Позолоченное великолепие

Благодарный Натаниел поднял руки, требуя тишины.

— Джентльмены! — прокричал он. Из его огромной груди вырывался гулкий голос. — Сегодня вы оказали мне огромную честь. Как верный йоркширец, я буду отстаивать ваши права на благосостояние, а также благосостояние лучшего графства в Англии в лучшем из всех парламентов. — Он приложил правую руку к сердцу. — Я клянусь, что буду верно, последовательно и честно выполнять свои обязательства в качестве вашего представителя. Боже, храни короля!

Его слова встретили бурные возгласы одобрения. Все махали шляпами, кроме Томаса. Он спустился бы с дерева и ушел бы, если бы высокопоставленные лица не расступились, освобождая дорогу Изабелле, которая вышла через открытые позади них двери и встала рядом с мужем. Поднялась новая волна одобрительных возгласов и аплодисментов. Томас подумал, как это похоже на Изабеллу — она позволила мужу одному вкусить мгновение славы. Не было сомнений, что она не появилась бы и сейчас, если бы к благосклонности людей не подвигало осознание того, что их представитель в парламенте женат, семейное положение и дети только придавали вес будущему депутату парламента.

Изабелла улыбалась и махала рукой, и это радовало присутствующих. В бархатном пальто цвета вечерней зари, шляпе с широкими полями, украшенной белым пером, она выделялась на мрачном фоне каменных стен и облаченных в черные одежды членов совета графства, стоявших позади нее. Томас смотрел на ее милое лицо. Он снова почувствовал, какое огромное расстояние разделяет их. Такое же чувство он испытывал, стоя в темноте за окном Ностелла, когда состоялся танцевальный вечер. Тогда он еще не знал, что ее верность принадлежит другому мужчине и их пути разошлись. Ему хотелось прочитать по лицу Изабеллы, испытывает ли она хотя бы толику счастья в этом брачном союзе, который он считал полной неудачей. Но ее лицо ничего не выражало, и он знал, что увидеть что-либо можно, если находиться рядом и заглянуть ей в глаза, а такая возможность вряд ли когда представится. Помахав рукой в последний раз, она обернулась вместе с мужем и вошла в здание.

Изабелла глазами искала Томаса, но не заметила его. В резиденции мэра Натаниела лично поздравили те, у кого такая возможность еще не представилась, все любезно твердили, что желали бы видеть Изабеллу на банкете, который состоится позднее в честь победы ее мужа. Покинув резиденцию вместе с Натаниелом, она всматривалась в лица окружавших их людей, пока оба спускались по ступеням лестницы, но Томаса среди них не было. Когда загрохотали колеса тронувшегося с места экипажа, она продолжала смотреть на людей, запрудивших улицы, и насмешливо подтрунивала над собой за то, что возомнила, будто сможет заметить его среди сотен людей, даже если он находился бы в самой гуще. С того времени, как Изабелла с Натаниелом поселилась в доме Тренчей, у нее вошло в привычку повсюду искать его взглядом, когда оба бывали в Йорке или его окрестностях.

Когда банкет закончился, Натаниел решил ехать домой, несмотря на очень поздний час, и отказался от приглашения остаться в Йорке. Он устал больше, чем ему хотелось признать, от бурных событий последних недель, завершившихся волнующей победой. Он только и думал, как добраться до собственной постели, оказаться в привычной для себя обстановке. Как и прежде, Изабелла испытывала упадок настроения, когда ей приходилось возвращаться в дом Тренчей, даже если она покидала его на краткое время. Она не могла считать этот красивый особняк своим домом, как это могло бы случиться, если там ее не постиг страшный удар. Изабелла видела в нем мавзолей для несчастного создания, которому отказали в подобающих христианину похоронах только по той простой причине, что оно задело непомерную гордыню мужа.

Изабелла понемногу узнала все, что случилось с Генриеттой, первой женой Натаниела. Она вышла за него замуж в возрасте двадцати восьми лет. В эти лета большинству женщин грозила перспектива остаться старыми девами, ибо считалось, что средний возраст начинается в тридцать лет. У нее было приданое и земли рядом с имением Тренчей, что делало ее выгодной партией для Натаниела. Не было сомнений, что она обрадовалась возможности избежать участи старой девы, которых замужние женщины не уважали, и считала, что в качестве жены Натаниела она наконец добьется своего, став хозяйкой огромного дома, не говоря уже о светских удовольствиях, обычно сопутствовавших этому. Ее бы не смутило то обстоятельство, что муж до сих пор почти не оказывал соседям гостеприимства, ибо холостяки обычно не торопились открывать двери своего дома по торжественным случаям до тех пор, пока не обзаведутся женами. Должно быть, она с ужасом обнаружила, что Натаниел слишком много думает о том, как привести имение в порядок, и не желает от нее ничего, кроме наследника. Некоторое время спустя одиночество и отчаяние вкупе с осознанием того, что она бесплодна, привели к нервному срыву. По распоряжению врача ее много недель держали в затемненной комнате и не позволяли принимать гостей или развлекаться. Через некоторое время она вроде начала поправляться, но так возненавидела Натаниела, что больше не могла жить с ним под одной крышей. Генриетта так и написала ему в записке и, чтобы не вызвать подозрений, не воспользовалась лошадью или экипажем, а прошла пятнадцать миль по полям и вернулась в отчий дом. Отец отказался принять ее. Вскоре прибыл Натаниел, угадав, куда она могла уйти, и у нее не осталось иного выбора, как вернуться вместе с ним. Ее воля была сломлена. Она заболела, начала чахнуть и вскоре умерла, но Натаниел так и не простил ее за попытку бросить его и за то, что она сделала его предметом сплетен, которые еще не совсем затихли.

