Правек и другие времена

Книга Ольги Токарчук — это рассказ о том, что «время некоторых племен дополняется», как изрек таинственный раввин. Это еще и повествование о роде, который угасает, и о месте, которое исчезает. Так что же погубило Правек? На первый взгляд, приговор вынесла история. Две войны, двукратная смена строя и миграция населения из деревни в город погубили целые регионы, так что маленькая деревенька не стала исключением. Но одно дело проигрыш, другое — ощущение поражения. Поражение ощущают те, кто пытался строить свою жизнь на совершенно несовместимых началах: стремлении к неизменности и поиске нового смысла. Им хотелось, чтобы ничто не подвергалось переменам, и в то же время они желали получить от жизни нечто большее: осмысленное существование, успех, прогресс. В данной перспективе история Правека — это история конца: опустошения, распада, деградации. Именно так видит историю Павел Божский, последний житель деревни, который на приезд своей дочери реагирует словами: «Ты вернулась слишком поздно. […] Все уже кончено».

Правек проиграл — но значит ли это, что он заслуживает эпопеи? С точки зрения героического эпоса — необязательно. Ибо эпос является восхвалением героизма, проявляющего себя перед лицом угрозы, эпос является образцовым повествованием, напоминанием о том, как вели себя наши отцы и как следует рассказывать о великих делах. Тем временем, Правек оказался побежден именно течением времени, и от него не осталось ничего, что могло бы стать образцом для подражания, — никакого героического способа противодействия истории. В соответствии с таким образом мышления, Павел Божский в минуту прозрения замечает, что «его будущее — такое же, как прошлое: в нем случаются разные вещи, которые ничего не значат и ни к чему не приводят. […] Он лежал навзничь в шероховатом и неуловимом настоящем и чувствовал, как с каждой секундой распадается вместе с ним в прах». Эти два положения — что «все уже кончено» и что вещи повторяются, но «ничего не значат» — могли бы свидетельствовать, что «Правек» не является эпопеей, потому что невозможен эпос о бессмысленной жизни и заурядной смерти. Здесь не хватает фундаментального для эпопеи обещания легенды, бессмертного образа, который будет указывать людям дорогу.

Но «Правек» не является героической эпопеей. Скорее, он является мини-эпосом — рассказом о важности существования побочного, несовершенного или даже увечного. Итак, это мягкая версия эпоса, не представляющая революционно новой концепции взгляда на историю, но лишь апеллирующая к эпической очевидности. В рамках этой очевидности Токарчук склоняет нас взглянуть на историю в не-мужской перспективе (что не значит в сугубо женской). В этой перспективе фраза Павла «Все кончено» оказывается возмутительной: ведь живут дети и внучки, следовательно, жизнь продолжается. В этой же перспективе образцом жизни, который мы наблюдаем в Правеке, является единство и преемственность всего сущего — своеобразный симбиоз людей, духов, растений и животных. В классической эпопее героем является мужчина (рыцарь, завоеватель, властитель, защитник, вождь, солдат); в его руке находится оружие, а ритм его жизни отсчитывают часы истории. В эпопее Ольги Токарчук герои — это существа второстепенные, менее значительные для истории, главный реквизит — кофемолка, а символ времени — грибница.

Существа второстепенные и менее значительные (женщина, ребенок, умственно неполноценный, чудак) оказываются точным прибором, показывающим, может ли конкретная человеческая группа создать некую общность — без сортировки на лучших и худших, на важных и неважных. Кофемолка означает неизменную повторяемость одних и тех же — что отнюдь не значит бессмысленных — событий и действий. Грибница же символизирует иной ритм времени — медленный, но всеохватный: «отдельные дуновения ветра, полный неторопливой грации полет насекомых, плавные движения муравьев, частички света, оседающие на поверхности листьев». Своим существованием грибница нарушает все четкие разграничения («ни растение, ни животное», «это жизнь смерти, жизнь разложения») и вводит идею взаимопереплетения всего сущего (она «не различает и не выделяет своих детей»).

Вот так «Правек» все-таки оказывается своего рода эпопеей — эпопеей как бы меньшего масштаба, построенной по иным законам. Она исполнена мягкой меланхолии и в то же время выполняет функцию диверсии в мужской истории. В эпопее этой самый большой подвиг — не обидеть более слабого.

