он себе, зная свою слабость и ничего не в силах поделать с приступом словес-ного поноса. «Но что из этого? Вот сболтнул лишнего. Перед кем? Оголил свою душу ранимую и хрупкую, а они воспользуются, они неправильно поймут. Нет, так нельзя. Потерял бдительность, – корил он себя, – а вокруг волки в овечьей шкуре».

Эта мнительность была всего лишь одной из его маний, входящих в фобии, все больше засасывающие его в трясину страхов и предубе-ждений. Ему вдруг показалось, что он, сидя в троллейбусе, вспомнил зарю своей юности. Холодный пот и дезориентация в пространстве навевала близость смерти и будоражили воспаленное сознание ката-строфическими сюжетами. В эти дни воспоминаний ему нужны были только сон и жратва. Горячий борщ и сон. Солянка и дрыхнуть, а то хана.

У него между ног все горело, сдержаться, не было никакой мочи. Как ни затыкал он ладонями, процесс все равно пошел. Он понял, что за все надо платить, и, поспешая в душ, успокаивал себя, что лучше так, чем с какой-то шлюхой. Ему было брезгливо, но спокойно. Пол-люции происходили часто «Все будет хорошо. Небольшая апатия к женскому полу, созерцание – рассуждал он. – Сколько глупостей можно натворить вот так, сгоряча, с полными яйцами. Можно рево-люцию совершить, будучи неудовлетворенным. Выплеснуть свою энергию в пространство можно по -разному. Вот так и насилуем друг друга в изощренной форме. Глупо думать, что ты один такой пороч-ный и мысленно заглядываешь всем под юбки. Можно смело предпо-ложить, что и они мысленно прицениваются. Им тоже хочется, так что не дрейфь, прорвемся – храбрился он. – В конце концов – кому какое дело до того, кто у кого, кто кому и как. С инстинктами не по-борешься, – подумал он и постарался отогнать от себя всю эту чушь. – Брысь, ууу.– помотал он брезгливо головой, и накипь схлы-нула. Мозги, как радиостанция, настроились на другую волну, более правильную, как он считал.

«Жизнь коротка, и нет никакого смысла обгадить свой путь, же-нившись. Наоборот, освети путь тем, кто как загнанная лошадь не может поднять головы в этой короткой гонке с неминуемым фини-шем, мужчина умирает раньше женщины. А я – избранный, который спасет мужиков. А что же простым смертным? – думал он. – Пожить в свое удовольствие мужикам, настоящим парням – таким как я. Это ли не единственно возможный путь из тьмы к свету, от войны – к ми-ру? В голодные времена люди становились каннибалами, и я чувст-вую в себе это. И силу умереть от истощения, но не переступить эту черту, я тоже чувствую. Вот так просто смириться со смертью и ос-таться в итоге человеком, а не диким животным. Преодоление живот-ного страха и, в итоге, своей химической, божественной природы – вот основной процесс улучшения породы. Хотя бомба существует, и она заложена в нашей природе. Мы себя сами уничтожим своими ру-ками, – продолжал рассуждать он. – Прогресс в технике – это катаст-рофа. Мы вырождаемся, хотя не все и не равномерно. Смешение лю-дей идет медленно, и пока мужчин не будет большинство, мир будет раздираем не понимающими друг друга людьми и народами в силу своих противоречий, созданных феминистками. Мир не сможет жить одной семьей».

В этот поздний час он сам себе был благодарен за теплую постель, за то, что Бог милостив к нему и его семье. А вокруг темнота и еще одна ночь, проведенная под крышей своего дома. Нет войны и катаст-роф, близкие живы. Что еще надо, чтобы на секунду ощутить себя счастливым? И он уснул.

Его разбудил голос кондуктора. Уставший от сильной жары и не-приятностей на работе, он выпил пива, чего раньше никогда не делал, и, непроизвольно прислонившись головой к стеклу троллейбуса, ус-нул и проехал свою остановку. Домой идти не хотелось, но надо. Бы-ла ночь, и он, сонный, по безлюдным улицам, поколесил в сторону своего микрорайона, ни о чем не думая и не вспоминая о том, что с ним приключилось во сне. Он устал от сна. Похмелье от бутылки пи-ва – нонсенс. В животе что-то урчало. Разболелся зуб, и только таб-летка анальгина хоть на какое-то время могла спасти его. Завтра все будет по-другому: он начнет новую жизнь скромного санбрата в больничном морге. Он станет ночным спасителем, он будет бороться с ними, с порочными женщинами. Но только бы добраться до дома, до реальной своей кровати и уснуть. Убежать, скрыться, спрятаться под одеялом от всей этой реальности. Все это он знал и умел, но это давало короткий и непродолжительный эффект. Резиновая жена с вы-резанными из картона детьми спали в другой комнате. Дети сопели во сне, а жена явно не спала, но не поднялась и не подала вида, что не спит. Ему казалось, что она притворяется. Он лег в холодную постель , и секунд 30 его трясло в ознобе, но он сжался и постепенно согрелся.