Хотя Изабелла умоляла мужа предать Генриетту земле, он не уступил. После особенно бурной сцены он решил пресечь ее дальнейшие мольбы тем, что усаживал мумию Генриетты за обеденным столом и распорядился, чтобы той подавали еду. Изабелла не смогла вынести этого, особенно когда он пригрозил, что Генриетта будет присутствовать во время всякой трапезы и даже в их спальне, если она хотя бы словом обмолвится о ней.

На рассвете экипаж проехал через ворота имения Тренчей. Натаниел занялся корреспонденцией, ожидавшей его, лишь после того, как поспал несколько часов. Первое письмо, которое он открыл, было из института благородных девиц в Дорсете. В нем сообщалось, что Сара Вудли сбежала и исчезла без следа.

Глава 8

Томасу потребовалось еще три года, прежде чем он смог уехать из Йорка в Лондон. Он ни разу не пожалел о том, что работал на хозяина, поскольку набирал опыт, выполняя особые заказы, что в жизни ему очень пригодится. Он проявил исключительные способности в инкрустации по дереву, представлявшей собой процесс наложения одного слоя фанеры на другой, после чего вырезались узоры или элементы орнамента сквозь два или больше слоев, чтобы можно было заменить один слой другим и создать картину из разноцветной древесины. Иногда древесину иссушали горячим песком, чтобы получить необходимый оттенок, в других случаях мебель в стиле «буль»[6] инкрустировали бирюзой, черепахой, золотом, серебром, бронзой и другими драгоценными и полудрагоценными металлами, что придавало ей дополнительный блеск. Томас стал столь опытным во всем, что ему позволяли заниматься позолотой и резьбой по мебели, которую он мастерил. Когда он по собственным чертежам сделал много мебели, клиенты Ричарда Вуда начали спрашивать Томаса по имени, что прибавило веса мастерской хозяина.

— Я видел бюро, которое ваш краснодеревщик Чиппендейл изготовил одному моему знакомому. Я хочу, чтобы для меня он сделал то же самое с подобной инкрустацией, но не из орехового дерева, а из древесины красных тропических пород. Понимаете, это более модная древесина.

Подобные заказы, сделанные барственным тоном, свойственным богачам с солидным положением в обществе, заставляли Вуда кланяться и расшаркиваться. В книге он помечал такие заказы инициалами Т.Ч., а пока Томас трудился на него, подобных записей накопилось великое множество.

Полагая, что накопленных нелегким трудом денег хватит для того, чтобы начать скромное дело в Лондоне, Томас известил хозяина о своем намерении уйти от него. Они расстались друзьями. Вуду было жаль отпускать его, но он давно понял, что Томас слишком целеустремлен и талантлив и однажды захочет стать сам себе хозяином. Они обещали не терять связь друг с другом и делиться клиентами при удобном случае.

Томас покинул Йорк жарким июньским утром. Убедившись, что его ящику с инструментами подыскали надежное место, он устроился снаружи в дилижансе, который ждал у постоялого двора «Черный лебедь» на улице Кони. Предметы из дуба, которые он смастерил для себя, привезут на фургоне после того, как он найдет себе жилище. Кучер натянул вожжи, большие колеса дилижанса с грохотом покатились в сторону арки и достигли моста, ведущего к Миклгейту. Томас оглянулся, прощаясь с городом, который так хорошо узнал, пока работал здесь. Он никогда не прервет связей с Йорком, так же, как не забудет, что в мастерской в Отли начал мастерить первую незатейливую мебель и выбрал себе путь, по которому будет следовать всю жизнь. Йорк стал ему родным, в этом городе его мастерство получило признание.

Путь из Йорка в Лондон занял четыре дня. Солнце безжалостно припекало во время всего путешествия. Томас большую часть времени сидел в рубашке и утолял жажду элем всякий раз, когда дилижанс останавливался, для того чтобы сменить лошадей. Колеса поднимали тучи пыли, однако твердая поверхность дорог позволяла ехать быстрей. Разбойники с большой дороги не потревожили их, хотя в то время они часто нападали на проходившие дилижансы. А вдоль дороги на виселицах качались закованные в цепи преступники.