Правда о штрафбатах - 2

Если же говорить о серьезном, то с августа 1942 г. по октябрь 1945 г. через 1, 60, 128-ю штрафную роту, документация которой составляет одно архивное дело, прошли 3348 штрафников. 796 из них погибли за Родину, 1929 получили ранения, 117 были освобождены по истечении установленного приказом срока, а 457 — досрочно. И только совсем небольшая часть, около 1 процента, отстала на маршах, дезертировала, попала к противнику в плен, пропала без вести.

Всего в роте в разное время служили 62 офицера. Из них 16 погибли, 17 получили ранения (трое из раненых были позднее убиты). Многие удостоились наград. Орденом Отечественной войны I степени были отмечены капитан И. Матета, старший лейтенант J1. Любченко, лейтенанты Т. Болдырев, А. Лобов, А. Макарьев; Отечественной войны II степени — старший лейтенант И. Данилин, лейтенанты А. Макарьев, И. Морозов; Красной Звезды — старший лейтенант И. Данилин, капитан И. Лев, старшие лейтенанты Л. Любченко, П. Ананьев (оперуполномоченный ОКР Смерш при 128-й роте), младший лейтенант И. Морозов, капитаны Р. Темиров и П. Смирнягин. Как видим, некоторые офицеры награждались орденами не раз.

Орденов Красной Звезды, Славы III степени, медалей «За отвагу» и «За боевые заслуги» удостоились также 43 красноармейца и сержанта переменного состава. Награждали штрафников не очень щедро, но все же награждали.

В числе тех немногих, кто вернулся в родной полк из штрафной роты с наградой, были красноармейцы Петр Земкин (или Зенкин), Виктор Рогуленко, Артем Таджуманов, Михаил Галуза, Илья Дранишев. Посмертно были удостоены орденов пулеметчик Петр Логванев, автоматчик Василий Сердюк.

И последнее. Штрафные роты представляли собой отдельные воинские части со всеми присущими им атрибутами, обособленные войсковые хозяйства. Благодаря этому статусу все они вошли в Перечень № 33 стрелковых частей и подразделений (отдельных батальонов, рот и отрядов) действующей армии, составленный Генеральным штабом после войны. Рота, о которой речь, числится в нем многократно: как 1-я отдельная штрафная рота 57-й армии (1942 г.), как 60-я отдельная штрафная рота (1942–1943 гг.) и, наконец, как 128-я отдельная штрафная рота 5-й армии (1943–1945 гг.). В действительности это была одна и та же рота. Менялись лишь номер, печать, подчиненность и полевой адрес.

Таким вот сложился основанный на документах рассказ об одной из штрафных рот, которая мало чем отличалась от других штрафных частей, созданных в соответствии с памятным всем фронтовикам приказом наркома обороны СССР № 227 «Ни шагу назад!». Может, не для каждого читателя он интересен, но любому, думается, позволит мысленно сравнить прочитанное с тем, что в художественной форме ему предлагали принять на веру вызвавшие в обществе дискуссии телесериалы.

Красная Звезда. 2007. 11–17 апреля.

Бабченко Л.Л МОШЕННИК ИЗ ШТРАФБАТА

Штрафной батальон. Штрафбат. Даже по своему звучанию — страшное слово. Их всегда кидали в самое пекло… Сейчас их осталось очень немного. И у каждого о своем штрафбате остались свои воспоминания. У кого — трофейный штык, у кого — справка об освобождении, у кого — страшный синюшный шрам под лопаткой. У Ивана Петровича Горина — офицерская шинель, которую он, вопреки уставу, сшил на заказ у польского портного в Познани и за которую несколько раз отсидел на «губе». Но так и не обменял ее, фартовую, идеально подогнанную, на простую солдатскую.

Нет, фамилия Мошеннику досталась, конечно, неправильная. Ну какой он Горин? Скорее — Счастливцев. Сколько раз ему представлялась возможность загнуться, но каждый раз везло. Пережить голодуху тридцатых, сталинские лагеря и штрафную роту — на это нужен особый талант. Талант везения. И он у него, несомненно, был.

