Правда и ложь в истории великих открытий

Утверждения Пастера о том, что эксперименты Пуше ничего не доказывают, потому что тот использовал загрязненную ртуть, сами являются примером логической непоследовательности. Явление, при котором ученый отрицает доводы, противоречащие его убеждениям, утверждая, что эксперимент его идейного противника был проведен некорректно, получило название «регресс экспериментатора». Особенно часто это явление встречается в тех областях, где для проверки новых идей используются сложные установки. Ученый часто просто не способен понять, почему оппонент не может повторить его эксперимент, — может, он сам ошибся, а может, ошибается его противник. В действительности вероятны обе причины. Похоже, Пастер не обращал внимания на такие проблемы. Нарушая каноническое правило научного метода и проявляя непримиримость, которую потомки не преминули бы заклеймить позором, окажись он не прав, Пастер при всяком удобном случае использовал формулировку «загрязненная ртуть», чтобы только опорочить результаты, предъявляемые Пуше. Очевидно, его, Пастера, собственный критерий отбора экспериментальных данных был предельно прост: признавать только то, что поддерживало принятую им позицию. Конечно же Пастер посчитал бы за оскорбление, если бы его обвинили в подтасовке данных, но при этом его контратака на Бернара показала, насколько грубым он может быть, обвиняя других именно в таком поведении.

Кроме того, Пастер был слишком надменным, чтобы точно воспроизводить эксперименты конкурентов. В 1864 году Пуше повторил один из наиболее показательных экспериментов Пастера, подвергая стерильные растворы действию атмосферного воздуха на большой высоте в Пиренеях. Он допустил лишь одну, но важную неточность: вместо подслащенной дрожжевой воды использовал кипяченый отвар сена. В результате во всех его сосудах образовалась плесень — это означало, что для повторного зарождения жизни необходим только кислород. Обрадованный такими результатами, Пуше в очередной раз бросил перчатку Пастеру. Но тот наотрез отказался не только повторять пиренейские эксперименты Пуше, но и рассматривать допустимость использования травяного отвара вместо подслащенной дрожжевой воды. Теперь он не мог валить всю вину на ртуть и отделался странным замечанием, сказав, что Пуше использовал напильник вместо клещей, после чего вообще отказался от каких-либо комментариев. Дальнейшие дебаты происходили так, словно никогда и не было этого великого и многообещающего момента в жизни Пуше. Пожалуй, наука и самоуверенность вместе не уживаются.

Пуше был абсолютно прав, утверждая, что отсутствие спонтанного размножения в сосудах Пастера не дает ответа на вопрос, могут ли организмы вновь появляться при других обстоятельствах. И это делало поведение Пастера еще более бессмысленным. Сторонникам спонтанного размножения необходим был лишь один убедительный пример, чтобы завершить дебаты в свою пользу. Вместо того чтобы признать их правоту, Пастер вопреки логике предпочел утверждать: раз спонтанного размножения не произошло в его сосудах, то его не может быть вообще. При тогдашних зачаточных знаниях о природе и жизни позиция Пуше выглядела почти безупречно. Действительно, при невозможности доказать обратное, то есть показать, что спонтанного размножения не бывает в принципе, аргументы Пуше неопровержимы.

Но сегодня-то все иначе. Те, кто не способен принять сверхъестественное объяснение возникновения жизни, обязаны предполагать, что где-то во Вселенной некогда и как минимум однажды спонтанное размножение все-таки произошло. Пастер был католиком, и такое предположение для него не составляло проблемы. Тем не менее с научной точки зрения он должен был либо доказать ошибочность каждого эксперимента, который Пуше объявлял успешным, либо согласиться с его доводами. Пастер, похоже, понимал это, и пиренейские эксперименты Пуше вызвали у него серьезное беспокойство. Он не мог отрицать, что, изменив условия эксперимента, Пуше, вероятно, доказал свою правоту. Проблема же заключалась в том, что к 1864 году Пастер отдал так много сил и эмоций опровержению идеи спонтанного размножения, что оставаться честным в науке ему уже было трудно.

Неудивительно, что он без всякого энтузиазма встретил известие о том, что физиолог Лондонского университетского колледжа X. Чарльтон Бастиан готов публично продемонстрировать возникновение спонтанного размножения в нейтральной или щелочной моче. Было это в 1877 году. Бастиан заявил, что хочет свести спор с мэтром только к «одному вопросу», а именно: может ли незагрязненный поташ, содержащийся в моче, создать необходимые условия для спонтанного размножения? Как и Пуше, Бастиан понимал, что достаточно лишь одной демонстрации. Лагерь Пастера ответил тактикой проволочек, и раздосадованному Бастиану пришлось вернуться домой, так и не поставив во Франции ни одного эксперимента. Можно не сомневаться в том, что, хотя публично Пастер объяснил результаты, полученные Бастианом, некорректностью методологии, в узком кругу он и его сторонники отнеслись к этим экспериментам весьма серьезно. Как недавно показал исследователь записных книжек Пастера Джеральд Гейсон, команда Пастера потратила несколько недель на тайную проверку результатов, полученных Бастианом и на отработку своих собственных идей, касающихся распространения микроорганизмов в окружающей среде.

Как мы теперь знаем, при всем несоответствии поведения Пастера и наших представлений об идеальном ученом, такая тактика спасла его от больших неприятностей. Если бы он публично повторил эксперименты Пуше или Бастиана, то получил бы трудноопровержимые результаты в пользу спонтанного размножения. Совершенно очевидно, что раствор поташа у Бастиана и настой сена у Пуше были загрязнены микроорганизмами, однако система научных взглядов, в рамках которой работали и они и Пастер, была такова, что загрязнитель был бы вряд ли обнаружен. Все трое верили в то, что в среде, доведенной до точки кипения воды, никакие формы органической жизни не существуют. Однако это предположение оказалось ложно. Позднее выяснилось, что некоторые микробы погибают только при нагреве под давлением до 160 °C, причем только после нескольких циклов нагревания и охлаждения.

