Позывные дальних глубин

— Что ж делать, поищем. Но это же опять будет упущенное время.

— Ясное дело, — согласился командир. — Только мы всё же кое-что сэкономили, когда поднырнули под остров, а не пошли в обход.

Дружки приумолкли. Пить уже не хотелось, да и сон пропал. Близилось время завтрака, а там снова надо было заступать на вахту.

— Я вот о чём подумал, — заговорил Колбенев, прерывая молчание. — Ведь о чьём-то спасении можно говорить и как о собственном сохранении — в масштабах вселенских, если хочешь. Поскольку необходимо преодоление не только какой-то видимой преграды, но и самих себя, незримого обледенения, инертности собственной души. Я говорю о способности воспринимать чужую беду как собственную…

— Как ты любишь всё усложнять, запутывать, — Егор с усмешкой посмотрел на дружка. — Я вот вижу перед собой конкретную цель и отметаю всё лишнее, чтобы спасти конкретную человеческую жизнь, так сказать, в её априори.

— Кто спорит? Так и есть, — Вадим невесело вздохнул. — Но мне же хочется душу излить, а может просто поплакаться в жилетку. Только вот кому, если не тебе, или вот Кузьме, разве что… А подумалось, как ни странно, вот о чём… — Вадим вопрошающе глянул на Непрядова. — Не кажется ли тебе, что наша лодка только что оказалась в таком же положении, как вся страна? Шла себе прямёхонько намеченным курсом и вдруг — на тебе, сплошная стена — и нет дальше хода…

— Неудачное сравнение, — отвечал Егор, не колеблясь. — Мы же нашли выход и преодолели эту чёртову стену. Так вот и страна, надо полагать, выход найдет. Ведь и не в таких передрягах матушка-Россия побывала.

— Ты оптимист, Егорыч. Ведь мы на эту стену ледяную, на весь этот береговой бардак и неразбериху в базе ещё наткнулись, когда лодку в моря готовили. И болячки наши мы ведь не оставили на берегу и за борт их не выбросили. Они перебрались на борт вместе с нами, как тараканы после переезда на новую квартиру.

— Я реалист, Вадимыч. И не хуже тебя ощущаю тот «нонсенс», в котором мы оказались: с одной стороны, совершеннейший боевой корабль, которому равных нет нигде, а с другой — прогнивший тыл, который толком не может обеспечить этот корабль всем положенным, хотя бы той же нормальной, а не сушёной картошкой. Посему вижу, что теперь не только флоту, но и стране в целом требуется опять капитальный ремонт.

— Вот именно, — Колбенев возбуждённо покраснел. — На флотах Российских непорядок оттого, что всю нашу «легендарную и непобедимую» как в лихорадке трясёт. В экономике — провал за провалом, в политике — друзей от врагов не отличаем. Спрашивается, где же выход?

— Это ты меня спрашиваешь, замполит? — Егор хохотнул. — А где же тогда партия — наш рулевой? Где вожди её прозорливые? Я-то ведь рядовой коммунист и делаю то, что приказывает мне моя присяга, долг и… просто человеческая совесть, наконец.

— Если б я сам знал… — искренне признался Вадим. — Это извечное проклятье наше «Как быть?» и «Что делать?». Мы заблуждаемся, когда пробуем уверовать, что, будучи под водой, многое видим яснее и понятнее из того, что происходит на берегу. Чушь это всё. Мы лишь острее других чувствуем здесь нашу общую боль потому, что оторваны от Родины и зачастую лишь догадываемся, что происходит там, у нас дома.

— А я думаю иначе, — возразил Егор. — Лично во мне, например, замкнутое пространство прочного корпуса генерирует энергию и просветляет мозги. Это уж поверь, а не суди только по себе.

— Ты, Егорыч, из другого теста сделан, нежели чем я. Видимо, есть всё же предначертание судеб, веление высшего вселенского разума, а не только нашего начальства, почему именно ты стал нашим командиром. Может, с кем-то другим, кто послабее, мы бы все давно Богу душу отдали. А ты, командир, просто везучий, или всё же заговорённый какой-то.

