Познать женщину

— Ты обратил внимание, что уже раз десять сказал мне «одевайся»? Я, случаем, не кажусь тебе голой? Сядь. Что ты все дергаешься?

— Чтобы ты не опоздала на встречу.

— Но я наверняка не опоздаю. И уж ты-то это прекрасно знаешь. Ведь ты уже сыграл свою партию, мат в три хода. Не понимаю, чего ради ты продолжаешь ломать передо мной комедию? Ведь ты уже уверен на сто двадцать процентов…

— Уверен? В чем?

— В том, что я остаюсь дома. Сделаем яичницу и салат? Есть еще вчерашнее холодное мясо, то, что ты любишь. И фруктовый йогурт.

— Нета, давай внесем ясность…

— Но все и так ясно.

— Мне — нет. Сожалею.

— Ты не сожалеешь. Что, тебе надоели фильмы о природе? Хотел вместо этого забежать к соседке? Или позвать Кранца, чтобы пришел и повилял перед тобой хвостом? Или отправиться спать пораньше?

— Нет, но…

— Послушай. Значит, так. Я до смерти хочу посмотреть про тропики на Амазонке или что-то в этом роде. И не говори, что сожалеешь, поскольку добился чего хотел. Как всегда. И добился, даже не прибегая к насилию, даже не давя авторитетом. Противник не просто сдался — противник растаял. А теперь выпей-ка бренди в честь победы еврейского ума. Только окажи любезность — у меня нет его номера телефона — позвони Патрону и скажи ему все сам.

— Что сказать?

— Что все переносится в другой раз. Что завтра тоже будет день.

— Нета, ступай оденься, и я мигом подброшу тебя к кафе «Осло».

— Скажи ему, что у меня был приступ. Скажи, что у тебя нет бензина. Скажи, что дом сгорел.

— Яичницу? Салат? Может, поджарим себе картошки? Йогурта хочешь?

— По мне…

XIX

Утро. Четверть седьмого. Голубовато-серый свет. На востоке меж облаками проблески восходящего солнца. Легкий утренний ветерок принес издалека запах подожженных колючек. И на двух грушевых деревьях и двух яблонях, листва уже слегка побурела от накопившейся к концу лета усталости. Иоэль стоит позади дома в майке и белых спортивных брюках, босиком, в руках у него свернутая, так и не вынутая из упаковки газета. И нынешним утром ему опять не удалось поймать разносчика. Голова Иоэля запрокинута в небо: там стая перелетных птиц, выстроившись клином, летит с севера на юг. Аисты? Журавли? Сейчас они минуют черепичные крыши маленьких вилл, лужайки, рощи, цитрусовые плантации и растворятся в перистых, объятых сиянием облаках на юго-востоке. А за фруктовыми садами и нивами появятся горные скалистые склоны, деревенские домики, сложенные из камня, долины и ущелья, еще дальше — мертвое безмолвие пустынь, угрюмость восточной горной гряды, окутанной туманной дымкой, и снова пустыня, ровная, покрытая сыпучими песками, и за ней — последние на этом пути горы…

Вообще-то он шел в сарай, где хранились садовые инструменты, собираясь покормить кошку с котятами, а затем отыскать там шведский ключ и отремонтировать либо заменить подтекающий кран рядом с крытой автостоянкой. И задержался лишь для того, чтобы дождаться разносчика газет: достигнув конца переулка, тот должен вернуться, и уж тут-то Иоэль наконец изловит его.

И все же как они находят дорогу? Откуда узнают, что пришло время? Предположим, где-то далеко-далеко, в самом сердце вечного африканского леса, существует некий центральный пост управления полетами, скрытый от глаз людских; постоянно, круглые сутки посылает он звуковой сигнал столь высокой частоты, что ни человеческое ухо, ни самые изощренные, самые чувствительные приборы не в состоянии его уловить. Звук этот, словно невидимый луч, протянут от экватора до самых северных окраин, и, ориентируясь по нему, устремляются птицы к теплу и свету. Иоэлю, стоящему одиноко в саду, тронутом золотистым сиянием восхода, показалось, что на него едва не снизошло озарение, что он способен уловить тот самый африканский звуковой сигнал, направляющий птиц. Вернее, не уловить, а ощутить его в некой чувствительной точке меж двух позвонков в низу спины. Если бы не отсутствие крыльев, раскачался бы и взлетел. Ощущение, будто горячий женский палец прикасается или почти прикасается к спине, чуть повыше копчика, доставляло неизъяснимое наслаждение. В этот миг, равный вдоху и выдоху, сиюминутный выбор между жизнью и смертью показался ему несущественным, ничего не прибавляющим и не убавляющим. Глубокая тишина объяла и наполнила его, будто кожа перестала быть перегородкой между умиротворенностью внутренней и внешней и обе ипостаси покоя, слившись, стали чем-то единым.

