Право на поединок
Шрифт:
– Ну? – спросил он без насмешки, по-прежнему глядя на Хономера. – Следует ли со мной разговаривать?…
Опасался он только одного. Если гордыня Избранного Ученика перевесит все прочие чувства и Хономер попросту натравит на него стражу, сколько её ни есть в этой крепости. Что ж, тогда останется выхватить Солнечный Пламень и… Песнь Смерти по себе самому он всяко давным-давно спел…
Боги, присматривающие за земными делами Своих чад, не попустили. Глаз у Хономера оказался намётанный: всё, что следовало рассмотреть, рассмотрел.
– Та-ак, – протянул он, покуда стража приходила в себя и мешкала в ожидании новых приказов. – А ты прав, язычник, нам с тобой есть о чём побеседовать… Правда, эти двое ничему ещё не обучены, так что не надейся, друг мой, на повторение лёгкой удачи. Во имя Просиявших сквозь века, сейчас мы посмотрим, на что ты годен против меня!
Мыш, понимая, что может лишь помешать Волкодаву, взлетел на подпорку навеса, покрывавшего вход в какие-то погреба, и замер на ней мохнатым чёрным комком,
Они без лишней спешки крались навстречу друг другу, то есть крался жрец, а Волкодав просто шёл и знал, что сейчас произойдёт. Вернее, знало его тело; разум присутствовал безмолвно и безучастно, взирая со стороны. Венн не любил нападать первым, но мало ли чего он не любил. Он понятия не имел, насколько на самом деле хорош был Хономер, да его это и не волновало. Он начал движение, когда до «расстояния готовности духа» оставалась ещё сажень с лишком. Плывущий, скользящий то ли шаг, то ли прыжок покрыл и эту сажень, и ещё ровно столько, сколько было надо. Пальцы венна оплели крепкое запястье жреца. Сам Волкодав на его месте уже давно смещался бы в сторону, разворачиваясь, не давая вцепиться как следует и ища у противника слабину, но Хономер не успел и попался. Если по совести, то, на взгляд Волкодава, бой был уже кончен. Он мог бы сломать ему руку, если бы захотел. Или вовсе выдернуть из сустава. Или швырнуть Хономера в любую сторону так, что Избранного Ученика не поставил бы на ноги и сам великий Зелхат. Волкодав не сделал ни того, ни другого, ни третьего: не за этим сюда пришёл. Он выждал, пока Хономер опомнится и довольно ловко начнёт отвечать ему «сломанным веслом», потом вписался в его движение и увёл опускавшуюся руку наверх. Кан-киро в понимании Избранного Ученика было таким же недоделанным, как и у злополучного наёмника с Засечного кряжа. Против не слишком ловкого человека оно ещё могло бы сработать. Против Волкодава… Жрец отшатнулся от раскрытой ладони, возникшей перед лицом, Волкодав проник под его локоть (как был – с мечами и мешком за спиной: они ему не мешали), и Хономер сперва взвился на цыпочки, потом рухнул на четвереньки и наконец вжался в землю лицом, дёргаясь всем телом и словно пытаясь зарыться под каменную мостовую. А что ещё остаётся, если казнящая боль пронизывает слипшиеся пальцы и раскалённой иглой бьёт сперва в запястье, а потом через локоть в самую спину…
Волкодав выпустил его руку. Проверять, станет ли Хономер просить о пощаде, ему не хотелось. Равно как и увечить его. В этом просто не было необходимости.
– Вставай, – сказал венн. – Хотел испытать меня, испытывай.
Избранный Ученик мгновенно перекатился в сторону (Никогда не вставай навстречу! Сперва отдались от него… – поучала когда-то Волкодава седовласая Мать Кендарат) и вскочил прыжком, выбросив ноги. Сноровисто и красиво, но венн на его месте этого делать бы не стал. Можно, вот так взвившись пружиной, как раз и налететь на кулак. Что и произошло. Надо отдать должное Хономеру: он успел вновь изогнуться назад и упасть на лопатки, уберегая нос и глаза. Когда Волкодав отступил, молодой жрец – быстро же усвоил науку – бросил себя назад через голову, снова взлетел с земли и тотчас наметился кулаком венну в лицо.
