Правек и другие времена
Шрифт:
Он почувствовал себя, как брошенный ребенок, как комок земли, отшвырнутый на обочину дороги. Он лежал навзничь в шероховатом и неуловимом настоящем и чувствовал, как с каждой секундой распадается вместе с ним в прах.
Время Руты
Рута была даже готова полюбить Полипу. Она могла бы относиться к нему, как к большому больному животному. Но Полипа не хотел ее любви — он хотел власти над ней.
Руте иногда казалось, что в Полипе сидит кудлатый Злой Человек, — он точно так же на нее ложился, как Злой Человек на мать. Но мать позволяла это с улыбкой на лице, а в Руте пробуждались злость и ненависть, которые росли и пухли, как дрожжевое тесто. Потом Полипа всегда засыпал на ней, а его тело издавало вонь алкоголя.
Полипа запирал Руту в доме одну. Оставлял ей на кухне много отличной еды из ресторана «Укромный уголок»: холодного цыпленка, рульку, заливную рыбу, овощной салат, яйца под майонезом, сельдь в сметане — все, что только было в меню. В доме Полипы она ни в чем не имела недостатка. Она ходила из комнаты в комнату, слушала радио, надевала свои платья, примеряла туфли и шляпы. У нее было два шкафа с одеждой, шкатулка, полная золотых украшений, более десятка шляп и десятки пар обуви — она получила то, что хотела. Правда, поначалу она думала, что сможет прогуливаться в этих нарядах по улицам Ташува и щеголять перед костелом на рынке, слышать вздохи и краем глаза видеть полные восхищения взгляды. Однако Полипа не разрешал ей выходить одной. Она могла выйти только с ним. А он брал ее к своим дружкам и задирал на ней шелковые юбки, чтобы похвалиться ее бедрами. Или брал ее к Божским в Правек, или на бридж к адвокатам и секретарям, где она скучала и часами рассматривала свои нейлоновые чулки.
Потом Полипа получил от задолжавшего ему фотографа камеру на штативе и оборудование лаборатории. Рута быстро усвоила, как делаются фотографии. Камера стояла в спальне, и Полипа, прежде чем лечь в постель, всегда устанавливал на автоспуск. Потом Рута разглядывала в красном свете лаборатории тучные телеса Полипы, его зад, гениталии, толстые выдающиеся, как у женщины, груди, покрытые черной щетиной. Она видела и себя, придавленную, поделенную на фрагменты: плечи, бедра, живот. Находясь в доме одна, она переодевалась в свои платья и вставала, надушенная и элегантная, перед глазком объектива.
«Клик», — говорила камера с восхищением.
Время Миси
Течение и ускользание времени тревожило Мисю особенно в мае. Май стремительно втискивался на свое место в ряду месяцев и взрывался. Все начинало расти и цвести. Сразу.
Мися, уже привыкшая к ранневесеннему палево-серому виду из окна кухни, не могла освоиться с ежедневными переменами, которые неумеренно расточал май. Сначала в течение двух дней зазеленели луга. Потом Черная блеснула зеленью вод и впустила в них свет, который, что ни день, принимал все новые оттенки. Лес на Паперне стал нежно-салатовым, потом зеленым и, наконец, потемнел и погрузился в тень.
В мае расцветал Мисин сад, и это было сигналом, что можно стирать всю затхлую после зимы одежду, занавески, постель, половики, скатерти и покрывала. Она натягивала между цветущими яблонями веревки и наполняла бело-розовый сад яркими красками. Около Миси копошились дети, куры и собаки. Порой приходил Изыдор, но он всегда говорил о вещах, которые ее не занимали.
В саду она размышляла о том, что цветения деревьев не удержать и что лепестки неизбежно осыплются, листья же со временем побуреют и потом опадут. Ее не могло утешить, что в следующем году опять будет то же самое, потому что она знала: это не так. В следующем году деревья будут другими, они будут больше, их ветви массивнее, будет другая трава, другие плоды. «Никогда не повторится вот эта цветущая ветка, — думала она. — Никогда не повторится это развешивание белья на веревках. Никогда не повторюсь я».
Она возвращалась на кухню и принималась за приготовление обеда, но все, что она делала, казалось ей неказистым и неловким. Вареники были бесформенными, клецки неровными, макароны — толстыми и грубыми. Идеально очищенные картофелины внезапно оказывались с глазками, которые нужно было выковыривать кончиком ножа.
