Правительницы России

22 июня, уже находясь в Москве, Екатерина сообщила сенаторам, что за время путешествия она получила шестьсот челобитных и почти все они содержали жалобы крестьян на помещиков и споры между иноверными народами о землях.

30 июля 1767 года в Успенском соборе состоялось торжественное открытие заседаний Уложенной Комиссии. В конце церемонии Екатерина вручила генерал-прокурору князю Александру Алексеевичу Вяземскому завершённый ею накануне «Наказ», состоявший из 212 глав и 655 статей, большей частью построенных на трудах французских философов-просветителей.

На следующий день 420 депутатов собрались в Грановитой палате, чтобы тайным голосованием избрать маршала Комиссии. Подсчитав голоса, Вяземский объявил, что маршалом избран Григорий Орлов, но фаворит отказался от столь высокой чести «за множеством дел, возложенных на него Её Императорским Величеством», и маршалом был избран костромской депутат генерал Александр Ильич Бибиков.

А потом Орлов оказался одним из трёх чтецов, которые по очереди читали «Наказ» депутатам.

Депутаты с прилежанием, вниманием и восхищением слушали сие сочинение, а вслед за тем, находясь под сильным впечатлением от его содержания, на следующем заседании, 9 августа, решили поднести императрице новый титул.

Поступило несколько предложений, но принята была редакция Григория Орлова: «Екатерина Великая, Премудрая, Мать Отечества».

12 августа одиннадцать депутатов и маршал Бибиков поднесли Екатерине новый титул, но она поручила от своего имени вице-канцлеру, князю Александру Михайловичу Голицыну сказать так: «О званиях же, кои вы желаете, чтоб я от вас приняла, на сие ответствую: 1) на «Великая» — о моих делах оставляю времени и потомкам безпристрастно судить, 2) «Премудрая» — никак себя таковою назвать не могу, ибо один Бог премудр, и 3) «Матери Отечества» — любить Богом вручённых мне подданных я за долг звания моего почитаю, быть любимою от них есть моё желание».

Так откорректировала Екатерина верноподданные излияния господ депутатов и своего любимца.

А после окончания аудиенции сказала:

— Надобно господам депутатам обсуждать и составлять законы, а не заниматься моей анатомией.

После того как верноподданническая инициатива Орлова и прочих восторженных её поклонников получила достаточно вежливый, но решительный афронт, Григорий Григорьевич лишь однажды высказал своё мнение и оказался среди депутатов, выступавших на заседаниях Уложенной Комиссии. Это случилось 20 августа, когда был зачитан Наказ от черносошных крестьян Каргопольского уезда Архангельской губернии (черносошными крестьянами назывались государственные крестьяне, остававшиеся на Русском Севере. Они жили на казённых землях, подчинялись государственным органам и были лично свободными). Выслушав рассказ их депутата, поведавшего о бедах и нуждах крестьян, испрашивающих облегчения своей участи, Орлов, вопреки мнению большинства депутатов, выступил в поддержку каргопольцев.

14 декабря 1767 года состоялось последнее заседание Уложенной Комиссии в Москве, после чего были объявлены каникулы, и следующее заседание было открыто 18 февраля 1768 года в Санкт-Петербурге.

1768 год запомнился в России эпидемией оспы. Эта болезнь было в то время не менее страшной, чем чума или холера: сотни тысяч людей гибли от неё и не меньшее число выживших навсегда оставалось обезображенными глубокой рябью на коже лица. Карантины, даже самые строгие, практически не давали эффекта. Так продолжалось до тех пор, пока двадцатилетний английский врач Эдуард Дженнер не нашёл надёжного средства от этого ужасного недуга.

В 1768 году он привил восьмилетнему мальчику коровью, а через полтора месяца и человеческую оспу, и мальчик остался здоров.

Этот метод, несмотря на его простоту и надёжность, медленно распространялся в Англии и не лучше — в континентальной Европе. А уж в России о нём и знали-то совсем не многие. Но Екатерина, постоянно следившая за всем, что происходило в Европе, была знакома и с открытием доктора Дженнера, и с успехами его тогда ещё совсем немногочисленных последователей. Наиболее удачливым из них оказался соотечественник Дженнера военный врач Томас Димсдаль. Он был не только одним из лучших, но и одним из первых ревнителей оспопрививания, и выбор Екатерины пал на него. Англичанин приехал в Петербург вместе со своим взрослым сыном Нафанаилом — помощником отца и свидетелем его врачебных успехов.

12 октября 1768 года Томас Димсдаль привил оспу сначала Екатерине, а вслед за нею и четырнадцатилетнему Павлу Петровичу. Одновременно оспа была привита и Григорию Орлову, не желавшему отстать от своей августейшей покровительницы.

Для всех троих операция прошла успешно, а Григорий Григорьевич, слегка бравируя, уже на следующее утро отправился на заранее условленную медвежью охоту, несмотря на лёгкое недомогание.

13 февраля 1769 года Томас и Нафанаил Димсдали получили титул российских баронов. А сам Томас, кроме того, стал лейб-медиком, действительным статским советником и был удостоен пожизненной пенсии в 500 фунтов стерлингов в год. Пример Екатерины, Павла и Орлова произвёл потрясающий эффект, оспопрививание стало великосветской модой, а у новоявленных баронов не стало отбоя от сотен знатных и богатых пациентов.

