Правда о «чудесных» исцелениях

Гипноз и внушение должны занять принадлежащее им по праву достойное место среди других лечебных методов медицины, заявил в свеем докладе на том же IV съезде врачей Ардальон Ардальонович Токарский, друг и соратник выдающегося психиатра С. С. Корсакова. Радуясь достигнутому к этому моменту уровню знаний о гипнозе, Токарский провозглашает: отныне в этом вопросе нет места мистическим представлениям. «Изучение внушения открыло необыкновенно могучее влияние психических воздействий, которое может быть без всякого преувеличения поставлено наряду с воздействиями факторов физических, и пользование психическими влияниями стало задачей врача.... Эта мысль вдохновляла всю деятельность Токарского, который первым в России читал студентам-медикам Московского университета курс физиологической психологии и гипнотерапии. Известно отношение Токарского к целителю «силой божьей» священнику Сергию Пермскому из села Нахабино, практиковавшему религиозное лечение алкоголизма. Токарский специально сам ездил смотреть, как борется с пагубным влечением пьяниц к алкоголю отец Сергий, и потом рассказывал: «Ничего, кроме внушения и гипноза, я там не видел, никаких „чудес", никакой „божьей воли'*, обычная психотерапия верой». Последовательно и непримиримо борясь с предрассудками, Токарский неустанно подчеркивал значение науки, роль знания и опыта, напоминая, что в области применения гипноза не должно быть места невеждам. Применение гипноза доступно каждому врачу, но успех ждет лишь того, кто глубоко овладел всей суммой необходимых знаний, техникой гипнотизации, основами психиатрии и медицинской психологии, На вопрос о том, кто может быть гипнологом, не требуется ли для этого каких-то особых, сверхъестественных качеств и врожденных свойств, Токарский решительно отвечал: «Это обстоятельство не имеет здесь совершенно никакого значения, и если бы сам дьявол явился в качестве гипнотизера, то и ему следовало бы прежде всего ознакомиться с явлениями» К Безграничное человеколюбие, душевная тонкость, широта познаний, влюбленность в свое дело — характерные черты Токарского как человека и врача, поднявшего метод лечебного влияния словом до высоты подлинного искусства врачевания психики больного, а тем самым и всего его организма.

Велика роль в развитии науки о гипнозе, внушении и связанных с ними явлений выдающегося отечественного психоневролога академика В. М. Бехтерева. Он считал гипноз своеобразным видоизменением нормального сна. Главное отличие гипнотического сна от естественного он видел в том, что гипноз вызывается искусственно усыпляющими приемами гипнолога. Из таких приемов самым эффективным Бехтерев считал словесное внушение, дополненное действием однообразных слабых физических раздражителей. Сам он был великолепным психотерапевтом и постоянно применял гипноз и внушение в собственной лечебной практике. Из нее он брал те приемы успешного лечения различных заболеваний этим методом, которые постоянно публиковали в медицинских журналах и сборниках, стремясь привлечь внимание и интерес своих коллег к психотерапии. Бехтерев отдал немало сил пропаганде правильных естественнонаучных представлений о гипнозе среди широких масс населения. В годы перед первой мировой войной, когда в России взмыла очередная волна увлечения «чудесами», «духовыстукиванием», магией и прочими видами мистики, усиленно поощрявшихся правящей верхушкой, научно-популяризаторская деятельность Бехтерева имела огромное прогрессивное значение. На конкретных, взятых из жизни примерах он убедительно показывал, что факты, которые

