Пожиратели логоса
Шрифт:
Сонные веки сомкнулись и зашептали губы:
... Что бы стало мне стыдно
Что бы стало грешно
и завидно, обидно,
за родное говно.
Что бы Родину нашу
сделал я, зарыдав,
и милее и краше
всех соседних держав!
Что б сады расцветали
белым вешним огнем
как ни в чем не бывало
на Таймыре пустом,
там, в заснеженных далях,
за полночным окном,
где-то там на Ямале,
где-то в сердце моем...
Не заметил Филя, как склонилась к подушке его щека, затянуло смурной мутью пульсирующие в его сонном существе строки и увидел он себя, бредущего с палицей по выжженному, как Сахара, болоту с указателями "Таймыр-Ямал".
Оглянулся,
– С тобой пойду! Меня возьми!
– канючит Колька, гундося для жалобности. И в автомобиль свой импортный целиком заваливается....
7
... Филя всхлипнул, нырнул на более глубокий уровень сна и увидел школьный двор в пыли, майской нежной листве, пробитой наискось заходящим солнцем. В пятнистой тени две кучи лома - вопиюще несоразмерные. Гагаринцы переплюнули Тимуровцев - их добычу венчало сокровище - до самых обвешанных сережками ясеней задирал лапки проржавевший каркас грузовика. Он был похож на выеденного муравьями жука и наглядно посрамлял две ржавые батареи парового отопления и какой-то трубчатый хлам соперников... До подведения итогов соревнования оставалось сорок минут. Комиссии, состоящей из лысого пионервожатого в галстуке и нервной беременной завучихи с приплетенными косицами корзиночкой, вконец опостылел ломовый ритуал. Кто-то предложил подвести итоги досрочно - чего ждать-то при столь очевидном перевесе? Тем более, что проигравшей команде с очевидностью было на исход соревнования наплевать. Только дергался этот заводной Филька Трошин и куда-то тянул своего друга Евсеева - крупного, сонного переростка.
– За мной, Портос!
– толкнул друга в мягкий бок Филя: - Мы их сейчас уделаем! Мигом смотаемся, я место одно знаю, во такие железяки валяются...
Выскользнув из школьного двора, они понеслись по переулкам городка, пересекли железнодорожные пути, пустыри, огороды. Перебрались через овраг и ещё долго шагали в лиловеющие сумерки перелеска, за которым торчали трубы давно не действующей фабрики. На её территории Филя надеялся обнаружить тяжеленную турбину или хотя бы мотки проволоки для транспортировки которых прихватил холщовую сумку с веревками. Пока бежали пацаны - пятиклашки к едва опушенному майской зеленью лесу, трубы фабрики становились все ниже и вскоре вообще исчезли как ориентир за внезапно поднявшимся угольным курганом.
– Мне домой надо. Я ещё уроки не делал, - плаксиво затянул Колька, бегать вообще не любивший. Он демонстративно опустился на камень и стащив сандалии, показал кровавые волдыри на пятках.
– Во, производственная травма. Завтра разнесет в гангрену. В школу не пойду.
– Меня хоть не дури. Пятки ты вчера на физкультуре натер, а сейчас в лес идти боишься, - без вызова, но с глубоким сожалением сказал Филя. Он был худой, масластый, носатый, с темно-рыжими вихрами, давно не знавшими стрижки. Таких на школьных фотографиях отмечают чужие глаза с неизбежным сожалением - вон, мол, совсем плохонький затесался. Бедолаге одна дорога в науку.
Колина же внешность вызывала неизбежную симпатию - щекастый богатырь с неизменно выпученными от удивления глазами. Пытливый взгляд, аккуратный светлый чубчик - всегда готовый к вдумчивым вопросам ученик. В интонациях Коли постоянно звучало удивление. "Ты че!? Во дает! Не фига себе..." Он так простодушно моргал белесыми ресницами и столь широко распахивал рот, веря всякой наколке и грубой шутке, что обманывать его было даже скучно. И опасно - дрался Колька бесстрашно, самозабвенно.