Впрочем, был у него и другой талант. Мошенник умел рисовать. Когда не надо было думать о жратве, садился где-нибудь с обрывком бумаги и часами чертил портреты своих детдомовских голоштанников. Или шел в поле и писал пейзажи. В такие минуты он забывал обо всем, и ничто его уже не тревожило. И кликуха-то поначалу у него была — Художник. Мошенником-то он уже потом стал.

Вот этот-то талант в нем и приметил однажды Учитель. Подошел на рынке, где Мошенник пытался толкнуть свои репродукции с шишкинских «медведей» (они почему-то особенно хорошо шли), постоял, посмотрел. Да и взял к себе в мастерскую.

Этот поворотный момент был, пожалуй, главным везением в его жизни. Не будь Учителя, плюнул бы когда-нибудь Мошенник на искусство, связался бы с блатарями окончательно, да и сгинул бы в лагерях. Но Учитель вытащил его из стаи, принял как сына. Стал обучать. Показал, как накладывать краски, подчеркнуть игру света и тени, чтобы плоское лицо вдруг ожило на холсте, чтобы проступили в нем глубина и содержание, чтобы характер стал понятен людям. Мошенник старался. Работал как черт.

И образовалась вдруг вроде как семья у Мошенника. Вдвоем с Учителем — уже не бродяжка, в семье, при ком-то.

Какое-то время жили вместе. Писали иконы, репродукции — все тех же «Медведей» и «Охотников». Тем и кормились. Люди покупали, и стало уже казаться Мошеннику, что устроился он в жизни окончательно. Нашел свое место.

А потом вдруг началась война. Учителя забрали на фронт. Вернулся он через полгода с простреленным легким и чахоточным румянцем. Он и до войны-то особым здоровьем не отличался, а тут совсем доходягой стал. Открылось кровохарканье, которое никак не проходило с голодухи. Тогда-то Мошенник и начал подделывать хлебные карточки и менять их на еду. На хлеб. Если в день удавалось заработать полбуханки — хорошо.

Вот с этими-то карточками зимой 44-го его и повязали. Как выследили — непонятно. Тетки на базаре уж как его карточки в руках ни крутили, чуть ли не на зуб пробовали — ни разу никто в подлинности не усомнился. А вот нате, пожалуйста, пришли вечером двое, постучали в окошко: «Пошли». И пошли. Просто, буднично, обычно, как на прогулке — двое энкавэдэшников и он посередине. Как пацан со старшими братьями…

Пробыл Мошенник в СИЗО недолго. Быстрое следствие, суд, приговор. Впаяли ему за эти карточки с учетом прошлой, оставшейся еще от бесшабашной детдомовской юности судимости пять лет лагерей. Опять повезло. Статья уголовная, пять лет по тем временам — и не срок вовсе (запросто могли бы к стенке поставить по закону военного времени), а самое главное — во враги народа не записали.

В Ковровской пересылке я попросил заменить мне срок штрафным батальоном, — вспоминает сейчас Иван Петрович. — Политическим оружия не давали — не доверяли, но я шел за мошенничество, и мне заменили. И из Владимира отвезли в леса под городом. Там, за трехколючим рядом проволок, располагался запасной штрафной батальон. Довольно большой. И вот из всей моей штрафной биографии этот запасной штрафбат под Владимиром был самым страшным…

Шел 44-й год, война близилась к концу, а ему надо было еще успеть погасить судимость. И стал он проситься на фронт.

Долго не хотели отпускать, потом я уже стал настаивать — собственно, так и война кончится, и мне придется ехать в эти лагеря и отсиживать там пять лет?! С какой, спрашивается, стати? В конце концов отпустили. В то, что меня убьют, я не верил. А оправдание у меня было очень простое — я тогда был еще совсем мальчик. Я, прошу прощения, не попробовал еще ни одной девочки. Поэтому меня не должны были убить. Ранить только. Но ранить уж обязательно.

Весной 44-го осужденный Горин был зачислен в штат 62-й отдельной штрафной роты и убыл на фронт искупать вину кровью…