«Кому я нужен? Ведь никому ровным счетом не нужен. Бесполез-ный человек! Никакого толку от меня нет!»

Откуда взялись такие резкие и неожиданные мысли, он и сам не знал. Обычно, перед тем как уснуть ему становилось жалко самого себя, и от мысли, какой он одинокий и несчастный, у него самопроиз-вольно текли слезы. Но мысль о том, что человек рождается одиноч-кой и умирает один, укрепляла его в убеждении, что так устроено всевышним и никуда от этого не деться. Но в этот раз его понесло в другую сторону. Какая-то муха укусила его, и он упрямо твердил: «Я бесполезная, никому не нужная тварь. Нет, не тварь. Это уж круто. Бесполезный человек. Никому я не нужен. Это они внушили мне это. Они, женщины. Я не нужен им, они презирают меня с детства. Ничего я не умею!» – ему это стало ясно как белый день, и от мысли, что все об этом знали и молчали, его передернуло. Глаза его заволакивало туманом сна. Только сон мог спасти его от кошмара жизни. Но сон не шел и не шел. Только отрывки вчерашней ночи.

Он в умилении закрыл глаза, втягивая воздух ноздрями, в полном удовлетворении, что все прошло как надо. Он потянулся в кровати, как будто так и надо, для того, чтобы проснуться. Но была ночь, и слабое фонарное освещение через прозрачный тюль падало на его что-то бубнящие губы, и со стороны могло показаться, что он улыба-ется в радостном запале. Но что-то настораживало. Улыбка была че-ресчур уж натянутой для радости, а закрытые глаза, как канализаци-онные люки, таили под собой что-то темное, и пугающее. Это зрели-ще подхлестывалось периодически колыхавшейся поверхностью одеяла, словно подземные толчки гнали магму в кратер вулкана. Ноз-дри широко раздувались, выпуская горячий воздух агонии загнанного непрерывной скачкой гнедого жеребца, которого наверняка пристре-лят, поменяв на другого.

Все это было раньше или позже, днем или ночью, зимой или ле-том. Его больной фантазии не было предела, у него было по-настоящему только две привязанности в жизни. Это работа на благо науки. А себя он считал человеком, познающим вселенную через смерть, а видел он ее каждый день, и каждый час. Нет, это уже не фантазия. Это его реальная работа в морге центральной республикан-ской больницы. Он был хорошим санитаром, четко выполнявшим все свои обязанности. У врачей-патологоанатомов не было никаких пре-тензий к нему. Молчаливый, но очень отзывчивый санитар. Никто не знал точно, есть ли у него семья, родственники, друзья, – собственно, как и он сам не знал этого. Он казался одиноким отшельником. Хотя изредка он что-то упоминал про свою жену и детей, но никто и нико-гда их не видел, будто их и не существовало вовсе, кроме как в его воображении. Но то, что он был строгих правил, это замечали все женщины, все, кто пытался с ним пофлиртовать. Что-то натягивалось в нем при попытке заговорить с ним. Он будто бы терял дар речи, и улыбка, сопутствовавшая отстраненности взгляда, заставляла думать о его чрезмерной застенчивости и недостатке мужского воспитания. Но большинство охотившихся на него «старлеток», видя его полное равнодушие по отношению к ним, а скорее даже чувствуя это, так как внешне он был сама взаимность, относили все это к присутствию в его жизни очень строгой жены. Да и внешность у него так себе – ни рыба, ни мясо, – оправдывая себя в глазах подруг, без устали нагова-ривали на него женщины. Единственное его качество, сформулиро-ванное ими: брюнет с голубыми глазами, но молчит как партизан. А это интриговало многих. Но он так культурно отшивал всех женщин, имевших на него виды, что в итоге и не осталось желающих заполу-чить его в качестве постельного трофея. И многие доверчиво, но без основания считали, что он голубой, так как при случайном прикосно-вении к нему врачей-мужчин, он как-то уж очень демонстративно вздрагивал, и у него учащалось дыхание. Но на этом все его увлече-ние мужчинами и заканчивалось, не успев начаться. Потому что он сам в глубине души органически не переносил даже мысли об одно-полых отношениях. Его начинало тошнить всякий раз, как только он пытался представить что-то похожее на гомосексуализм. Он радовал-ся, если в дни трудовых будней в числе остывших тел полуразложив-шихся и объеденных крысами трупов бомжей нет-нет да и попадется свежая, молодая плоть, выпустившая дух.