В дрожжевом растворе, использованном Пастером, вряд ли были термостойкие бактерии, но в поташе и сене они вполне могли оказаться. На самом деле сено Пуше почти наверняка было заражено бактериями bacillis subtilis.Эти удивительные бактерии выдерживают исключительно высокие температуры и быстро размножаются в присутствии кислорода. Стерилизация, используемая и Пастером и Пуше, бессильна против столь жизнестойких организмов. Поэтому, если бы Пастер вернулся на ледник Мер де Гляс и использовал бы сенной настой вместо подслащенной дрожжевой воды, перед ним обязательно встала бы дилемма: публиковать результаты, которые доказывали бы правоту Пуше, либо объявить их ошибочными из-за непонятно откуда взявшегося загрязнения. Если бы Пастер, стремясь сохранить уважение к себе, принял результаты экспериментов Пуше и лишь затем высказал сногсшибательную идею о существовании термостойких бактерий, то, по всей вероятности, его бы осмеяли. Как бы там ни было, но до тех пор, пока суть явления оставалась непонятой, споры вокруг спонтанного размножения разрешить бы не удалось.

СПОНТАННОЕ РАЗМНОЖЕНИЕ РАВНО ЭВОЛЮЦИОНИЗМУ РАВНО ЕРЕСИ

Чтобы проникнуть еще глубже в суть вопроса о том, почему огромное количество французских ученых, формировавших общественное мнение, было заранее готово принять небезошибочную позицию Пастера, необходимо рассмотреть более широко социальную значимость спора между Пастером и Пуше. Ключ к пониманию находится в связях, возникших между теорией спонтанного размножения и другими идеями, которые, по мнению французского истеблишмента, должны были вызывать беспокойство. Это сегодня трудно представить, что ложная научная позиция может угрожать стабильности государства. Тем не менее такова была ситуация во Франции, когда Пастер и Пуше сошлись в поединке.

Далеко не все из тех, кто присутствовал на знаменитой лекции Пастера, состоявшейся в 1894 году в Сорбонне, явились на нее с невинным желанием узнать научную истину. В годы Просвещения идея спонтанного размножения всегда связывалась с идеей эволюции. Одним из первых эволюционистов был Жан-Батист Ламарк. В последние годы XVIII столетия Ламарк осмелился оспорить строчки Книги Бытия (2: 7): И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.Вместо этого ученый утверждал, что новая жизнь возникает постоянно и спонтанно, пока не ступит на предопределенный путь развития от простейших монад до таких сложных форм жизни, как Homo sapiens.Таким образом, ламаркизм лишал Бога-Творца даже такой роли, как забота о мире. Однако в обществе, десятилетиями раздираемом революцией, где атеистические идеи использовались в борьбе среднего и нижних классов против монархии, аристократии и Церкви, не было ничего удивительного в том, что Ламарк был подвергнут остракизму, когда власть в очередной раз захватили силы реакции. В конце концов его карьера была намеренно разрушена усилиями Жоржа Кювье [3] , архиконсервативного деятеля и величайшего натуралиста начала XIX века.

3

Жорж Кювье (1769–1832); один из реформаторов сравнительной анатомии, палеонтологии и систематики животных, не признавал изменяемости видов, объясняя смену ископаемых фаун так называемой теорией катастроф. (Здесь и далее — примеч. переводника.)

В 60-е годы XIX века французская Римско-католическая церковь вновь обрела духовную и политическую власть в стране (кстати, император Луи-Наполеон взошел на трон во многом благодаря Церкви) и вновь была готова восстать против ереси, а потому все нападки на Священное Писание могли неизбежно привести к политическим и религиозным бурям. Как отмечал современный Пастеру блестящий английский физиолог Ричард Оуэн, эксперименты Пастера «имели преимущество в том, что служили интересам „партии порядка“ и потребностям теологии». Хорошо это понимая, Пуше при всяком удобном случае старался отрицать атеистический смысл спонтанного размножения. Естественно, его усилия ни к чему не приводили. К 1858 году ассоциации между спонтанным размножением, эволюционизмом и атеизмом оказались настолько сильны, что разрушить их было совершенно невозможно. Для правящих кругов спонтанное размножение и атеизм были синонимами и звучали как призыв к мятежу. В таком контексте ни у Пуше, ни у Бастиана не было никаких шансов на беспристрастное отношение к себе и своим теориям.

В середине XIX века для разрешения продолжительных научных споров Академия наук часто создавала официальную комиссию. Можно было не сомневаться, что собравшаяся в 1863 году такая комиссия сознательно выступит против несчастного руанского натуралиста. В 60–70-е годы клика консерваторов изо всех сил поддерживала Пастера. Как мы видим, это делалось тогда, когда позиция его противника выглядела убедительней всего, причем чем крепче она становилась, тем более предвзято вела себя комиссия. Получив, как ему казалось, дополнительные доказательства в пользу существования спонтанного размножения во время своих пиренейских экспериментов, в 1864 году Пуше добивается созыва второй академической комиссии. К сожалению к этому времени выводы комиссии почти полностью зависели от друзей Пастера. Более того, Луи Наполеон недавно назначил одного из главных сторонников Пастера в его споре с Пуше сенатором и министром сельского хозяйства. Оценив все происходящее и поняв, что объективного слушания не получится, Пуше отозвал свой вызов и покинул поле боя.