Ничего не ответил он на обвинение друга в трусости, надел сандалии, героически закусил губу и направился в лес, продираясь сквозь бурелом. Шли долго и без всякого осознания направления,
из принципа, устало сопя. Колька потерял тропинку, хрустел ветками, тараня подлесок как бульдозер. Сзади, натыкаясь на ветки и зализывая царапины, упрямо ковылял Филя...– Нафик кому этот лом сдался?
– наконец остановился рыжий, растеряв энтузиазм. Его бурные дерзания вспыхивали спонтанно и имели свойство резко затухать в столкновении с непреодолимыми трудностями.
– И без тебя ясно. И все равно буду идти хоть до утра. Я на принцип попер.
– Колька даже не обернулся, но вдруг застыл и присел, вобрав голову в плечи - совсем близко пронесся свист, да такой странный, что в пору дать деру куда глаза глядят, но онемели ноги. Филя превратился в столб, чувствуя как покрыла спину гусиная кожа и вроде даже что-то забегало у корней волос. Сколько времени они обмирали от непонятного страха, сказать трудно.
Но когда пришли в себя, лес оказался вокруг густой и совсем темный. Дрожа от опустившегося холода, мальчишки сели на поваленное дерево, прижавшись, как заблудившиеся сиротки.
Густела молчаливая ночь, гипнотизируя пугливые взгляды. Чернильная темнота вдруг просветлела изнутри - от основания черных елок и что-то зашипело там, как большой закипающий чайник. По стволам сосен снизу пошли красные дрожащие отсветы, вроде жгли костер. Мальчишки подкрались, прячась за деревьями и почему-то думая о партизанах. Но вместо легендарных борцов с фашистами увидели существ, в которых сразу опознали инопланетян. С ними тихо разговаривали на непонятном языке обыкновенные, одетые по-городскому люди - два мужика, похожих на переодетых разведчиков. А инопланетяне валялись в траве, передвигаясь на брюхе, очевидно, были ранены или таким образом маскировались. Собственно, как они выглядели было непонятно, но свечение из травы шло, словно от испорченной неоновой лампы и свист, крайне неприятный для кожи, тут же покрывавшейся пупырями, исходил от дергавшихся в траве существ.
Просидели друзья в кустах, видимо, долго и не заметили, как уснули. А когда проснулись оба разом, словно их кто-то позвал - было утро. Сквозь ветви пробивались лучи веселого солнца, невинно сверкала роса и птицы перекликались в совершенно беззаботной радости. Мальчишки переглянулись, потом рассмеялись и вдруг осознали, что всю ночь провели в лесу и что дома уже, наверно, родители милицию вызвали и все рыдают, оплакивая сыновей. Они огляделись и увидели просеку и разбегающиеся от неё тропинки. Солнце окрашивало розовым неглубокий песчаный карьер с таким белым песочком, на котором хорошо бы понежиться в "Артеке". А прямо на песке лежали две фигурки с блестящей, как чешуя, поверхностью, похожие на выпиленных лобзиком из коры человечков. Изображали они людей, но так примитивно, как рисуют первоклашки, даже руки чуть заметны, а ноги одной толстой палкой. Да и чешуйки вроде еловых шишек.
– Смотри! Это ж скафандры! Только сильно скукожились и обгорели при катастрофе - все в саже, - бойко фантазировал, разглядывая находку Филя.
– Выброси ты их, - оттолкнул фигурки Коля. Может, заразные. Может, их специально тут шпионы раскладывают для пароля.
– Я их дома хорошенько исследую и выясню происхождение, любознательный Филя сунул человечков в мешковину, в которой нес веревки для транспортировки металлолома. Про фабрику и лом было забыто. Забыто и направление к дому.
Друзья поспорили и разошлись: Николай упрямо зашагал в чащу, за которой шумели проносящиеся поезда, а Филя, щурясь на солнце, двинул на восток. Он было подумал, что друг заблудится и хотел позвать, кинуться следом, объяснить ошибку, но тупая сонливость совершенно лишала его всякой инициативы. Солнечные лучи стали такими яркими и образовали такую мучительную жажду, что Филя проснулся, высвободился из-под теплой рук Валентины и шагнул к раковине в мутной рассветной серости.
– Опять из крана не отстоянную пьешь. Забыл, как из-за гастрита маялся, - вещала не просыпаясь заботливая женщина.