Мися была как этот сад и как все на свете, что подвластно времени. Она располнела после третьего ребенка, ее волосы утратили блеск и выпрямились. А глаза
теперь имели цвет горького шоколада.Она в четвертый раз была беременна и в первый раз подумала, что для нее это слишком. Она не хотела этого ребенка.
Родился сын, которого она назвала Мареком. Он был тихий и спокойный.
С самого начала он спал всю ночь не просыпаясь. Оживлялся только, когда видел грудь. Павел уехал на очередную учебу, так что после родов Мисей занимался Михал.
— Это слишком много для тебя, четверо детей, — сказал он. — Вы должны как-то предохраняться. В конце концов, Павел в этом разбирается.
Вскоре Мися убедилась, что Павел ходит с Полипой по бабам. Может, ей и не стоило таить на него обиду за это. Сначала она была в положении — толстая и опухшая. Потом наступил послеродовой период, который она плохо переносила. И все же Мися затаила обиду.
Она догадывалась, что он обжимает и имеет всех этих буфетчиц, продавщиц из мясных магазинов, официанток из тех ресторанов, которые находились под его контролем как государственного служащего. Она обнаруживала на рубашке Павла следы помады, длинные волоски. Начала выискивать в его вещах чужие запахи. И в конце концов нашла начатую пачку презервативов, которыми он никогда не пользовался, когда они занимались любовью.
Мися позвала сверху Изыдора, и они вместе разъединили большую двойную семейную кровать в спальне. Она видела, что Изыдору понравилась эта идея. Он даже добавил кое-что от себя к этой новой конструкции — поставил горшок с большой пальмой посередине комнаты между кроватями. Михал смотрел на это с кухни, куря сигарету.
Когда Павел вернулся слегка навеселе, Мися подошла к нему с четырьмя детьми.
— Я убью тебя, если сделаешь это еще раз, — сказала она.
У него задрожали веки, но он не пытался делать вид, что не знает, о чем речь. Потом бросил ботинки в угол и весело рассмеялся.
— Я убью тебя, — повторила Мися так зловеще, что младенец на ее руке жалобно заплакал.
Поздней осенью Марек заболел коклюшем и умер.
Время сада
У сада есть два времени, которые наступают, чередуясь каждый год. Это время яблонь и время груш.
В марте, когда земля становится теплой, сад начинает вибрировать и впивается в тело земли когтистыми подземными лапами. Деревья сосут землю, как щенята, а их стволы становятся теплыми.
В год яблонь деревья тянут из земли кислые воды подземных рек, которым дана сила перемен и движения. В этих водах есть потребность стремления вперед, увеличения и распространения.
В год груш все совершенно по-другому. Время груш — это высасывание из минералов сладких соков, это медленное и спокойное их соединение в листьях с лучами солнца. Деревья останавливаются в своем росте и смакуют сладость бытия. Без движения, без развития. Сад кажется тогда неизменным.
В год яблонь цветы цветут недолго, но они самые красивые. Часто их сковывает мороз или стряхивают внезапные ветры. Плодов много, но все они мелкие и невзрачные. Семена странствуют далеко от мест своего рождения: пересекают речной поток, летят над лесом на другие луга, а иногда ветер переносит их даже через моря. Помет животных слабый и немногочисленный. Но из тех, что переживут первые дни, вырастают здоровые и ловкие особи. Лисы, родившиеся во время яблонь, не боятся подходить к курятникам, так же ястребы и куницы. Кошки убивают мышей не потому, что голодны, но ради самого убийства, тля атакует людские огороды, а бабочки выбирают на крылья самые яркие цвета. Годы яблонь рождают новые замыслы. Люди протаптывают новые тропинки. Корчуют леса и сажают молодые деревья. Строят на реках плотины и покупают землю. Возводят фундаменты под новые дома. Думают о путешествиях. Мужчины изменяют своим женщинам, а женщины — мужчинам. Дети вдруг становятся взрослыми и уходят. Люди не могут спать. Слишком много пьют. Принимают важные решения и начинают делать то, чего никогда раньше не делали. Возникают новые идеи. Меняются правительства. Биржи нестабильны, и в любой день можно стать миллионером или вдруг все потерять. Вспыхивают революции, которые изменяют историю. Люди мечтают и путают мечты с тем, что считали реальностью.