Познер о «Познере»
Шрифт:
В. ПОЗНЕР: Посол США в Российской Федерации господин Джон Байерли. Скажите, пожалуйста, вы давно на дипломатической работе?
Д. БАЙЕРЛИ: Да, уже почти тридцать лет. Начал, когда мне было двадцать девять. И я впервые приехал как дипломат в Советский Союз в 1983 году.
В. ПОЗНЕР: Вы начали, когда вам было двадцать девять, прошло тридцать лет — значит, вам пятьдесят девять или шестьдесят?
Д. БАЙЕРЛИ: Пятьдесят четыре.
В. ПОЗНЕР: Почему вы так хорошо говорите по-русски, в отличие от многих ваших предшественников?
Д. БАЙЕРЛИ: Я начал изучать русский язык в восемнадцать лет. В университете моего родного штата Мичиган была профессор —
В. ПОЗНЕР: К вашему отцу это не имеет отношения? Все-таки его история. Может быть, чуть-чуть расскажете, потому что наш зритель об этом ничего не знает?
Д. БАЙЕРЛИ: Мой отец — один из немногих американцев, кто во время Второй мировой войны служил как в советской армии, так и в американской. Он был десантником известной 101-й десантной дивизии. Прыгнул в Нормандию накануне открытия Второго фронта в июне 1944 года. И сразу, к сожалению, попал к немцам в плен. Шесть-семь месяцев он у них погостил, как сам говорил, — из одного лагеря в другой, всегда передислоцируясь с запада на восток. В конце войны, то есть в январе 1945 года, он находился в концлагере на реке Одер. Это было очень близко к Первому Белорусском фронту. Военнопленные даже слышали советскую канонаду, где-то в пятнадцати-шестнадцати километрах.
Отец уже совершил несколько побегов из лагеря, но его всегда ловили и отправляли обратно. В конце концов он решил опять совершить побег, но в этот раз пошел не на запад, а на восток — к советским товарищам. Потому что знал: как только он присоединится к русским частям, для него война будет окончена — он уже окажется в дружеских руках. И он отправился на восток, прятался на какой-то ферме в течение нескольких дней. И вскоре действительно танковая часть, батальон, я думаю, прибыл в эту местность. Папа очень внимательно изучал их, смотрел, к кому обратиться, когда именно показаться. У него была пачка американских сигарет «Лаки Страйк». И он вышел и сказал советским солдатам: «Я — американский товарищ, я — американский товарищ». Они смотрели на него с недоумением — откуда, кто такой? Хотели сразу послать его в тыл, но он воспротивился: «Нет, я солдат, я же был у немцев в плену, лишился возможности сражаться против них. Я знаю, что вы пойдете сейчас на Берлин, и хочу вместе с вами воевать и победить Гитлера». Надо было знать моего отца, он был такой упрямый, настырный человек, как-то он их переубедил — через переводчика все это произошло. И его приняли. И даже дали ему автомат ППШ-41 и посадили как пулеметчика на советский танк. Вернее, это был американский «Шерман» — по ленд-лизу.
В. ПОЗНЕР: Он добрался до Берлина?
Д. БАЙЕРЛИ: Нет, слава богу. Потому что известно, сколько народу в последние дни войны погибло, чего вам это стоило. Через неделю он попал под атаку немецких бомбардировщиков, был тяжело ранен, и его отправили в тыл, в советский госпиталь. Там он пролежал порядка двух недель, и в один прекрасный день, как он это описывает, началась какая-то суета, оживление — высшее начальство ожидали. Это везде делается одинаково: новые постели, полотенца. Приехал маршал Жуков. Первый Белорусский фронт в то время приостановился перед тем, как перейти реку Одер, и Жуков, видимо, услышал, что в госпитале находится сбежавший американский десантник, который воевал теперь в рядах Красной армии. Он к отцу подошел, спросил, все ли в порядке, как семья? И отец ему сказал:
«Вы знаете, для меня война уже окончена, я тяжело ранен. Мне хотелось бы вернуться домой, может быть, через наше посольство в Москве. Но у меня нет документов, немцы отняли все». И он попросил — очень смело для моего отца — у маршала Жукова помощи. На следующий день появился майор с письмом на русском языке. Отец не мог прочитать, что в нем написано, но ему объяснили, что это как паспорт: «С этим письмом вы доберетесь до вашего посольства в Москве». И действительно, отец всегда описывал, какое магическое влияние это письмо оказывало на людей. Там были ленты, печать, очень жесткая красивая бумага. И стоило ему только показать его — сразу появлялось теплое место в поезде, охрана. Где-то в начале марта 1945 года он добрался до Москвы. Его доставили в американское посольство и, к сожалению, отобрали письмо. Мы до сих пор ищем его
в архивах.В. ПОЗНЕР: У него появились дружеские связи в России?