Двадцать три года отдал он службе. Довел до невероятного совершенства искусство непринужденной беседы с незнакомыми людьми. О чем бы ни шел разговор: о курсе валют, о преимуществах швейцарской авиакомпании, о том, уступают ли итальянки француженкам, — в ходе обмена репликами Иоэль изучал незнакомца. И отмечал для себя, с какой стороны легче взламывать «сейфы», где хранятся секреты собеседника. Так человек начинает разгадывать кроссворд с более легких слов, чтобы с их помощью открыть фрагменты самых сложных понятий. И вот сейчас, в половине седьмого утра, стоит он, вдовец, человек, свободный почти во всех отношениях, и в нем пробуждается догадка: ничего-то, ему непонятно. Явные, будничные, простые вещи! утренняя прохлада; запах паленых колючек; маленькая птичка в яблоневой листве, ржавой от прикосновения осени; озноб, пробегающий по обнаженным плечам; аромат политой земли и вкус света; поникшая трава; усталость глаз; наслаждение, которое коснулось спины и исчезло; позор в мансарде; котята с кошкой в сарае; гитара, что стала звучать по ночам, как виолончель; новая груда круглых камней за забором, у края веранды брата и сестры Вермонтов; желтый опрыскиватель, взятый у Кранца (пора уже его вернуть); белье его дочери и матери на веревке, в конце сада, раскачиваемое утренним ветерком, опустевшее небо, в котором растворилась стая перелетных птиц, — все это тайна.

А любая разгадка сиюминутна. Словно ты прокладываешь путь в чащобе тропического леса и буйная растительность немедленно смыкается за тобой, не оставляя и намека на то, что здесь кто-то проходил. Едва найдешь словесное определение какому-либо феномену, а уж, глядишь, он ускользнул, уполз в туманные сумерки, царство теней. Иоэль запомнил, как однажды на лестничной площадке сосед, Итамар Виткин, сказал ему, что ивритское слово «шебешифлейну», встречающееся в сто тридцать шестом псалме, запросто может иметь польское происхождение, а в слове «намогу», в конце второй главы Книги Иегошуа, явно слышится русское звучание. Иоэль попробовал мысленно воспроизвести, то, как произносил сосед «намогу» с русским акцентом и «шебешифлейну», якобы на польский лад. «Было ли это просто шуткой? А может, он пытался сказать мне нечто существующее лишь в промежутке между теми двумя словами? А я упустил это, потому что не обратил внимания?..» Какое-то время Иоэль размышлял над словом «очевидно», которое, к собственному удивлению, неожиданно прошептал.

А тем временем он снова проворонил разносчика газет, который, развернувшись в конце переулка, миновал его дом на обратном пути. Вопреки предположениям Иоэля этот парень — или мужчина, — ездил не на велосипеде, а на стареньком, полу развалившемся автомобиле марки «Сусита», из окна которого он и бросал газеты на дорожки возле газонов. Возможно, он вообще не видел записки, что Иоэль прикрепил к почтовому ящику. Ну вот, а теперь уже слишком поздно бежать за ним.

Легкое раздражение шевельнулось в душе, когда Иоэль вернулся к мысли, что все тайна. Вообще-то, «тайна» не совсем верное слово. Оно наводит на образ закрытой книги, но книга открыта и читается без труда, и в ней, если оставить ухищрения, говорится о вещах ясных, будничных, очевидных: утре, лужайке, птице, газете. Но можно читать ее по-другому. Выхватывать из текста, к примеру, каждое седьмое слово, прочитывая его от конца к началу. Или выбирать — каждое четвертое слово в каждой второй фразе. Или отмечать кружком каждую букву, за которой следует «г». Нет предела комбинациям, и толковать их, видимо, можно по-разному. Одно толкование — альтернатива другому. Не обязательно искать глубокий, или увлекательный, или темный смысл — дело совершенно в другом. Нет сходства между тайным смыслом и явным толкованием. А быть может, все-таки есть?.. Иоэль рассердился на себя, поскольку эти мысли вызывали в нем легкое раздражение, а он хотел бы всегда оставаться спокойным и хладнокровным. Как узнать, какой из подходов, какой из шифров верен? Как обнаружит он среди бесконечного числа сочетаний то, которое правильно? Как найдет ключ к душевному успокоению? И еще: откуда известно, что это действительно общий, а не частный шифр, вроде личного кода на кредитной карточке или номера серии лотерейного билета? И откуда известно, что шифр не изменяется, к примеру каждые семь лет? Каждое утро? Всякий раз, когда кто-нибудь умирает? Как постичь все это, особенно когда глаза устали и слезятся от усилий. Когда небо опустело: аисты улетели, и нет их. Если это были не журавли.

