Правила перспективы

Придется час или два подождать.

Перри перебросил ремешок планшета через плечо, расчистил себе кусочек пола на изгибе подземелья, постелил рваное одеяло, сел, подумал, не погасить ли фонарик Моррисона, и погасил. Его окутала тревожная тьма.

Демократия на марше.

В потемках.

Я больна. Следовательно, я существую. Следовательно, я реальна, а это опасно.

25

Внезапно раздался жуткий звон, а потом еще долго звенело в ушах. Стены устояли. Остальные, казалось, не обратили внимания. Бесстрастие души стало в последнее время поводом для гордости, способом выживания. Герр Хоффер втайне радовался, что свечи настолько слабо освещают лица, что молчание не кажется таким мучительным. Как же они все устали. Уже два года никто толком не спал. Ни единой ночи. Даже чтобы добрести из одного мгновения в другое, приходилось прилагать усилия. Нельзя, нельзя думать об этом проклятом Бенделе. Сколько лет от него ни слуху ни духу — может, его уже и на свете нет.

Хильде Винкель перестала рыдать и вытирала глаза платком. Смущенно улыбнувшись, герр Хоффер убрал горячую, вспотевшую ладонь с ее лопаток.

Стены чуть подрагивали. Они как будто в поезде сидят, напротив друг друга. Низкая вибрирующая нота рокочет вокруг. Странное чувство: звуки стали осязаемыми. Судя по нахмуренным лицам, это терзало всех.

Тишину нарушила фрау Шенкель.

— Все-таки я считаю, герр Хоффер, что вам здесь не место.

— Что вы хотите сказать?

— Никак не могу выкинуть это из головы. Не стоило вам покидать семью.

— Разве я их покинул?

— Все-таки сегодня не простой налет. Сегодня наступит конец. Так или иначе. В общем, я не понимаю, почему вы здесь, когда должны быть с женой и детьми. Это ненормально, честное слово. К тому же у кого-то из них скоро день рождения, верно?

Все трое уставились на него. Он недоуменно нахмурился.

— Мой долг. Долг и.о. и.о. директора, фрау Шенкель.

Господи, у Эрики день рождения на следующей неделе! Восемь лет! Она хочет учиться играть на арфе!

— Но в здании Музея ничего нет, — вмешался Вернер. Как будто сговорились. С окровавленным носовым платком на плече он был похож на сумасшедшего официанта. — Это пустая скорлупа. Призрак. Даже герр Лозе не сидит на фабрике термометров.

— Почему тогда вы здесь?

— У нас нет семьи.

— У меня есть, — возразила Хильде.

— В Лоэнфельде — нет.

Герр Хоффер обвел глазами картины, рядами уходившие во тьму. Золоченые рамы старых работ поблескивали в свете свечи. Арфа — очень дорогой и совершенно непрактичный инструмент, особенно учитывая размер их квартиры. Обязательно надо купить Эрике арфу. Когда-нибудь она станет великой арфисткой — это стоит любых жертв.

— Да, — заявила фрау Шенкель, не дожидаясь ответа, — на самом деле картин тут нет, верно?

— Они здесь, — возразил герр Хоффер.

— Их нет в инвентаре, — заметил Вернер, принявший, в виде исключения, сторону фрау Шенкель. Как будто только и ждал этой возможности.

— Ну где-то они точно есть, — невнятно возразил герр Хоффер и внезапно разволновался.

— Только у тебя в голове, — ответил Вернер.

— Все равно я за них отвечаю.

— А что, если бы я укрывал книги так же, как ты картины?

— Ты бы, как и я, перенес их в подвал.

Сердце готово было выскочить из груди.

— Нет. Вывез бы их отсюда безо всякого разрешения, — с угрюмой улыбкой возразил Вернер, складывая руки на груди. Нелегко быть напыщенным ханжой, когда сидишь на каменном полу с окровавленным платком на плече.

— Я считаю, Вернер, что в отсутствие герра Штрейхера и при его полном согласии у меня были все необходимые полномочия.

— Ты уверен?

— Да.

— А правда, что кроме нас об этих картинах никто не знает? — спросила фрау Шенкель.

— Я отправил копию описи в Берлин, вторая копия хранится в нашем банке, — ответил герр Хоффер, пытаясь восстановить свой авторитет и не опуститься до раздражения. Третья копия инвентарной описи — тетрадная страничка разлинованной розоватой бумаги — пыталась прожечь дырку в его кармане. Теперь он, разумеется, жалел, что коньяк остался наверху. Хоть желудок усмирил бы. — Какой подходящий момент для допроса, — добавил он, покосившись на Хильде в надежде на поддержку.

— Этих полотен в твоей описи нет, — сухо заявил Вернер. — Тут почти четверть всего собрания.

— Да, — посмотрел на него герр Хоффер. — И ты отлично знаешь почему.

— Инвентаризация была неполной, — пробубнил Вернер.

— Исключительные времена требуют исключительных мер.

— Я провел полную инвентаризацию библиотеки, перечислил каждый том, и они увезли все, — сказал Вернер, со страдальческим видом почесывая нос, изрезанный мелкими осколками.

— На соляной рудник, — вмешался герр Хоффер, словно это что-то меняло.

— Увезли, — повторил Вернер траурным голосом.

— Так то книги, — сказала вдруг фрау Шенкель.

— И что?

— А мы говорим про картины.

— Это очень хорошо, что книги перевезли на рудник, Вернер, — снова вмешался герр Хоффер, оседлавший любимого конька. — Как вам всем прекрасно известно, минимум раз в месяц я инспектирую хранилище. Условия там идеальные. Четыреста шестьдесят метров под землей, абсолютно сухой воздух — соль впитывает влагу, а грунтовые воды туда попросту не попадают. Книги ничуть не пострадали, даже самые старые, переплетенные в свиную кожу. Я регулярно пролистываю какую-нибудь из них, все страницы совершенно чистые. Здесь, как мы знаем, отнюдь не так сухо. Порой бывает даже сыровато. Что же до крыс…

— Вот именно. Год в подземелье не прошел для картин бесследно. Вон ту раму ведь погрызли.

— Если бы их тоже забрали, они пострадали бы гораздо больше. Можно подумать, вы не видели, как эти болваны из противовоздушной обороны утрамбовывали их в грязные мебельные фургоны!

— И слава Богу, что болваны. Проверь они опись как положено — непременно бы что-нибудь заподозрили. Как тебе такой вариант?

— Никакие они не болваны, — возразила фрау Шенкель. — Эти мальчики всю ночь расчищали развалины сиротского приюта.

— Что ничего не меняет, — не сдавался герр Хоффер. — И ты, Вернер, тоже прекрасно знаешь, что любая инвентаризация — чистейшей воды проформа, поскольку фонды Музея полностью принадлежат рейху. Ты уж прости, но я не понимаю, к чему эти обвинения.

— Это не обвинения, а желание быть в курсе дела. Полагаю, что как главный архивариус и хранитель книг, отвечающий также за историю города, коллекции ископаемых и местные народные промыслы, я имею право знать. Говорить от лица моих погибших коллег, да будет им земля пухом, я не могу.