Ему, наверное, казалось, будто удар был быстрым. Волкодав рассмотрел у него на скулах красные пятна и понял, что Хономер досадовал и сердился: его, Избранного Ученика, валяли в пыли как щенка, да притом на глазах у людей! У тех самых, привыкших смотреть ему в рот во всём, что касалось выучки Воинствующих Братьев!… Страсть, жгущая душу, не добавляет телу проворства. Настоящее кан-киро – это когда враждебность, готовая тебя истребить, остаётся почти незамеченной. Кулак Хономера плыл вперёд целую вечность. Волкодав не стал ни отводить его, ни отбивать: прянул на полшага вперёд, влился телом в движение Ученика, поневоле валившегося в пустоту, и, выпрямляясь, несильным толчком отправил его наземь. На сей раз Хономер упал не так ловко. Зачем-то выставил руку, точно ничему не обученный горожанин, поскользнувшийся на заснеженной луже… Удар о камни болезненно отдался в ключице. Хономер непроизвольно сжался и осел, глядя на Волкодава, замершего рядом в грозной готовности. Красные пятна на лице молодого жреца сменила сероватая бледность. Злобу, обиду и раздражение сдул холодный ветерок страха. Время остановило свой бег. Сделалось как-то не до того, что там скажут теперь о его умении старшие Храма и те, кого он сам пытался учить. В шаге от него стоял венн, и был смертью, и на том кончалась Вселенная. Волкодав стоял неподвижно, не пытался замахиваться и вроде даже не смотрел на поверженного, но присутствие было таково, что жрец понял всем своим существом: этот человек сотворит с ним, что пожелает. И никто не остановит его. Даже стража, неуверенно поднимавшая самострелы. Ибо знает он, этот язычник, нечто такое, о чём они здесь, в крепости, доселе не подозревали.
Потом венн чуть отступил, и жуткое ощущение тотчас рассеялось. Время потекло дальше, и Хономер поднялся,
придерживая ноющее плечо. Его всё же не зря величали Избранным Учеником. Свои тридцать два года он провёл отнюдь не в книжной тиши и не раз готовился положить жизнь во имя Прославленных в трёх мирах и Отца Их, Предвечного и Нерождённого. И теперь, едва осознав, что остался в живых, он уже силился разобраться в случившемся. Он сам знал, что кое-что может. Он забавлялся, безо всяких поддавок валяя здоровенных наёмников, приходивших наниматься в учение. Он всей душой отдавался новому делу и даже вообразил в греховной гордыне, будто Небесные Братья наделили его особенным даром и пожелали сделать Своим возлюбленным воином… Так что же случилось сегодня? Сказать, что он проиграл венну, значит не сказать ничего. В присутствии этого человека мастерство Хономера просто не существовало. Его, Избранного Ученика, смели, как подхваченный ветром листок, и, как этот листок, он был беспомощен и бессилен. Притом что венн, по всей видимости, не пустил в ход даже доли того, на что был способен…– Ну? – тихо сказал ему Волкодав. – Давай сюда лучших, сколько их у тебя есть. Завяжи мне глаза, а им дай по мечу. И пускай попробуют хотя бы коснуться меня…
Прадед Солнце смотрел на любимого внука со священных небес, и намерения каждого человека во дворе были очевидны, хоть с открытыми глазами, хоть с закрытыми. Мыш снялся с облюбованной жерди и перелетел хозяину на плечо.
