Позывной "Курсант" 3

— Я тебе сейчас…– Шипко шагнул в сторону Бернеса, сжав кулаки. — Какой тебе Троцкий товарищ? А? Иуда он! Какой тебе товарищ Ленин — Владимир? Ты что, про кого-то из своих дружков-босяков тут рассуждаешь? Владимир Ильич!

Честно говоря, мне даже в какой-то момент показалось, будто он реально ударит Марка. Однако в последнюю секунду воспитатель остановился, поморщился и оглянулся по сторонам. Мы образовали дружный, тесный кружок на приличном расстоянии от Мавзолея, но все-таки еще находились на Красной площади. Соответственно, любые активные действия со стороны Шипко привлекут внимание. А воспитателю, видимо, совесть не позволяет устраивать разборки в столь важном месте.

Не знаю, почему Панасыч психанул. Наверное, Троцкий ему прямо ножом по сердцу пришёлся. А за вождя возмутился, потому что Марк без должного почтения говорил о нём. Так-то, в общих чертах до этого момента все было нормально, даже хорошо. Посещение прошло успешно, детдомовцы добросовестно почтили память Владимира Ильича, никто там ничем не отличился. То есть вели себя тихо, на пол не плевали, матом не выражались и вид держали соответствующий.

На кой черт воспитателю долбанула в голову мысль после выхода из Мавзолея просветить нас еще и в плане информации, не знаю. Это уже лишнее. Нельзя так сразу бывшим беспризорниками прививать любовь к Вождям. Они, детдомовцы, еще морально не готовы любить кого-то, особенно вождей, особенно покойных.

Так что зря он это затеял. Пацаны все, как один, уже косились в сторону, совершенно противоположную Мавзолею. Потому что сам же Шипко обещал, что после официальной части нашего выходного мы пешком прогуляемся до Центрального Парка Культуры и Отдыха. Причем именно так он его и назвал, выговаривая каждое слово. Я сначала даже чуть затупил, соображая, что это за место. Особенно, когда Панасыч упомянул парашютную вышку, с которой, в силу отличной погоды, есть возможность прыгнуть. Мол, и солнечно, и ветра нет.

Я лихорадочно принялся соображать, где это такой аттракцион имеется. И только когда Лёнька восхищённо выдохнул:

— Ничего себе! Прямо в парк имени Максима Горького пойдём…

Только после этого я понял, что имя «буревестника революции» точно может быть привязано лишь к одному месту отдыха. Но вот парашютные вышки… Не помню такого.

— Слушай меня, Либерман, очень внимательно… — Панасыч тем временем чуть поостыл, но не до конца. Лицо у него все равно кривилось, желваки ходили туда-сюда. — Твои родители, насколько мне известно, тоже считали Троцкого товарищем. Тебе напомнить, что с ними стало? Так вот, имей ввиду, Марк Рудольфович Либерман, еще раз ты что-то такое… не произнесёшь вслух, нет… даже просто подумаешь… Я лично возьму тебя за шиворот, приставлю к стенке и с огромным удовольствием без суда и следствия выбью подобную дурь из твоей башки. Вместе с мозгами выбью. Ясно?! Ты теперь слушатель особой школы НКВД. Для тебя больше нет других товарищей кроме товарища Сталина и тех, кто окажется рядом в месте, где от твоих действий будет зависеть судьба страны. Усек?

Шипко буквально секунду помолчал, а потом, снова вспомнив о выбранной с самого начала роли, с чувством добавил.

— В рот те ноги…

— Ой, а куда это Подкидыш делся? — Голос Леньки Большого прозвучал, как бы с одной стороны — в тему, а с другой — не очень. В тему, потому что заданный удивленным тоном вопрос произвел на Шипко просто волшебное действие. Товарищ старший сержант государственной безопасности в одну секунду забыл и про Бернеса, и про Троцкого, и про свою злость. Но вообще, конечно, Большой — удивительный придурок. Не мог промолчать? Или чуть позже проявил бы свою бдительность. Я думал у Подкидыша еще минут пять-десят будет, чтоб смыться подальше. Шипко его пока что «находить» нельзя.

