Практическая магия
Шрифт:
— А я думала, будет запеканка, - говорит Кайли, накрывая вместе с Гидеоном на стол.
— А вот и нет!
– сообщает ей Джиллиан. — И знаешь, поставь-ка бумажные тарелки и стаканчики - зачем нам возиться потом с мытьем посуды!
Когда приезжает Бен, Кайли и Антония предлагают подождать с обедом до приезда их матери, но Джиллиан и слушать не хочет. Она накладывает на тарелки креветки с орехами кешью и рис со свининой - пищу для плотоядных, какую Салли близко не подпустила бы к своему столу. Еда вкусная, но все равно затея с обедом оборачивается полной неудачей. У всех не то настроение. Антония и Кайли беспокоятся, потому что их мать никогда не опаздывает — тем более в такой вечер, когда не все еще сложено в дорогу, — кроме того, обеих мучает совесть,
Кончается тем, что Антония, спросив, будет ли он ей писать, и получив в ответ все то же «Что толку?», с плачем выскакивает из-за стола и убегает. Кайли и Гидеону приходится, стоя у нее под дверью, выступить в роли его защитников, и в те минуты, когда Скотт с Антонией помирились и целуются в коридоре, Джиллиан решает, что с нее хватит.
Салли, вероятно, уже успела излить душу следователю. Как знать, возможно, Гэри Халлет наведался в мини-маркет на Развилке, открытый круглосуточно, взял напрокат магнитофон и записывает ее показания. У Джиллиан, загнанной в тупик, разыгрывается жуткая мигрень, никакой тайленол не приносит облегчения. Звук голосов режет ей слух, как скрип ножа по стеклу, малейший намек, что кому-то может быть весело и хорошо, совершенно невыносим. Ей нестерпимо наблюдать, как целуются Скотт с Антонией, слышать, как дразнят друг друга Кайли и Гидеон. Весь вечер она сторонилась Бена, поскольку для нее философия Скотта Моррисона звучит вполне убедительно — в самом деле, что толку? В любом случае все будет вот-вот потеряно, и предотвратить это не в ее силах; остается сказать «сдаюсь», и на том поставить точку. Можно было бы, конечно, вызвать такси и удрать через окно, сунув в наволочку самое необходимое. Джиллиан точно знает, что у Кайли в копилке, в фигурке единорога, собрано порядочно денег и, если бы кое-что позаимствовать оттуда, хватило бы на автобус хоть до другого конца страны. Загвоздка лишь в том, что больше Джиллиан так поступать не может. Теперь есть другое, с чем ей нельзя не считаться: теперь, что бы там ни было, у нее есть Бен Фрай.
— Всем пора по домам, — объявляет Джиллиан.
Скотта и Гидеона выпроваживают с обещанием звонить по телефону и писать открытки (это Скотта), и привезти коробку тянучек (это Гидеона). Антония, всплакнув, глядит, как Скотт садится в материнскую машину, Кайли в ответ на прощальный взмах руки Гидеона считает нужным высунуть язык и покатывается со смеху, глядя, как он убегает, оглашая влажный вечер топотом армейских башмаков и тревожа белок, спящих по дуплам деревьев. Спровадив ребят, Джиллиан может заняться Беном.
— Это и к тебе относится, — говорит она, с лихорадочной скоростью швыряя в мусорный бачок бумажные тарелки. Грязные ножи, вилки и стаканы уже мокнут у нее в мыльной воде, и все это так не вяжется с обычной для нее неряшливостью, что невольно к Бену закрадываются подозрения. — Катись, катись, — говорит она Бену. Терпеть она не может, когда он вот так на нее глядит, будто знает ее лучше, чем она сама. — Девочкам сегодня еще кончать укладываться, а завтра в семь уже надо быть в пути.
— Что-то здесь нечисто, — говорит Бен.
— С чего ты взял? — Пульс у Джиллиан сейчас наверняка за двести. — Все нормально.
Джиллиан отворачивается к раковине и целиком переключает свое внимание на столовое серебро, мокнущее в воде, но Бен обнимает ее за талию и прижимает к себе. Его не так-то легко провести, и одному Богу известно, с каким упорством он умеет добиваться своего.
— Прекрати, — говорит Джиллиан, но у нее мыльные руки, ими неудобно отталкивать.
