Правитель империи
Шрифт:
Впрочем, не знаю, выдержу ли свой принцип на этот раз. Иногда охватывает непреодолимое желание бросить все к чертям, купить билет и прилететь к тебе. Ты не смотри на эти капли на письме, это не слезы, это я не насухо вытерла руки после мытья. Хотя реветь мне иногда так хочется, что сил никаких нет сдерживаться. Особенно Невыносимо после института или в праздники. Все наши знакомые замужние пары веселятся, все счастливы (даже если и несчастливы), топят тоску в песне, вине, пляске.
А мне и этого не дано, я забиваюсь в угол и… Ты еще не знаешь мое состояние. Черная меланхолия по сравнению с ним пустяки…
Вот
А в остальном — все более-менее в норме…»
«Все хорошо, прекрасная маркиза!» — едва не застонал Картенев. Он не помнил, как на столе оказалась бутылка виски, не помнил, много ли пил. Сон его был мертвый, без кошмаров, без сновидений — полное забытье. Утром он с удивлением посмотрел на полупустую бутылку, выпил стакан черного чаю, нехотя пошел в посольство.
Ему не работалось. Он пытался что-то писать, читать, но буквы расплывались. Сказавшись больным, он в одиннадцатом часу ушел домой, лег в постель и продремал до вечера. Потом, сидя на кровати, бездумно листал дневник…
Картенев вышел на улицу, постоял у подъезда, потом пошел — все быстрее, быстрее, и вот уже едва не бежал по слабо освещенным дорожкам сонного городка. В некоторых окнах еще горел свет. Но он не манил, а отпугивал Виктора. Какая-то крупная птица, тяжело хлопая крыльями, пролетела над самой его головой. Издалека доносился вой шакалов, чье-то хрюканье, чье-то рычанье. В траве прошуршала змея, замерла. И впервые Картенев спокойно подумал, что он не боится даже кобры, даже королевской…
Глава 17
Мысленный диалог Раджана с отцом
«Раджан»:
Отец, как часто, засыпая
И вознося хвалу богам
За день, что прожит был
И честно и без горя,
Как часто я молил богов
О том, чтобы они здоровье
Тебе послали. И удачу
В делах, в торговле…
«Раджан-старший»:
И в любви!
Не так ли, сын мой ненаглядный?
Любовь она всем миром движет.
«Раджан»:
И — ненависть!
«Раджан-старший»:
Ты прав, пожалуй…
«Раджан:»
Любовь — как ясный день души,
А ненависть — как ночь в грозу.
Душа — клубок, набор, сплетенье
Всей гаммы чувств, и планов, и надежд.
«Раджан-старший»:
Ты помнишь маму?
«Раджан»:
Маму? Очень смутно.
Мне слово «мама» мысли навевает
О чем-то теплом, ласковом и добром.
«Раджан-старший»:
Да, вот душа — без хаоса и гаммы
Светилась вся одною добротой.
А было так: в тяжелую годину
Ты заболел холерой. И она
Тебя у царства вечного забвенья,
Своей рискуя жизнью, вызволяла.
И вызволила дважды родила!
Но умерла сама.
Судьбою правят боги!
«Раджан»:
О, черный день!
О, черная година!
«Раджан-старший»:
Нет-нет, она богов благодарила:
«Он жив! Он жив! Я ухожу с улыбкой».
«Раджан»:
Ты тоже дважды жизнь мне дал, отец.
Лет в семь, я помню, я тонул. Меня ты спас.
«Раджан-старший»:
Да, еле откачали. Везуч ты, сын.
Счастлив твой гороскоп…
В нем, между прочим, говорится,
Что чужестранка молодая
Тебе пошлет и горе, и страданья.
«Раджан»:
За те счастливые мгновенья,
Что пережил я с Беатрисой,
Отец, готов я муки ада
На веки вечные принять.
«Раджан-старший»:
Любовь! И вот мой сын готов
Забыть свое гнездо родное.
И даже Родину забыть.
«Раджан»:
Отец, но ты ведь сам сказал:
«Любовь — она всем миром движет!»
«Раджан-старший»:
Сказал. И повторить готов.
Но у нее, как мудрецы толкуют,
Есть господа и есть рабы.
Такое рабство поначалу,
Я знаю, сам любил когда-то,
Нам сладко, радостно, желанно.
Но вот приходит час похмелья
И жить не хочется на свете.
«Раджан»:
И, тем не менее, скажи
Хотел бы ты возврата «рабства»?