«Почему ты не родила сына?», или «Правек» как семейная сага

Попробуем еще раз изложить и интерпретировать содержание романа.

Лето 1914 года, Михал Небеский, молодой мельник, призывается в царскую армию. Когда он возвратится в Правек, родную деревню где-то в Келецком уезде, его дочка Мися будет пятилетней девочкой. Спустя несколько лет после окончания войны Михал и Геновефа дождутся сына, Изыдора, умственно неполноценного, но одновременно мудрого и впечатлительного мальчика. В тридцатые годы Мися выйдет замуж за Павла Божского, болезненно амбициозного юношу, который после Второй мировой войны вступит в партию и благодаря своим знакомствам сделает сомнительную карьеру санитарного инспектора. Мися родит в общей сложности шестеро детей, из которых один ребенок умрет. Оставшаяся пятерка уедет из родной деревни, заведет собственные семьи, наплодит одних дочек и никогда уже не вернется в Правек. Не вернется туда и Рута, возлюбленная Изыдора, навсегда уехавшая в Бразилию. А также сын Стаси Божской, который получил образование и профессию в Силезии. А также помещики Попельские, которые после войны оказались лишены своего имущества и уехали в город.

Раз вышеприведенное изложение позволяет нам в общих чертах сориентироваться в основном содержании книги, то мы можем «Правек» рассматривать как сагу. Очевидно, что основой композиции является структура рода и что автор трактует фабулу как путешествие по ветвям генеалогического древа. Поэтому, что бы ни возникало в повествовании, оно должно иметь отношение к представителям двух основных родов, выведенных автором в «Правеке».

Но сага это не просто повествование, которое строится вокруг истории семьи. Обычно члены семьи, в первую очередь отцы и сыновья, представлены там как люди, принимающие активное участие в истории. Иногда, как в «Саге о Форсайтах» Голсуорси, история возносит семью на вершину успеха, в другой раз, как в «Будденброках» Томаса Манна, приводит ее к упадку. Успех рода или распад неразрывно связаны с историей всего общества, но в то же время представители рода, выведенного в произведении, принадлежат к той силе, которая историю вершит: они — апологеты новой веры, новой экономики или нового типа поведения власти. Тем временем, в повести Ольги Токарчук семьи распыляются в истории. Если бы успехи Небеских или Божских измерялись в масштабах перемен XX века, оказалось бы, что это семьи более чем заурядные. Кроме того, повести не хватает повторяемости, ритма, который держался бы, по крайней мере, на протяжении одного поколения: но тут никто ни по ком ничего не хочет наследовать, поэтому три поколения каждый раз начинают свою историю сызнова.

И следовательно, опять, как и в случае эпопеи, спотыкаешься о противоречие: «Правек» рассказывает историю двух родов, но в то же время делает это нетипичным для семейной саги способом. Традиционно сага ведется в мужской перспективе — отсюда отсутствие потомка мужского пола означает конец рода и конец истории. Если рождаются исключительно дочери, считается, что ветви генеалогического древа перестают расти и древо замирает. На первый взгляд, так оно и есть в «Правеке»: история деревеньки, рассматриваемая с мужской стороны, — это утекание времени, регресс, медленный распад. Все герои уходят в никуда, в забвение, становятся неважными. Мужская история здесь, таким образом, не имеет своего продолжения. Вот почему Павел Божский так озабоченно спрашивает свою дочь: «Почему ты не родила сына?» — ведь отсутствие мужского потомка означает, что «все уже кончено».