Бен целует ее, и она не противится. Когда целуют, не задают вопросов. Да и в любом случае бессмысленно было бы пытаться объяснить ему, как складывалась ее жизнь. Многое
из того, что она проделывала, для такого, как он, попросту непостижимо. И для нее самой, когда она с ним, — тоже.За окном сумерки расстилают по земле лиловые тени. Погода к вечеру стала еще пасмурнее; птичьих голосов совсем не слышно. Джиллиан следовало бы сосредоточиться на поцелуях, которыми осыпает ее Бен, поскольку очень может быть, что они окажутся последними; вместо этого она глядит в кухонное окно. Представляет себе, как Салли, наверное, рассказывает сейчас следователю о том, что спрятано у нее в саду, на краю заднего двора, куда никто уже больше не приходит. Вот куда смотрит Джиллиан, пока Бен целует ее, и вот почему видит наконец колючую изгородь. Все это время она незаметно для всех набирала силу. Только с сегодняшнего утра подросла фута на два и продолжает расти, питаемая злобой; тянется скрюченными сучьями к низко нависшему небу.
Джиллиан резко отстраняется от Бена.
— Тебе пора, — говорит она ему. — Правда.
Она крепко целует его, сопровождая поцелуи самыми разными обещаниями, любовными клятвами, какие забываются до следующего раза, когда о них напомнят в постели. В конце концов ее усилия достигают желаемого результата.
— Ты уверена? — говорит Бен, несколько озадаченный этими ее переходами от холода к жару, что не мешает ему желать их продолжения. — Отчего бы тебе не переночевать у меня?
— Завтра, — обещает ему Джиллиан. — И послезавтра, и после-после!
Наконец Бен уходит, и Джиллиан, проводив его для верности взглядом из переднего окна, идет во двор и стоит неподвижно под хмурым небом. Это час, когда сверчки первыми подают сигнал тревоги, почуяв во влажном воздухе приближение грозы. Колючая изгородь на заднем конце двора переплелась плотной стеной. Джиллиан подходит ближе и видит, что на сучьях повисли два осиных гнезда; непрерывное жужжание отдается у нее в ушах то ли предостережением, то ли угрозой. Как могло случиться, что эти колючки так разрослись, а никто и не заметил? Как же они такое допустили? Поверили, что с ним покончено, приняли желаемое за действительное, — да только иным ошибкам, которые ты совершаешь, свойственно возвращаться, преследовать тебя вновь и вновь, как бы твердо ни верить, что они остались в прошлом.
Начинает накрапывать дождь, и это наводит Кайли на мысль сходить за своей тетей, которая стоит зачем-то и мокнет в полном одиночестве, словно так и надо.
— Не может быть! — говорит Кайли, увидев, как высоко поднялась стена колючек с тех пор, как они с Гидеоном играли здесь на лужайке в шахматы.
— Ну и что, сведем их снова, — говорит Джиллиан. — Велика важность!
Но Кайли мотает головой. Сквозь эти колючки не пробиться никакому секатору, их даже топором не возьмешь.
— Хоть бы мама вернулась поскорее, — говорит она.
Выстиранное белье развешено на веревке, и, если его не снять, оно вымокнет, но это еще не все. От колючей изгороди исходит что-то скверное, некая муть, едва различимая простым глазом; простыни и рубашки по краям покрылись пятнами и словно вылиняли. Может быть, это видно только Кайли, но каждое пятно на их чистом белье — густого и темного цвета. Теперь-то ясно, почему ей никак не удавалось представить себе. поездку на каникулы, почему никакой картинки не возникало перед ее мысленным взором.
— Мы не едем к тетушкам, — говорит она.
Сучья на кустах черные, но, если приглядеться внимательнее, увидишь, что колючки на них красные, словно кровь.
К тому времени, как из-за двери показывается Антония, на дворе уже натекают лужи.
— Вы, люди, что, больные? — кричит она.
Кайли и Джиллиан не отзываются; тогда Антония хватает с вешалки черный зонт и выбегает к ним во двор.
На завтра, на вторую половину дня, предсказана буря с ветром ураганной силы. Народ по соседству слышал новости и потрудился наведаться в магазин за изоляционной лентой — когда налетит ветер, лента, наклеенная крест-накрест, удержит на месте оконные стекла. Одним Оуэнсам грозит опасность, что их дом снесет прочь с фундамента.