Правила для радикалов

Джефферсон, Франклин и прочие были людьми чести, но они знали, что Декларация независимости была призывом к войне.

Они также знали, что перечень многих вполне конструктивных преимуществ Британской империи для колонистов настолько слабо иллюстрировал безотлагательную необходимость взяться за оружие для Революции, что это было бы поражением от своей же руки.

Результатом вполне мог стать документ, заявляющий, что чаша весов справедливости по крайней мере на шестьдесят процентов перевешивала в нашу сторону и только на сорок процентов в их сторону; и что из-за этой двадцатипроцентной разницы нас ждёт революция.

Ожидать, что мужчина бросит жену, детей, дом, оставит свой урожай в поле, возьмёт ружьё и вступит в Революционную армию ради перевеса в двадцать процентов в балансе справедливости для человека, — значит противоречить здравому смыслу.

Декларация независимости как объявление войны должна была быть тем, чем она и была, — подтверждением справедливости дела колонистов на все сто процентов и стопроцентным осуждением действий британского правительства как злого и несправедливого.

Наше дело — блистательная справедливость, союз с ангелами; их дело — зло, союз с дьяволом; ни в одной войне ни враг, ни общее дело никогда не были выставлены серыми.

Таким образом, с одной точки зрения, замалчивание было оправданным, с другой — это был преднамеренный обман.

История состоит из «моральных» суждений, основанных на политике. Мы осуждали принятие Лениным денег от немцев в 1917 году, но тактично молчали, в то время как наш полковник Уильям Б. Томпсон в том же году пожертвовал миллион долларов противникам большевиков в России.

Будучи союзниками советов во Второй мировой войне, мы восхваляли и приветствовали коммунистическую партизанскую тактику, когда русские использовали её против нацистов во время их вторжения в Советский Союз; мы осуждаем ту же тактику, когда она используется коммунистическими силами в разных частях мира против нас.

Методы противника, которые он использует против нас, всегда аморальны, а наши средства всегда этичны и основаны на самых высоких человеческих ценностях. Джордж Бернард Шоу в романе «Человек и сверхчеловек» указал на различия в этических определениях в зависимости от того, на какой позиции вы находитесь.

Мендоса сказал Таннеру: «Я разбойник; я живу тем, что граблю богатых». Таннер ответил: «Я джентльмен; я живу тем, что граблю бедных. Пожмём друг другу руки».

Третье правило этики средств и целей заключается в том, что на войне цель оправдывает практически любые средства. Соглашения о Женевских конвенциях обращения с пленными или применении ядерного оружия соблюдаются только потому, что противник или его потенциальные союзники могут нанести ответный удар.

Замечания Уинстона Черчилля своему личному секретарю за несколько часов до вторжения нацистов в Советский Союз наглядно продемонстрировали политику средств и целей в войне.

Узнав, что такой поворот событий неизбежен, секретарь поинтересовался, как Черчилль, ведущий британский антикоммунист, может примириться с тем, что он находится на одной стороне с Советами.

И не будет ли Черчиллю неловко и трудно просить своё правительство поддержать коммунистов? Ответ Черчилля был чётким и однозначным: «Вовсе нет.

У меня только одна цель — уничтожение Гитлера, и тем самым моя жизнь значительно облегчается. Если бы Гитлер вторгся в ад, я бы, по крайней мере, благосклонно отозвался о Дьяволе в Палате общин».

Во время Гражданской войны президент Линкольн без колебаний приостановил право на habeas corpus и проигнорировал указание главного судьи США.

И снова, когда Линкольн убедился в необходимости военных комиссий для суда над гражданскими лицами, он отмахнулся от незаконности этого действия, заявив, что оно «необходимо в интересах общественной безопасности».

Он считал, что гражданские суды бессильны справиться с повстанческой деятельностью гражданских лиц.

«Должен ли я расстрелять простодушного солдата, который дезертирует, и не трогать при этом и волоска хитрого агитатора, который склоняет его к дезертирству…»

Четвёртое правило этики целей и средств заключается в том, что суждение должно выноситься в контексте времени, в котором происходило действие, а не с какой-либо другой хронологической точки зрения.

Бостонская резня является тому примером. «Однако одних британских зверств было недостаточно, чтобы убедить народ в том, что в ночь на 5 марта было совершено убийство: было предсмертное признание Патрика Карра, что нападавшими были горожане и что солдаты стреляли в целях самозащиты.

Этот нежданный отказ от своих слов одного из мучеников, овеянных духом святости при смерти, которым их окутал Сэм Адамс, вызвал волну тревоги в рядах патриотов.

Но Адамс разрушил свидетельство Карра в глазах всех благочестивых жителей Новой Англии, указав, что он был ирландским „папистом“, который, вероятно, умер в исповедании Римско-католической церкви.

После того как Сэм Адамс вот так покончил с Патриком Карром, даже тори не осмеливались цитировать его, чтобы доказать, что бостонцы ответственны за Резню» (см. прим. 8).

Для британцев это было ложным, гнусным использованием фанатизма и аморальных средств, характерных Революционерам, или Сынам Свободы.

Для Сынов Свободы и патриотов поступок Сэма Адамса был блестящей стратегией и Божьим спасением.

Сегодня мы могли бы вспомнить и оценить поступок Адамса в том же свете, что и британцы, но помните, что сегодня мы не поборники революциии против Британской империи.

Стандарты этики должны быть гибкими и рястяжимыми относительно времени.

В политике этику целей и средств можно понимать в соответствии с предложенными здесь правилами.

История состоит почти из одних тому примеров, таких как наша позиция в отношении свободы открытого моря в 1812 и 1917 годах, которая плохо вяжется с нашей блокадой Кубы в 1962 году, или наш союз в 1942 году с Советским Союзом против Германии, Японии и Италии и смена расстановки сил на противоположную менее чем за десятилетие.

Линкольн приостановил действие habeas corpus, пренебрёг указанием главного судьи Соединённых Штатов и незаконно использовал военные комиссии для суда над гражданскими лицами, и всё это сделал тот же человек, который пятнадцатью годами ранее сказал в Спрингфилде: «Пусть меня не поймут так, будто я говорю, что не существует плохих законов, или что не могут возникнуть споры, для устранения которых не были приняты правовые нормы.

Такого я сказать не хотел.

Но я хочу сказать, что, хотя плохие законы, если они существуют, должны быть отменены, то всё же, пока они остаются в силе, для назидания их следует блюсти как религию».

Это был тот самый Линкольн, который за несколько лет до подписания Прокламации об освобождении рабов заявил в своей Первой инаугурационной речи: «Я цитирую одну из тех речей, когда я заявил, что у меня нет цели, прямо или косвенно, вмешиваться в институт рабства в тех штатах, где он существует.