– Я рад, что ты пришёл сюда как друг, – улыбаясь ответил Избранный Ученик. Он принял решение. – Я был заносчив с тобой, и ты мне напомнил о моих многочисленных несовершенствах. Как, впрочем, и в тот раз, когда твой меч подсказал нам ошибочность изобличения ересей перед язычниками, ещё не познавшими Света. Я могу только поблагодарить тебя. Пойдём со мной! Здесь есть кому оценить твоё искусство по-настоящему…
Хорошо говоришь, подумалось Волкодаву. Умеешь проигрывать. Умеешь извлечь выгоду из проигрыша и сделать былого противника другом. А кто обещал Матери Кендарат каждый день сжигать у неё перед окном человека?… Не ты?…
Он молча двинулся со жрецом через внутренние ворота. За воротами открылся двор пошире того первого. Он не был полностью замощён: посередине, на вытоптанной земле, силилась даже расти травка. Здесь, у самой вершины скалы, каким-то невероятным образом бил сильный родник, наполнявший колодец. Возле колодца смеялось и обливало друг дружку водой не меньше десятка молодых мужчин. А чуть поодаль, на маленьком коврике, отрешённо сидела, склонив седую голову, сухонькая старушка.
Волкодав знал, что сейчас сделает Избранный Ученик. В самом деле завяжет ему глаза, а парням даст по мечу. А когда они устанут бегать вокруг него – предложит ему поединок со жрицей. И он сойдётся с Матерью Кендарат, перед которой он всегда был ещё беспомощней, чем Хономер нынче – перед ним самим. С Матерью Кендарат, биться против которой было всё равно что посягать на Землю и Небо… И она не пожелает ему уступить, ибо не сочтёт себя вправе передать своё тягостное служение кому-то другому. И ему – в особенности. Ибо думает, будто видит его насквозь, и то, что она там видит, ей не очень-то нравится. Волкодав шёл вперёд. Ни гнева, ни жалости, ни скорби. Настала пора отказать себе во всех чувствах, способных возмутить спокойствие духа. Перестать быть человеком, чтобы совершить достойное человека. Вдохновение струилось по жилам, наполняя музыкой мир, и музыка была сродни той, что неслышимо исходила от окутанного светом Престола Богов над Глорр-килм Айсах. Гремел торжествующий гром, и где-то в отдалении смолкла Песнь Смерти. Её больше не было. Ни победы, ни поражения. Ни жизни, ни смерти. Именем Богини, да правит миром Любовь…
Кан-Кендарат устало повернулась и нехотя подняла глаза посмотреть, кого привёл с собой Избранный Ученик.
Дождь шуршал по берестяной крыше клети, струился наземь и утекал по долблёным желобкам в большую врытую бочку. Снаружи дотлевал мокрый серенький день, но внутри ярко горели лучины, роняя в корытце рдеющие угольки. Девочка тринадцати лет от роду и её мать сидели на низких скамейках, разбирая подсохший чеснок, и плели его в косы, перемежая шуршащие белые хвостики для крепости мочальной верёвкой. До следующего урожая будут висеть по стенам, распространяя славный дух и отгоняя злобные немочи, вьющиеся подле живого.
«Вот ещё капусту заквасим, – проговорила мать, – тогда праздник и соберём».
Сказав так, она покосилась на дочь, но та отмолчалась. Ловкие, уже не совсем детские руки сноровисто подхватывали тугие головки, ребрящиеся налитыми зубками. Только глаз девочка упорно не поднимала.
Под общинным домом Пятнистых Оленей было устроено несколько больших погребов, тоже общинных: бери всякий, что понадобилось в хозяйстве! Грибков, солёных огурчиков, сметаны и капусты для щей, яблочко побаловаться – сделай милость, уважь! Другое дело, что и наполняли общинные подполы тоже каждый как мог. Кто-то всё лето лазил на бортные деревья, обихаживая и блюдя пчёл. Кто-то лучше других готовил впрок сало – с него и лило семь потов, когда закалывали свиней. А кто-то, как Барсучиха, любовно выращивал на всю большую семью лук и чеснок…