мистики выдают за «чудесные исцеления», «материализацию духов», «божественные видения» и «откровения», в действительности, там, где речи нет о вульгарном обмане, построены на неизвестных большинству людей явлениях гипноза и внушения. Один из таких кажущихся непостижимо чудесных случаев он подробно описал, в своей книге «Внушение и его роль в общественной жизни». «Мальчик Г. страдал параличом истерического происхождения, природа которого, к сожалению, осталась нераспознанной известным в Петербурге психиатром, признавшим его неизлечимым. Парализованный мальчик оставался беспомощным уже много лет, как вдруг однажды во сне он увидел лик божьей матери, приказавшей ему поклониться святой иконе, находящейся в часовне по Шлиссельбургскому тракту у Стеклянного завода и известной тем, что ударом молнии в 1888 г. было разрушено все внутри часовни, но сохранился лишь образ божьей матери, причем лик ее оказался усеянным в форме венца медными монетами из сборной народной кружки. Проснувшись, Г. настойчиво начал просить себя повезти к упомянутой иконе, и когда желание его было исполнено, то оказалось, что уже во время молебна он получил возможность стоять на ногах и с этих пор начал ходить». Бехтерев объясняет, что, как ни удивителен этот случай, его происхождение вполне естественно. Фанатическая вера мальчика в силу иконы (которую молва из-за приключившегося с ней необычного происшествия окружила ореолом чуда), соединившись с самым сильным для тяжелого больного желанием — выздороветь, подчинила себе все его мысли и чувства, не оставив в его сознании места никакой критике. Эта мысль действовала по механизму сильнейшего самовнушения, благодаря которому и произошло почти моментальное освобождение больного от истерического паралича. Однако глубоко проникнуть во внутреннюю физиологическую природу гипноза и внушения Бехтереву не удалось. Это сделал великий русский физиолог И. П. Павлов со своими учениками и последователями.

На благо человеку Уже с середины прошлого века передовые ученые — физиологи, психологи, невропатологи, психиатры и педагоги — осознавали необходимость найти новый, более овершенный, более точный метод изучения работы мозга. Первым глашатаем этой идеи был физиолог И. М. Сеченов. Тот способ изучения психики, которыми пользовались «умы из самых крупных — от Аристотеля до Канта»,— заявляет Сеченов, — метод самонаблюдения, метод анализа собственных переживаний и поступков, догадок о мотивах поведения, мыслях и чувствах других людей — недостаточен, он мало дал, он часто ведет к ошибкам. По самому своему существу он не может быть свободен от сугубо личных, пристрастных суждений, над ним не может не тяготеть рок неточности. Поэтому-то до сих пор психология и оставалась непочатой наукой. Он предлагает новые, плодотворные пути: 1) сопоставление психических явлений у человека с психикой животных; 2) изучение человеческой психики методом сопоставления полученных данных с достаточно хорошо изученными и доступными точному анализу физиологическими процессами, совершающимися в низших отделах нервной системы. Шарко, как бы перекликаясь с Сеченовым, пишет: «До сих пор принято было не принимать во внимание психологию, ее преподают в колледже, но эта маленькая психология в розовой водице немного дает. Надо создать иную психологию, основанную на изучении патологии, которой мы

занимаемся... Надо для контроля этих наблюдений человека над самим собой обратное наблюдение, и в этом противоположном наблюдении нервная патология должна сыграть большую роль»

В 1894 г. В. Я. Данилевский произнес пророческие слова: «...мы вправе изучать психические проявления совершенно так же, по тому же плану, как и явления телесной жизни. Геоцентрическая теория была разрушена лишь тогда, когда Коперник вообразил себя вне земли; только тогда явилась возможность объективно исследовать движения ее, все равно как и других планет. Подобно этому должен поступить и натуралист, изучая душевные явления как известную часть процессов общей жизни». Таким Коперником, сумевшим взглянуть со стороны на явления душевной жизни, стал Иван Петрович Павлов. В поисках ключа к тайнам мозга, к этой запретной обители «бессмертной души» Павлов пошел по пути, открытому отцом русской физиологии И. М. Сеченовым, книга которого «Рефлексы головного мозга» (1863) оказала глубокое влияние на образ мышления будущего естествоиспытателя.