В эти минуты его фантазии не было предела. Надев перчатки и взяв в руки разделочный нож, он ходил вокруг нее – лежавшей на столе холодной, мертвой девушки. Как художник он рассматривал ее с разных точек. Она была его натурщицей в этот момент. У нее была черепно-мозговая травма, глубокая трещина в черепе говорила о па-дении или автомобильной аварии. В эти моменты блестящая и пу-гающая своей остротой любое живое существо медицинская сталь прижималась к холодной коже материи. Нет, он не резал, но очень хотел бы попробовать. С минуты на минуту зайдет врач. Он боялся, что он узнает о его желании. «Я импотент!» – уже смиренно говорил он себе. К этому позору он привык, но переживал каждый раз, когда любые попытки очередной девушки оживить его естество провалива-лись. Он смотрел в потолок, в окно, да куда угодно, но только не на женщину, которую он так хотел еще час назад. Теперь же она не ин-тересовала его вовсе. С чувством брезгливости и превосходства смотрели они на него при расставании. Так что ему приходилось опускать глаза и стыдиться того, что он не мужским способом доста-вил им удовольствие. О себе он не думал. Он был подавлен и слом-лен, и его слабый орган вызывал в нем потребность защититься. Нервные срывы, происходившие неожиданно и очень сильно, делали его в эти моменты опасным для окружающих. Тогда он и купил

резиновую женщину. Среди живых похотливых шлюх, его замыкало. Только среди мертвых он чувствовал себя спокойно. В морге он был как дома. Здесь был его мир, именно с тех пор, когда одна маленькая стервочка, издевательски искажая голос, и корча пьяную гримасу, сказала ему, рассмеявшись в лицо, что он не мужчина. «У тебя не стоит!» Все рухнуло в его мире, с интересом и вдохновением постро-енный дворец его планов, мыслей рухнул. Он оказался ненастоящим, не из настоящих кирпичей и цемента, а игрушечный детский конст-руктор. Сверху полетели деревянные кирпичи, кубы, трапеции, сферы и острые пики игрушечных башен его дворца, что-то непреодолимое, неизбежное оборвалось в нем. Он схватил одну из остроконечных башен, которые летели со стен замка, и, не видя куда, зачем и почему, со всего размаха воткнул, в обидчицу. Она не успела ничего понять, как и он. Все произошло быстро. Ее тело обмякло. Глаза, не пони-мающие, что из них вот-вот выпорхнет жизнь, медленно оседали в темноту холодных пучин. Она, извиваясь, сползла по стене, кровь медленно заливала половой коврик, пульсируя и выливаясь из глубо-кой раны, нанесенной кухонным ножом.

Он попробовал ее на язык, и именно в этот момент понял, что снова стал мужчиной. Его плоть окрепла и возмужала. Он доказал ей и теперь докажет всем, что он мужчина. Но только они не смогут лю-боваться его силой, его мощью, потому что будут мертвы. Просто они не смогут открыть веки. У них не будет силы. Они узнают, как это страшно тяжело, когда нет силы, поднять веки и посмотреть. А только хрипы загнанной скотины, беспомощные и порочные. Так он стал маньяком. И сначала оробел от этих мыслей. Он прекрасно понимал, кто он, но ему казалось, что справедливость на его стороне. И это де-лало его сильнее. Его будут искать все, но он умнее, хитрее, коварней. Сотни умов, ловушек и хитроумных капканов. Но он умнее всех, по-тому, что правда на его стороне. Так думал маньяк, убежденный в своей правоте. Женщина сначала родила его, а потом уничтожила, а смерть возродила его к жизни, и он не чувствовал угрызений совести, потому что убивать стало его жизненной необходимостью. Он защи-щается. И от этих мыслей он делался совсем невменяемым борцом за права мужчин. Милиции он не боялся.

«Я слишком умен, чтобы меня поймали, – самонадеянно думал он. – Никто не виноват, что именно так я становлюсь мужчиной. Да, я зверь, не знающий покоя, но они, эти шлюхи, сами захотели, сами втравили в это меня – тихого и спокойного человека. И теперь нет спасения. Нет им покоя, когда я выхожу на охоту», – злорадствовал он, ища на пути именно порочных, по его представлению, женщин.

Он еще раз наклонился над лицом лежащей на столе белой как смерть девушки, пристально изучая рану на ее голове, через которую вышли мозги и кровь, как магма через расщелину в земной коре. «На-верное, упала с высоты на асфальт», – предположил он, гладя пальцем края раны. Воспоминания детства полезли, как тоненькие колбаски фарша лезут из дырочек мясорубки. Вот он во втором классе, они гу-ляют в парке, а напротив него огромное здание, серое десятиэтажное, с отличными проходными, темными балконами. С пятого этажа упала женщина на бетонные плиты. Это произошло почти на его глазах. Он, как всегда игравшийся сам по себе, внимательно зрительно осматри-вал этот дом, каждый балкон чем-то отличался от другого.