Когда депутаты Уложенной Комиссии поздравили Екатерину с благополучным исходом оспопрививания, она сказала: «Мой предмет был спасти от смерти многочисленных моих верноподданных, кои, не знав пользы сего способа, оного страшася, оставались в опасности. Я сим исполнила часть долга звания моего... Вы можете уверены быть, что ныне и паче (ещё больше) усугублять буду мои старания и попечения о благополучии всех моих верноподданных вообще и каждого особо».

Эта красивая поза содержала немало рисовки и была скорее полуправдой, предназначенной для внутреннего, отечественного употребления. Правду же Екатерина предпочла рассказать человеку не столь доверчивому, как депутаты Уложенной Комиссии. В письме к Фридриху II она писала: «Меня приучали с детства питать ужас к оспе. Мне стоило больших трудов уменьшить эту боязнь в более зрелом возрасте; в малейшем нездоровье, постигавшем меня, уже видела эту болезнь. В течение весны и прошедшего лета, когда оспа производила большие опустошения, я переезжала из дома в дом и удалилась из города на целых пять месяцев, не желая подвергать опасности ни сына, ни себя. Я была так поражена положением, исполненным такой трусости, что считала слабостью не суметь выйти из него. Мне посоветовали привить оспу моему сыну. Но, сказала я, с каким лицом сделаю я это, если не начну с себя самой, и как ввести прививание оспы, если я не подам к тому примера. Я принялась за изучение этого предмета, твёрдо решившись взяться за средство менее опасное. Последующее размышление заставило меня решиться наконец. Всякий благоразумный человек, видя перед собою две опасные дороги, избирает ту из них, которая менее опасна. Было бы трусостью оставаться всю жизнь в действительной опасности со многими миллионами людей, или же предпочесть меньшую опасность, продолжавшуюся короткое время, и тем спасти много народу. Я думала, что выбрала самое верное; миг прошёл, и я в безопасности».

В связи с оспопрививанием возник и ещё один сюжет, касающийся личной жизни Екатерины и Григория Орлова. Дело было в том, что оспу императрице привили от больного пятилетнего мальчика, по документам значившегося, как Александр Данилович Марков. Иногда его фамилию писали и «Маркок». После удачно завершившейся операции он Указом Екатерины 24 ноября 1768 года был возведён в дворянство с фамилией Оспинный. 14 декабря 1768 года Екатерина писала к графу Ивану Григорьевичу Чернышову: «Моя же ныне есть забава тот самый мальчик, от которого мне привита оспа; непокойный купидон Галактион с товарищами не входят с ним в сравнение и все признают, что не видали повесы, подобной Александру Данилову сыну Оспину: резов до бешенства, умён и хитёр не по летам, смел до неслыханной дерзости; никогда не кроток, ни в ответах, ни в выдумках, ему же шестой год, и мал как клоп. Брат Ваш, граф Захар Григорьевич, граф Григорий Григорьевич (Орлов) и сам Кирила Григорьевич (Разумовский) часа по три, так как и мы все, по земле с ним катаемся и смеёмся до устали... Если хотите знать, кому он принадлежит, то знайте, что, по словам Вашего брата, он со временем предназначен занять должности Бецкого; больше о том у меня не спрашивайте. Галактион Иванович велел спросить, скоро ли будет слоник, который Вы ему обещались из Китая прислать».

Екатерина, возведя мальчика во дворянство, определила на его имя капитал в 3000 рублей, «который до его совершеннолетия вносится в банк для приращения процентами». Затем мальчика поместили в Пажеский корпус, из которого он был выпущен в офицеры, но заболел и, не достигнув тридцати лет, был выведен в отставку секунд-майором с пенсией в 300 рублей в год.

Относительно причин, по которым Оспинный впал в немилость у императрицы, достоверных сведений нет.

Что же касается «Галактиона Ивановича», то и его, как и Оспинного, считали сыном Орлова и Екатерины II, утверждая, что оба они в детстве жили в доме Василия Шкурина. Об этом в письме к графу Суффолку — статс-секретарю Англии по иностранным делам, сообщал 28 июня 1772 года английский посланник в Петербурге сэр Роберт Гуннинг: «Отношения (Г. Г. Орлова) к императрице серьёзны, и плодом их служат трое живых детей; они находятся в доме и под надзором одного человека, бывшего её камердинером в то время, как она была Великой Княжной, но несколько времени тому назад возвышенного до звания камергера с приказанием, однако, не являться ко двору. Зовут его Шкуриным. Она иногда видится с детьми, хотя и не часто» (третьим сыном был Бобринской, также живший в семье Шкурина).

Не все историки согласны с вышеизложенной версией семейного положения Екатерины и её фаворита. Совершенно бесспорно признается их сыном Алексей Григорьевич Бобринской. Что же касается Оспинного и Галактиона Ивановича, то существует и точка зрения, что эти мальчики были воспитанниками Екатерины, но не её родными детьми. В авторитетном издании — «Русском Биографическом Словаре» утверждается, что у Орлова по его смерти осталось четверо детей: 1) Софья Григорьевна Алексеева, вышедшая замуж за Ф. Ф. Буксгевдена; 2) сын Галактион, умерший в молодости; 3) сын — Оспинный; 4) дочь Елизавета, вышедшая замуж за Ф. И. Клингера.