Павлов, как и Сеченов, не только смело отказался от извечного деления организма на «бессмертную душу» и «тленное тело», но, исходя из их единства, пришел к признанию необходимости изучения всех форм деятельности организма, в том числе и психической, единым научным методом. Однако он пошел значительно дальше своего учителя. Сеченову принадлежала гениальная, но все же лишь чисто теоретическая идея о том, что объяснения психическим явлениям следует искать в понятии рефлекса. Закономерности же, лежащие в основе этих явлений, им не были, да и не могли быть найдены, ибо в его руках еще не было истинного экспериментального метода их изучения. Павлов нашел его в методе условных рефлексов, который и послужил ему ключом к самым сокровенным, запретным тайнам «души». С его помощью Павлов установил основные законы высшей нервной (психической) деятельности. Избранный Павловым путь строго объективного изучения психики был в корне противоположен принятому доселе в этой области методу субъективному. При субъективном методе личное отношение исследователя к явлениям, которые он изучает, его собственное, произвольное мнение о них служит исходной, опорной точкой для дальнейших заключений. Естественно, что говорить о какой-либо научной точности при этом совершенно невозможно. В противовес этому, объективное исследование требует прежде всего беспристрастности в подходе к изучаемым явлениям, полностью исключает предвзятое отношение к наблюдаемым фактам, стремится к возможно большей точности при их регистрации. Лишь на основе сопоставления полученных этим путем точных, доступных проверке данных делаются выводы и заключения, познаются закономерности изучаемых процессов. Этим требованиям объективности в физиологии отвечал метод исследования процессов, протекающих в организме, путем точной регистрации реакций, развивающихся в ответ на внешнее раздражение, т. е. здесь исходной, опорной точкой для суждения о внутренних процессах служат их внешние проявления в виде ответов организма на воздействия внешнего мира. Метод условных рефлексов стал поистине волшебным ключом к раскрытию глубин протекающих в мозгу процессов. С его помощью было установлено, что фундамент психической деятельности составляют два основных, взаимно противоположных и тем не менее тесно друг с другом связанных нервных процесса — возбуждения и торможения, что орган высшей психической деятельности — кора больших полушарй головного мозга, что именно в ней сосредоточено верховное управление жизнедеятельностью нашего организма. Когда мы бодрствуем, работаем, веселимся, едим, в мозгу преобладает процесс возбуждения, нервные клетки коры находятся в состоянии максимальной активности. Когда же мы отдыхаем, спим, скучаем, то на первый план выступает процесс торможения. Внешние проявления деятельности клеток в это время угнетены, но это не значит, что торможение есть состояние бездеятельности, полной пассивности. Нет, ибо внутри клеток во время торможения идет усиленная работа — клетки усиленно усваивают нужные им питательные вещества обновляют свой состав и тем самым восстанавливают способность к новой активной деятельности. Все, что совершается вне и внутри нас, воспринимается органами чувств и многочисленными чувствительными нервными окончаниями, посылающими сигналы-сведения в высший отдел мозга. Проанализировав и суммировав всю поступившую информацию, сравнив ее с уже хранящейся в нем, мозг в свою очередь посылает сигналы-распоряжения к исполнительным органам нашего тела, заставляя чаще или реже биться сердце, слабее или сильнее сокращаться мышцы грудной клетки, регулируя отделение пищеварительных соков. Свой высокий пост верховного распорядителя и регулятора жизни организма и нашего поведения мозг получил в процесс эволюционного развития животного мира вовсе не случайно. Право на занятие этой почетной и ответственной должности дала ему чрезвычайно тонкая чувствительность и реактивность составляющих его нервных клеток. Но за эти редкостные качества им приходится расплачиваться, и притом очень дорогой ценой: клетки мозга отличаются большой ранимостью и утомляемостью. Превышение предела их работоспособности и выносливости грозит им опасностью болезненного истощения, необратимого разрушения. На пути этой опасности самой природой поставлен защитный барьер — процесс торможения, главнейшее средство саморегуляции мозга. Если действующий на нервные клетки мозга раздражитель чрезмерно силен или длительность действия даже и умеренного раздражителя излишне велика, деятельность мозговых клеток угнетается. Вначале величина их ответов перестает соответствовать силе раздражителя, а затем они перестают реагировать. Развивается полное торможение.