— Ни то, ни другое, — опять не согласился Егор. — Даже в сказках любой заговор не вечен, да и в везении дураку однажды может отказать. Я просто очень чётко представляю себе, зачем и ради чего надолго ухожу каждый раз под воду. А всё остальное прикладывается уже как бы само собой. Вопросы «Как быть?» и «Что делать?» меня не волнуют, поскольку и пяти лишних минут на это нет. Я конкретное дело делаю, как умею и как могу.

— Понимаю тебя. В сущности, ведь и мои мысли на сей счёт недалеко ушли от твоих. Однако есть люди, которые всё же пытаются найти хоть какой-то ответ на те самые треклятые вопросы. Слышал, что на Балтике прошлой осенью произошло с большим противолодочным кораблём «Сторожевой»?

Егор кивнул, припоминая, какое смятение в душе у него вызвало известие о том, что в Риге фактически взбунтовалась команда противолодочного фрегата, арестовав своего командира и некоторых офицеров. У многих на слуху было тогда имя замполита со «Сторожевого» капитана третьего ранга Саблина, который переманил на свою сторону часть экипажа и вместе с ним вышел в море, выдвинув при этом руководству страны ряд политических требований. Разумеется, Саблина судили «за измену Родине», а потом, по приговору военного трибунала, расстреляли как предателя, нарушившего воинскую присягу.

— Как военный человек я нисколько не оправдываю поступок Валерия Саблина, — говорил Колбенев. — Но с другой стороны, пытаюсь понять как замполит замполита те побудительные мотивы, которые заставили его предпринять, в общем-то, заведомую авантюру.

— Очень даже опасную авантюру, — уточнил Егор. — Я даже представить себе не мог, что могло бы произойти, случись такое не на обыкновенном БПК, а на лодке с ядерными ракетами.

— Не спорю, поступок Саблина уже сам по себе ужасен. Но с другой стороны, это ведь своеобразная реакция одиночки на то, что происходит в стране и со всеми нами. Хоть и крайне уродливая, но это есть попытка ответить на проклятые вопросы «Как быть?» и «Что делать?» Ведь Саблин всё же человек мыслящий. В политакадемии, надо полагать, не только зубрил, но и прочувствовал классиков марксизма-ленинизма. Ведь раскопал же, что у самого Ленина был когда-то псевдоним «Саблин». Вот и возомнил себя новым мессией. Дескать, дайте мне выступить по телевидению, и я вам всю правду-матку выложу, научу, как надо жить. Вот только не понятно, кого он больше играл: то ли романтика лейтенанта Шмидта, то ли прагматика матроса Вакулинчука?

— А не попа ли Гапона? — с издёвкой спросил Егор. — Саблина не жалко. Я бы такого сам шлёпнул, случись нечто подобное на моём корабле. Собственной рукой! И патронов бы не пожалел. А потом пускай меня судят.

— Не сомневаюсь… такое было бы проще всего. Только болезнь нашу «рассейскую» этим не излечить, а проклятые вопросы так бы и остались без ответа. Кого в этой трагедии действительно жалко, так это матросов со «Сторожевого». Саблин мог рисковать собой, если так хотел, но не другими. Многим он тем самым искалечил жизнь.

— А мне вот не жалко их, — упорствовал Непрядов. — Потому что знали, на что шли. Каждый из нас даёт присягу раз в жизни. Стоит лишь единожды нарушить её и — нет прощенья: предавшему веры не будет никогда. Таким образом, флот или есть, или его нет. А без флота, как и без армии — конец России. Так я это понимаю.

— До сих пор в этом деле много неясного. Мы лишь в силу своего воображения домысливаем то, что могло быть, а может и не могло… Всей правды мы не скоро узнаем. Одни утверждают, что Саблин — изменник, авантюрист, другие почитают его за подвижника и мученика, пожертвовавшего собой ради общего прозрения.