Поздний бунт. Андрей Старицкий

–  Плачет небо, - словно невзначай промолвил постельничий и, спохватившись, поспешно добавил: - До нитки можно промокнуть.

У князя защемило сердце от этих будничных слов, проникнутых вроде бы лишь заботой о своем любезном хозяине, но Андрей понял и скрытый смысл сказанного. Навалилось даже сомнение: «Верно ли поступил, подчинившись Василию? Даже постельничий осуждает. Никому казнь не в угоду, кроме иерархов…»

Пока князь одевался и наскоро завтракал, снежный заряд пронесся, и до Успенского собора, в котором определено было проклясть еретиков и получить благословение Господа на очищение душ отступников от православной веры огнем, он шел в безветрии, лишь сквозь какую-то насупленность всего воздуха.

Служба была короткая, а вот проповедь митрополита растянулась надолго: он возносил решение Собора иерархов церкви казнить огнем еретиков, но так путано, так невразумительно, что Андрей Иванович не узнавал владыку, отличавшегося велеречивостью. Похоже было, сейчас митрополит неумело оправдывался.

Наконец проповедь-оправдание завершилась, и митрополиту поднесли массивный золотой крест, а поверх пестревшей драгоценными камнями и густым золотым шитьем сутаны надели черную рясу, наподобие тех, что обычно носят монахи, исполняющие самые грязные послушания. Только митра на голове осталась прежней, обильно утыканная жемчугом, алмазами, яхонтами и иными сверкающими каменьями, она нелепо торчала на голове перевернутым ночным горшком.

На Соборной площади уже стояли рядами по три человека иерархи, облаченные во все черное и держащие серебряные кресты и иконы в золотых и серебряных окладах. За иерархами - толпа бояр, князей, дьяков и подьячих, а уж за ними, тоже по трое, растянулись чернецы Чудова монастыря.

Сейчас сойдет с паперти митрополит, за ним, как полагал князь Андрей, последует великий князь Василий Иванович, следом - его братья, и двинется черная змея крестного хода на Красную площадь через Фроловские ворота. Однако Василий Иванович жестом остановил братьев, и процессия тронулась в непривычном порядке, великий князь с братьями словно провожал ее.

«Что еще удумал?!»

Лишь когда прошагали мимо паперти чернецы Чудова монастыря, Иван Васильевич, кивнув братьям, спустился по ступеням и двинулся за чернецами, отстав на несколько саженей [41] , братья, отступив на полшага, - за ним. Их спины тут же прикрыла сотня детей боярских в доспехах и с обнаженными акинаками [42] .

Весьма хитро придумано. Вроде бы он, великий князь, подневольник решения церковного Собора и идет к месту казни по необходимости, вопреки своему желанию.

[41] Сажень - русская мера длины, равна 2,1336 м.

[42] Акинак - короткий (40-60 см) железный меч.

Красная площадь почти битком забита разномастным людом, оставившим все свои дела ради необычности, которая должна была свершиться. По обеим сторонам широкого прохода, ведущего сквозь толпу к Лобному месту, выстроились, словно частая изгородь, ратники охранного полка. Лобное место опоясывало кольцо, образованное изчернецов московских и подмосковных монастырей, стоявших вперемежку с ратниками царева полка.

В центре круга - высокий помост, наспех сколоченный. По нему прохаживается, подбоченясь, палач в красном кафтане и красном колпаке с внушительным тесаком в руке. Ни топора, ни колоды на помосте не видать.

«Язык станут усекать Некрасу!» - с возмущением определил князьАндрей, который никак не мог согласиться с тем, что намечалось свершить на Красной площади, считая это несправедливым изуверством.

Вокруг помоста - кольцо из десяти костищ, но без столбов, к которым должно прикручивать приговоренных к сожжению, над кострищами - массивные кованные треноги, а в руках у чернецов, стоящих у кострищ, - горящие факелы.

«Что замыслили?!»

Жестокость придуманного стала понятной, когда из Фроловских ворот потянулись одна за другой биндюхи [43] с железными клетками, в каждой из которых - осужденный на сожжение. Биндюхи въехали в круг, остановились у определенного каждой повозке кострища, возницы и несколько крепкотелых мужиков принялись снимать клетки и устанавливать их на треноги, и тут оказалось, что пол клеток сделан из листов железа.

[43] Биндюх - большая повозка, перевозившая до ста пудов груза.

Выходит, не огнем станут очищать души несчастных, а поджариванием, как грешников в аду на сковородке! До каких же пределов может дойти злобство утонувших в нечести властолюбцев и сластолюбцев?!

Сейчас митрополит даст сигнал, и чернецы-косторовые подсунут факелы под ловко уложенные березовые поленья и специально подготовленную бересту, хотя дрова и облеплены мокрым снегом, но еще не успели освновательно промокнуть - вот-вот запылают костры. Митрополит, однако же, медлит, явно чего-то ожидая, поглядывает то и дело на Фроловские ворота.

Неурядица какая-то, похоже, вписалась в заранее определенный порядок.

И верно, лишь через некоторое время в воротах показалась стража, подгоняющая тычками под бок Некраса Руковова, окованного тяжелыми цепями. Тычки мало помогали: Некрас то и дело останавливался, и у стражников лопнуло терпение. Двое из них, вложив мечи в ножны, подхватили осужденного под руки и, двигаясь скорым шагом, поволокли его к Лобному месту. Когда Некраса втащили на помост, он безвольно плюхнулся на колени, хотел что-то сказать, видимо молить о пощаде, но крепкая ладонь палача зажала ему рот: палач хорошо знал свое дело, исполнял его ревностно и умело, без каких-либо подсказок.

На помост, кряхтя, поднялся по-бабьи толстомясый иеромонах и на удивление зычным баритоном возгласил:

–  Собор святителей православной церкви постановил очистить души грешников-еретиков огнем за отступничество от заветов Господа Бога нашего и за святотатство. Аминь!

Иерархи достойно, а чернецы во всю мощь своих легких подхватили «Аминь!», и слово троекратно прокатилось над головами зрителей, молча взирающих на происходящее.

Переждав малость, иеромонах продолжил:

–  За дьявольские речения, смущавшие православный люд Великого Новгорода, еретику Некрасу урезать язык здесь, на Лобном месте, а душу огнем очистить в самом Новгороде. Аминь!

Еще прокатывалось по площади троекратное «Аминь!», а палач, выхватив язык несчастного, отсек его ножом, и уже поднял высоко над головой окровавленный кулак с зажатым в нем отрезанным языком - пусть все любуются его чистой работой.

Площадь ахнула. Послышались громкие моления:

–  Господи, прости и помилуй!

Некраса Руковова стражники стащили с помоста и поволокли на Казенный двор [44] , а во след им полетел, подхлестывая людей, снежный заряд.

[44] Казенный двор входил в Казенный приказ, в ведении которого были посадские торговые люди, сборы с них поступали в Казенный двор, где хранились и откуда выдавались дорогие вещи, составлявшие царскую казну.

Новая задержка. Митрополит переждал, пока ветер с мокрым снегом не пронесся дальше, и, лишь когда небо утихомирилось, вознес к огрузлым тучами небесам крест, держа его в обеих руках, и возопил:

–  Господи! Благослови свершить святое дело!

Десять епископов - каждый со служкой, который нес серебряное ведерко со святой водой и мочальной кистью, - подошли к назначенным им клеткам и принялись окроплять их, повторяя: «Господи, благослови и помилуй!» Окропляли старательно, торжествуя свою полную победу над теми, кто намеревался лишить их властного, безнадзорного и сытого житья.