Влияния, ослабляющие мозговые клетки, снижающие их работоспособность, — утомление, недостаточное питание, перенесенная инфекция, отравление (наркотиками, ядами), нервное потрясение, увеличивают их подверженность торможению. И это вполне понятно, ибо для ослабленных нервных клеток раздражители, бывшие прежде сильными, становятся сверхсильными, превышающими предел их рабочих возможностей. Торможение, как и возбуждение, процесс движущийся: возникнув в одном участке коры больших полушарий, оно может распространиться дальше, разлиться по всей ее поверхности и даже спуститься на нижележащие отделы мозга. Именно так выглядит мозг в -то время, когда человек крепко спит. Охваченные торможением нервные клетки не отвечают или лишь очень слабо отвечают на поступающие к ним извне сигналы, поэтому спящий и не реагирует на шум, разговоры, свет, разумеется, если раздражения не очень сильны; в противном случае они разбудят даже и спящего богатырским сном. Во время сна востанавливается работоспособность огромной массы клеток мозга, поэтому, проснувшись, мы чувствуем себя бодрыми, освеженными. В жизни человека сон и бодрствование ритмично сменяют друг друга. О том, насколько сон необходим для жизнедеятельности организма, можно судить хотя бы по тому, что полное лишение сна и люди, и животные переносят гораздо труднее, чем голодание, и очень скоро гибнут.

Был поставлен специальный опыт: одних собак полностью лишили сна, а других пищи. Первые погибли на 5-й день, а вторые были живы и после 25-дневного голодания. Торможение переходит в сон, когда условия благоприятствуют распространению тормозного процесса. Всем известно снотворное действие однообразно повторяющихся раздражителей умеренной силы. Так, неодолимо клонят нас ко сну тихий шелест листьев, перестук колес поезда, тиканье часов, монотонная речь, слабое завывание ветра, негромкие колыбельные песни. Благоприятствует сну и устранение сразу нескольких раздражений из окружающей обстановки— громкого шума, яркого света. Эти раздражения, создавая очаги возбуждения в мозгу засыпающего человека, препятствуют торможению охватить всю кору больших полушарий и тем самым мешают быстрому наступлению сна.

Но разве только эти внешние раздражения препятствуют засыпанию? Человеку еще больше мешает уснуть то, что находится внутри него — волнения, беспокойства, переживания. Чаще всего именно это создает в мозгу очаги стойкого негасимого возбуждения, препятствующие торможению захватить под свою благотворную власть весь наш мозг. Но недаром в русской поговорке о силе сна сказано: «И рать, и воеводу в один мах перевалял». Сон рано или поздно, но наступит. Каков же будет характер этого сна, какова картина происходящих во время него в мозгу процессов? Возьмем наиболее яркий пример, нагляднее всего вскрывающий суть процесса. У постели тяжелобольного ребенка уже несколько суток без сна и отдыха хлопочет мать. Все существо ее охвачено одной мыслью, одной заботой, одним переживанием. Ребенок уснул, и здесь же, побежденная усталостью, уснула она. Из окна доносится шум машин и трамваев в комнату может кто-то войти, зажечь свет, громко окликнуть спящую, она ничего не слышит. Настолько глубок, поистине непробуден этот сон. Но вот ребенок слабо, едва слышно застонал, и мать мгновенно вскакивает, бросается к нему. Это пример так называемого частичного, неполного сна. Среди преобладающей массы охваченных торможением клеток мозга, в его высшем отделе, в данном случае в слуховой зоне коры больших полушарий, сохраняется небольшой участок бодрствующих клеток, настроенных на восприятие только одного определенного раздражителя — сигнала о том, что больше всего тревожит спящую мать. Точно также бывало засыпали прямо на марше кавалеристы. Колонна, не останавли ваясь, движется, смертельно усталые всадники держатся крепко в седле, но головы их опущены на грудь — они спят. Но стоит раздаться голосу командира, подающего команду, и все мгновенно приходят в боевую готовность. Среди животного царства есть существа, для которых такой частичный, неполный сон — характерная черта образа жизни. Вот, например, как спит один из представителей крупных головоногих моллюсков — восьминогий спрут. Опустившись на морское дно, он укладывает семь своих щупалец метровой длины кольцами вокруг головы. На фоне студенистой массы поразительно ярко видны его глаза. Так он засыпает, все тело расслабляется в покое, но одно «дежурное», вытянутое кверху щупальце не дремлет, оно беспрерывно вращается над спящим. Стоит чему бы то ни было к нему притронуться, и спрут, быстро выбросив целое облако черной краски, тотчас уплывает. На биологических станциях, где такие животные находятся в аквариумах, пробовали будить спрута осторожно касаясь его тела и скрученных щупалец снизу — ничего не получалось—моллюск продолжал неподвижно лежать. Но, когда легко прикасались к вертящемуся щупальцу, то сразу наступала «полная боевая готовность» . Следовательно, здесь в совершенно естественных условиях жизни животного во время сна в центральной нервной системе всегда сохраняется бодрствующий очаг, стоящий на страже безопасности этого существа.

