Правая рука

Тогда мальчик поднял глаза и застенчиво посмотрел на суровое лицо Тихона.

– Спасибо, - сказал он, - я знаю.

В самом начале весны Мигуэль сказал Тихону, что через две недели их лагерь возвращается под Москву. Тихон промолчал, но назавтра побрился, надел бушлат, бескозырку и пошел в Белокуриху к начальнику пионерского лагеря, высокому человеку со смеющимися прищуренными глазами. Краснея до дурноты и глядел на свои бутсы, Тихон объяснил высокому, человеку, что так как Мигуэль - сирота и нет у него ни одной родной души, то он, Тихон, хотел бы усыновить мальчика.

– Нет, - сказал, улыбаясь, высокий человек, - у нас ему будет лучше. Поверьте мне, товарищ Рябцов. Вы плохо продумали это дело. Через год-два посмотрим. Через год-два милости просим, приезжайте к нам.

– А раньше нельзя?
– глухо спросил Тихон.

– Что ж, можно и раньше, - улыбнулся высокий человек.

– Ну, простите!
– Тихон поднялся и вышел, зацепившись плечом за косяк двери.

В день отъезда мальчик пришел попрощаться с Тихоном. Тихон заметил его на повороте дороги и торопливо, крадучись, ушел в лес, спрятался за камнем и, свертывая цигарку, слушал, как мальчик зовет его.

– Чего уж там, - шептал Тихон, - сойдет и так. Чего уж прощаться!

Мигуэль ушел печальный, встревоженный.

Лагерь уехал. С тех пор Тихон подолгу не приходил в Белокур иху. Он перестал бриться, ворочался по ночам, с ненавистью смотрел на весенние горы. Они цвели до самых вершин полевыми цветами, и даже старухи по деревням, глядя на горы, что-то шамкали про райские места, про благорастворенье воздуха. А для Тихона не было сейчас во всем мире мест более угрюмых, нагоняющих тоску, чем эти благословенные горы.

"Не нужный я никому человек", - думал Тихон, и сознание этой ненужности было страшнее всего, что он до сих пор перенес в жизни.

В конце весны Тихон неожиданно взял расчет. Ночью он сложил в матросский мешок кое-какие вещи, немного хлеба, соли и ушел пешком в Бийск, на железную дорогу. Адрес лагеря был у Тихона зашит под подкладкой бушлата. Тихон шел быстро, насвистывал - земля горела у него под ногами.

На берегу Катуни он два часа дожидался парома. Молодые голосистые бабы сводили к парому упиравшихся лошадей. Била в реке тяжелая рыба нельма. Старуха в разноцветных валенках: левый - серый, а правый - черный, сидела на возу, долго рассматривала Тихона, жалела его - молодой, видный человек, а без руки - и наконец отважилась, спросила:

– Куда ж это ты бредешь, милый, с котомкой да без руки? Бредешь, смеешься. Горе тебе нипочем.

– К сыну я иду, - ответил Тихон.
– Поняла, старая? К сыну!

– А жена померла, что ли?

– Не было у меня жены, - усмехнулся Тихон.

– А ты не смейся над старой!
– рассердилась старуха, - У меня тоже двое сынов на фронте.

– Я не смеюсь.
– Тихон взглянул на старуху.
– Сын у меня... приемыш... К нему и иду. Около него жить буду.

– Ну, разве приемыш!-заулыбалась старуха.- Ты так и скажи. Небось ласковый?

– Даже очень, - ответил Тихон.
– Как для других, а для меня нету ласковей человека на свете.

– Вот я и гляжу, что ты радуешься, - сказала - старуха.
– Безрукий, калека, а радуешься.

– Ничего, бабка, и для меня найдется занятие!
– сказал Тихон и пошел на паром.

Паром, скрипя, тронулся, и тотчас солнце так ударило по воде, что Тихон зажмурился. Прощайте, сибирские горы!

1943