Д. БАЙЕРЛИ: Да, ведь он считает, что русские спасли ему жизнь. Когда он попал под атаку, его могли бы запросто оставить в канаве — у него была серьезная потеря крови.
В. ПОЗНЕР: Как вы думаете, он повлиял на ваше отношение к России?
Д. БАЙЕРЛИ: Конечно, это неизбежно, что во время «холодной войны» в нашей семье было несколько другое представление о Советском Союзе. И когда я стал приезжать сюда — еще в советские времена, стал студентом университета в Ленинграде, потом работал гидом на американских выставках, тогда и папа вновь начал ездить в вашу страну.
В. ПОЗНЕР: Я хотел бы обратить внимание на фотографию, которую мы видим здесь. На ней ваш отец встречается не с кем-нибудь, а с изобретателем автомата Калашникова, вот сам Калашников — такое нечасто бывает.
Д. БАЙЕРЛИ: Да, это был последний визит папы, в 2004 году. Через шесть месяцев после этого он скончался. Но для него это стало вершиной, кульминацией. Там была огромная церемония, и лично ему генерал Калашников подарил свою продукцию.
В. ПОЗНЕР: А можно ли сказать, что теперь, в результате всего этого, вы — друг России?
Д. БАЙЕРЛИ: Я думаю, что каждый американец хочет быть другом России. И себя я, конечно, могу таковым назвать.
В. ПОЗНЕР: Почему я спрашиваю? Известный вам Константин Ремчуков написал о вас следующее: «Это он с виду такой душка, а на самом деле ястреб покруче Уильяма Бернса» — вашего предшественника. Вы ястреб?
Д. БАЙЕРЛИ: Сами судите. Я думаю, что ястреб — это слишком сильно. Я, конечно, отстаиваю интересы своей страны — я дипломат. Но я всегда ищу и совпадения в наших интересах — это тоже работа дипломатов.
В. ПОЗНЕР: Люди спрашивают, естественно, об отношениях между Россией и Соединенными Штатами. Например: «Господин посол, считаете ли вы, что инаугурация президента Обамы и избрание Обамы президентом действительно как-то изменит ход российско-американских отношений и станет поводом для сближения наших двух государств? Улучшатся ли наши отношения или нет? Или останутся на том же уровне, как и при Буше? Все-таки ваш новый президент и наш молодой президент должны найти, наверное, общий язык?» Или еще такого типа вопросы: «Какая будет политика в отношении России нынешнего президента Барака Обамы? Чем она будет отличаться от политики Джорджа Буша? Означает ли избрание Барака Обамы, что отношения между двумя странами изменятся к лучшему?»
Д. БАЙЕРЛИ: Под каждым вопросом подразумевается, что люди хотят улучшения в наших отношениях — это очень важно и очень приятно. Действительно, я думаю, что приход новой администрации, нового президента — всегда повод для новых начинаний, новых идей, новых подходов. И что касается президента Обамы — я вижу большие перспективы для улучшения наших отношений. Ведь президент, тогда даже кандидат Обама сказал, что мы должны отвергнуть старое мышление в стиле «холодной войны» и решительно сотрудничать с Россией там, где возможно. Конечно, это не значит, что мы не будем отстаивать свои интересы, свои ценности. Но я считаю, что в основной своей массе наши интересы совпадают больше, чем расходятся. Однако в последнее время по ряду причин мы потеряли привычку регулярно консультироваться друг с другом. И я могу со всей уверенностью сказать: мы будем искать возможность возобновить механизмы консультаций, от которых несколько отвыкли.
Люди справедливо заметят: хорошо говорить о диалоге, но о чем будет диалог? Я думаю, что главный упор будет делаться на контроль над вооружениями. Ведь в декабре этого года договор по стратегическим наступательным вооружениям истекает. И я чувствую, что и со стороны американцев, и со стороны России есть желание его заменить чем-то новым, что дало бы нам возможность еще сократить наши арсеналы и, может быть, договориться о новых методах проверки или контроля.
В. ПОЗНЕР: Нет ли у вас ощущения, что привычка консультироваться с Россией стала исчезать после распада СССР и после того, как Россия оказалась в довольно тяжелом положении, когда, по сути дела, с точки зрения Америки, осталась одна сверхдержава? С Советским Союзом приходилось считаться, он был слишком мощный. А когда Россия стала возвращаться, набирать былую силу, это отношение — «Ну зачем с ними разговаривать?» — продолжало бытовать.