А что, если разгадки не найти? Разве не оказана тебе особая милость? Вот ведь дан был тебе краткий миг перед восходом солнца, когда смог ты ощутить, что шифр действительно существует. Было ли то прикосновение к позвоночнику, или не было его… Теперь ты знаешь две вещи, неведомые прежде, когда ты силился уловить ускользающий узор на обоях во франкфуртской гостинице: закономерность существует, но тебе ее не разгадать. А что, если есть не один шифр, если их множество? Если у каждого человека он свой? Ты поразил когда-то весь свой отдел, сумев разгадать, какая причина побудила колумбийского миллионера, слепого кофейного короля, искать связи с еврейскими секретными службами, чтобы передать уточненные списки скрывающихся нацистов, их адреса, от Акапулько до Вальпараисо. И ты не в силах уловить, что есть между ними — между гитарой и виолончелью? Между коротким замыканием и полным отключением электричества? Между болезнью и тоской? Между леопардом и византийским Распятым? Между Бангкоком и Манилой? И куда, черт возьми, запропастился этот дурацкий шведский ключ? Пойдем-ка заменим кран. И включим дождевальные установки. Скоро уже пора пить кофе. Все. Двинулись. Вперед.

XX

А потом он вернул шведский ключ на место. Налил в тарелочку молока и поставил перед кошкой и котятами. Включил дождевальные установки, понаблюдал за ними некоторое время, повернулся и вошел на кухню через дверь, выходящую прямо в палисадник. Вспомнил, что газета осталась на подоконнике с наружной стороны окна. Вернулся, чтобы ее забрать. И начал готовить кофе. Пока кофе закипал, поджарились хлебцы в тостере. Иоэль достал из холодильника варенье, сыры, мед, накрыл стол к завтраку. Постоял у окна. На ходу просмотрел газетные заголовки, но не смог уловить, о чем там пишут. Вспомнил, что пора включить транзистор, чтобы послушать семичасовые новости, но пропустил мимо ушей все, что говорил диктор, а когда спохватился, новости уже кончились и передавали прогноз погоды: переменная облачность, температура «приятная для данного времени года».

Вошла Авигайль и сказала:

— Ты снова все приготовил сам. Как большой мальчик. Но сколько раз я тебе говорила: не следует доставать молоко из холодильника, пока оно не понадобится. Ведь теперь лето, и молоко вне холодильника тут же скисает.

Иоэль мгновение размышлял над сказанным и не нашел в нем никакой погрешности. Хотя слово «скисать» и показалось ему слишком сильным.

— Да, — ответил он. — Верно.

Сразу же после того, как популярный радиоведущий Алекс Анский начал свою утреннюю программу, к ним присоединились Лиза и Нета. Лиза была в коричневом домашнем платье с большими пуговицами спереди, а Нета — в светло-голубой форме своей школы. На миг она показалась Иоэлю не только не уродливой, но почти что красавицей, а спустя еще мгновение он вспомнил о кибуцнике — загорелом, усатом, с мощными бицепсами, и почти обрадовался тому, что волосы ее, сколько ни мыла она их разными шампунями, всегда выглядели слипшимися и как будто смазанными маслом.

Лиза пожаловалась:

— Не спала всю ночь. Снова одолевают боли. Глаз не сомкну ночи напролет.

— Если бы мы, Лиза, принимали тебя всерьез, — заметила Авигайль, — нам пришлось бы поверить, что ты не смыкала глаз уже тридцать лет. В последний раз, по твоим словам, ты спала еще накануне процесса Эйхмана, а этого нацистского палача наша разведка изловила, если не ошибаюсь, еще в начале шестидесятых. И с тех самых пор ты не спишь.

— Вы обе, — тут же вступила Нета, — спите как убитые. Сами сплят, а нам байки рассказывают.