Но Ольга Токарчук стержнем непрерывности делает женскую линию, а не мужскую. Отсюда совершенно иным оказывается видение истории. Символическим образом является не генеалогическое древо — и никакая другая постоянная структура, — а грибница, нескончаемое переплетение тканей; начала и конца здесь отыскать невозможно. Это лабиринт, в котором жизнь ползет с нитки на нитку, не задаваясь вопросом, все та же ли это или уже совершенно другая подземная «ветвь». В этой новой истории значение имеет не количество выигранных войн, победоносных революций, введенных перемен — значение имеет непрерывность. История рода течет не только по линии отцов и сыновей, но и по линии матерей и дочерей. Вот почему почти в самом начале романа появляется предложение: «Да нам вообще дочки нужны. Если бы все вдруг начали рожать дочек, в мире стало бы спокойно». Так что важным оказывается не тот, кто может жизнь забрать — ведь рано или поздно кто-нибудь это сделает, — и не тот, кто жизнью правит; важным оказывается тот, кто жизнь хранит (дает ее, окружает заботой). В такой перспективе семейная сага тянется столь долго, сколь долго продолжается жизнь ее членов — независимо от того, какого они пола. Первая глава «Правека» носит заголовок «Время Правека», последняя — «Время Адельки». Теперь уже Аделька будет своей жизнью повествовать о дальнейшем течении истории.

«Бог пульсирует в переменах», или Гностика и миф

Не все в повести Ольги Токарчук относится к эпопее или саге. Есть в ней части, которые предлагают более широкую мировоззренческую трактовку произведения. Здесь прежде всего следует указать на инструкцию к игре, «Ignis fatuus», которую раввин дал Помещику Попельскому, чтобы излечить его от меланхолии.

Помещик погружается в меланхолию, поскольку его настигло — гностическое по духу — убеждение, что мы живем не в наилучшем из возможных миров. Инструкция к игре, в сущности, подтверждает это ощущение. Она является апокрифом Ветхого Завета, рассказывающим, что Бог создал не один мир, а восемь. Каждый раз Богом руководил иной замысел, каждый раз он — точно гностический Злой Демиург — приходил к выводу, что нечто, созданное им, не слишком удалось. Мир, рожденный в результате множества противоречивых и поспешных намерений, это уже не произведение бессмертной и безошибочной воли Господа, а дитя каприза и случайности. Такой мир не стабилен, не безусловен и не окончателен, он — полон хаоса. Данный апокриф, хорошо вписавшийся в меланхолическое настроение Помещика, укрепляет его в потребности поиска того момента, когда закончилось совершенство и началось существование, полное боли, зла и страдания. Одновременно возникает проблема, что же делать с ускользающим временем — этой наиболее болезненной, мучительной и неизбежной реальностью нашей жизни.

На отдельных героев «Правека», как мне представляется, можно смотреть именно как на представителей разных позиций по отношению к ускользающему времени. Помещик Попельский считает, что «мир движется к концу, а действительность распадается, как трухлявое дерево, материю изнутри подтачивает плесень, и это происходит без всякого смысла и ничего не значит». Поэтому он впадает в меланхолию — болезнь души, терзаемой ощущением бессмысленности жизни; игра «Ignis fatuus» не лечит его недуга, а лишь позволяет ему еще больше отделиться от действительности. Его позицию — как и Павла Божского — можно назвать позицией изоляции. Оба увидели, что история является распадом, и пришли к выводу, что не существует ничего устойчивого и постоянного. А раз Бога нет, то ничто не представляет ценности. На противоположном конце находится Иван Мукта, русский солдат, который пришел в Правек вместе с армией и с войной. Он тоже видит, что все подвержено изменению, но выносит отсюда другой вывод: Иван думает, что раз Бога нет, тогда богом является природа.

Между позициями изоляции и экспансивности, между аскетизмом и витальностью находятся другие. Например, Мися, которая отчаянно ищет смысл в ускользании времени: она «внимательно наблюдала, как меняется она сама и как вокруг нее меняются другие, но она не знала, к чему это ведет, что является целью этих перемен». В ее глазах все на свете живет собственным ритмом, в своем особом времени, и времена эти накладываются друг на друга. Вещам полагается вечность («вещи просто существуют во времени, и это существование во времени является жизнью в большей мере, чем что-либо иное»), природе полагается цикличность, а людям доступно только знание, что их жизнь нельзя вписать в повторяемый ритм, ибо все однократно: «она размышляла о том, что цветения деревьев не удержать […]. Ее не могло утешить, что в следующем году опять будет то же самое, потому что она знала: это не так. В следующем году деревья будут другими […]. „Никогда не повторится вот эта цветущая ветка, — думала она. — Никогда не повторится это развешивание белья на веревках. Никогда не повторюсь я“».