Просто наш с ним план был достаточно банален и до безобразия примитивен по своей сути, но в то же время — потенциально продуктивен. Придумали мы его практически сразу.

— Значит, слушай сюда… — Пыхтел Ванька.

Мы как раз бежали по лесу в рамках своей утренней физкульт зарядки ровно на следующий день после ночного разговора, то есть три недели назад.

Чтоб наша беседа получилась приватной, я ускорился и ушел далеко от остальных. В принципе, это было несложно, за время пребывания в школе я основательно подтянул дедушку по физическим показателям. Он у меня стал быстрее всех, выносливее всех и практически сильнее всех. Большого в расчет не беру. У него не сила, у него — природная дурь. Это тот вариант, когда от нехер делать русский богатырь подковы гнёт и лошадь на плечах носит, вместо того, чтоб реальную пользу приносить.

А вот Подкидыш, которому пришлось бежать вровень со мной, хрипел, сопел и периодически изображал загнанную лошадь, готовую пасть. Но уйти вперед было безопаснее, чем остаться сзади. Там может еще кто-нибудь из пацанов задержаться. Тогда хрен поговоришь.

— Мы выйдем в город, я смоюсь. Пропаду где-то на час…

— Да тебя Панасыч с говном съест. — Резонно заметил я.

Потому как это — чистая правда. За подобные выкрутасы Шипко Ваньке устроит казнь через повешение, утопление, четвертование и отсечение головы. Причем, все это сделает одновременно.

После смерти Зайца детдомовцев из Школы не выпускали. Я — исключение из правил и только благодаря Бекетову. Но рано или поздно выпустят. И если в первый же раз у воспитателя группы опять произойдёт какой-то форс-мажор, он получит по шапке. Разница в том, что Панасыч — по шапке, а тот, кто накосячит, — прямо по башке.

— Ой, да черт с ним. Убить не убьют. Я скажу, мол, заблудился. Отвлекся, потерялся, открыл рот, считал ворон…

— Понял, Ваня. Понял! Давай ближе к делу! Скоро на последний круг пойдём. — Перебил я детдомовца.

Образное мышление Подкидыша теперь не знало удержу. Его если не остановить, список художественных сравнений будет бесконечный.

— Ну, да… Меня все равно Шипко малясь за дурака держит. Он поверит. Я через час-два сам «найдусь». Потом по секрету поговорю с каждым из наших. Наедине. Скажу, на самом деле, заметил тетеньку с интересом… — Ванька посмотрел на мое непонимающее лицо и сразу же пояснил. — С деньгами Реутов, с червонцами, с грошами. Вот… Фух… Сука…Что ж ты такой быстрый…

Подкидыш, хрипло втянул воздух носом и выпустил его обратно.

— А еще скажу, мол, тётенька эта заходила к антиквару, так я у того антиквара кое-что интересное приглядел. Только каждому назову разное. Брошь, серьги, кулон…

— И думаешь, поведутся? То есть… поверят? — Я с сомнением покосился на Ваньку.

— Реутов… Это ты у нас из культурного семейства. Остальные… В крови это, Алеша. Навсегда. Я иной раз сны вижу, как в трамвае у граждан кошелечки подрезаю. Аж руки чешутся вспомнить старое. Бернес, Корчагин, Рысак… Они точно поверят. Ленька… С Ленькой скажу, мол сила нужна. Для отвлекающих маневров. Предложу на следующем выходном организовать небольшую гастроль. Ну, ты понял… Крыса чекистам за такое точно стучать побежит. А по деталям доноса узнаем, кто именно. Детали-то будут разные…

Вот так мы с Подкидышем и порешали. Правда ждать возможности пришлось долго. Но сейчас как раз началась первая часть операции. Ванька смылся, дабы все достоверно выглядело.

— Едрить твою… — Шипко крутил головой, пытаясь сообразить, куда делся его подопечный. — Вы что, черти, издеваетесь? Где Разин?!

Воспитатель уставился на Корчагина злым взглядом. Особо сильно, мне кажется, Панасыча выводила из себя мысль, что пропал именно Подкидыш.

— От интересно, конечно! А почему вы, товарищ старший сержант государственной безопасности, меня спрашиваете? Я ему разве мамка или папка? Только что тут стоял. На этом самом месте.