В лабораториях И. П. Павлова задумали создать частичный сон у животных искусственно. Одними из интереснейших в этой серии исследований были опыты доктора Б. Н. Бирмана. Он вырабатывал у двух своих собак условные рефлексы на 23 тона фисгармонии; 22 из них не подкреплялись последующим кормлением, а один тон — до 256 — всегда сопровождался дачей пищи. Через некоторое время, тихо ли, громко ли, звучали тона, не обещавшие обеда, проигрывание их стало действовать на собак усыпляюще. Засыпали они под эту музыку так крепко, что никакими силами не удавалось их разбудить. Толчки, оклики, уколы булавкой — все было тщетно. Зато звучание до 256 обрело поистине магическую силу. Едва слышное, оно мгновенно пробуждало собак, заставляло вскочить. Бодрые, до вольные, они с аппетитом облизывались и, радостно виляя хвостом, тянулись к заветной чашке.

Эти точно поставленные исследования шли в строго намеченном русле объективного метода — брались совершенно определенные внешние раздражители, безупречно и тщательно регистрировались возникавшие в ответ на них реакции животных, затем делались выводы, вытекающие из результатов опытов. Казалось бы, скучно, сухо и прозаично.

Но именно эти для неспециалиста столь неэффектно выглядевшие эксперименты разрешали одну из самых заманчиеых, самых волнующих загадок! И. П. Павлов так писал в предисловии к изданию этого исследования: «Настоящая экспериментальная работа Б. Н. Бирмана значительно приближает к окончательному решению вопрос о физиологическом механизме гипноза. Еще две-три добавочные черты и в руках физиолога окажется весь этот механизм, так долго остававшийся загадочным, окруженным даже какой-то таинственностью» К И, действительно, главная загадка гипноза в том, что погруженный в это состояние человек, казалось бы, нацело отрешенный от всего окружающего, спокойно-безразличный к сильнейшим воздействиям (вплоть до боли от ран и ожогов), проявляет поразительную тонкую восприимчивость лишь к одному — к влияниям, оказываемым на него тем, кто погрузил его в гипноз, — к голосу, словам, жестам ипнотизирующего. Разгадка в том, что гипноз— это частичный сон, при котором среди моря залитых торможением, спящих нервных клеток мозга остается небольшой островок клеток бодрствующих, возбужденных, настроенных на восприятие определенного раздражителя. Создается такой вид сна особыми искусственными условиями, где наряду с раздражителями, благоприятствующими засыпанию, всегда имеется и такой, который оказывает противоположное действие — сохраняет и поддерживает очаг бодрствования или, как его называл Павлов, «сторожевой пункт». У человека, погруженного в гипноз, этот пункт всегда «настроен» на голос того человека, который вызвал у него это состояние. Это явление носит в медицине название гипнотического раппорта, или избирательного контакта между гипнотизирующим и загипнотизированным. Исследования показали, что для возникновения гипнотического состояния необходимы такие же условия, как и для наступления сна. Такими условиями могут быть действие и внезапных, чрезмерно сильных или чрезвычайных раздражителей, и раздражителей средних и слабых, но длительное время однообразно ритмически повторяющихся.