Право на сон и условные рефлексы: колыбельные песни в советской культуре 1930–1950-х годов

Схожими примерами богат советский кинематограф. На один из них указала Кристина Энгель: перед зрителями кинотрилогии Григория Козинцева и Леонида Трауберга о Максиме («Юность Максима», 1935; «Возвращение Максима», 1937; «Выборгская сторона», 1938) проходят последовательные сцены, иллюстрирующие мотив «охраняемого сна» — революционеры стерегут сон ребенка, Максим — сон Наташи, Ленин и Сталин — сон Максима [156] . В фильмах М. Ромма «Ленин в октябре» (1937, сценарий А. Каплера) и «Ленин в 1918 году» (1939, сценарий А. Каплера и Т. Златогоровой) сон даровался Ленину. В первом фильме хранителем ленинского сна выступал телохранитель вождя революции — товарищ Василий, а сама сцена сна, предварявшая по сюжету фильма штурм Зимнего дворца, комментировалась отдельными экранными титрами:

156

B обсуждении трилогии о Максиме на радио «Свобода». Текст обсуждения: http:// www.svoboda.org/programs/cicles/cinema/russian/ReturnOfMaxim.asp.

Так, на полу, укрывшись чужим плащом после заседания, решившего судьбы человечества, спал гений пролетарской революции Владимир Ильич Ленин.

Во втором фильме о бессонной работе вождя можно было судить по многозначительному эпизоду: Ленин просит на ночь книги из Румянцевской библиотеки и обязуется их вернуть к утру. К концу фильма Ленин, переживший ранение, засыпал в кресле, а свидетелем ленинского сна оказывался приехавший с фронта Сталин.

Вариации в изображении неусыпной власти не меняют при этом главного. Единственный, кто не изображался в культуре 1930–1940-х годов спящим, был Сталин. В серьезности этого неписаного правила в 1933 году пришлось убедиться драматургу Николаю Эрдману, арестованному прямо на съемках фильма «Веселые ребята», ставившегося по его сценарию (соавтором Эрдмана был В. Масс). Причиной ареста Эрдмана, по общему мнению мемуаристов, стали его стихи и басни, прочитанные в присутствии Сталина подвыпившим В. И. Качаловым. Вторая жена Эрдмана Н. В. Чидсон вспоминала, что Качалов прочитал басню «Колыбельная», обыгрывавшую уже привычную к тому времени тему — покойный сон советских людей и неусыпное бодрствование их вождя:

Видишь, слон заснул у стула, Танк забился под кровать, Мама штепсель повернула, Ты спокойно можешь спать. За тебя не спят другие Дяди взрослые, большие. <.. > В миллионах разных спален Спят все люди на земле… Лишь один товарищ Сталин Никогда не спит в Кремле [157] .

О никогда не спящем Сталине позднее вспомнит еще один писатель и тоже заключенный ГУЛАГа — Юз Алешковский в знаменитом стихотворении «Товарищ Сталин, Вы большой ученый» (1959):

157

Чидсон В. Радость горьких лет // Эрдман Н. Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников. М., 1990. С. 334. Занятно, что «Колыбельная» Эрдмана, сослужившая ее автору плохую службу, обнаруживает содержательные переклички с опубликованным двумя годами позже «колыбельным» стихотворением Сергея Михалкова «Светлана» (Известия. 1935.28 февраля. № 151. С. 3), которое, по словам самого Михалкова, якобы очень понравилось Сталину и стало одним из поводов к награждению поэта орденом Ленина (Михалков С. В. От и до… М., 1998. С. 57). Станислав Рассадин, указывая на сходство стихотворений Эрдмана и Михалкова, видит в данном случае «пародию, опередившую оригинал»: «Эрдман и Масс пародировали нечто обще-слащавое, то, что становилось поэтическим стилем эпохи, вернее, фамильярно-свойской стороной этого стиля, укрепляющей имперский фасад с его колоннами и кариатидами» (Рассадин С. Бес бесстилья // Арион. 1998. № 4 ). Рассадин отчасти утрирует ситуацию: формула «все спят, но некто N не спит» стереотипна для колыбельного жанра. Столь же естественны упоминания в колыбельных о спящих зверях и игрушках (Рассадин не замечает к тому же, что в «Колыбельной» Эрдмана речь идет именно об игрушках, а не о реальных зверях, как у Михалкова), но можно согласиться, что некоторые из них упоминаются в советских колыбельных чаще других: так, «спящие слоны» появляются не только в текстах Эрдмана и Михалкова, но и в «Колыбельной» Лебедева-Кумача из кинофильма «Цирк» (1936).

Вам тяжелей, вы обо всех на свете Заботитесь в ночной тоскливый час, Шагаете в кремлевском кабинете, Дымите трубкой, не смыкая глаз [158] .

Более осмотрительные современники Эрдмана и Алешковского не иронизировали о бессоннице вождя. Утреннюю благодарность разделял с советскими литераторами Анри Барбюс, завершавший предназначенную им для западного читателя, но своевременно напечатанную по-русски «агиобиографию» «Сталин» пассажем, который уже вполне конденсировал в себе угар народившегося культа:

158

«Песня, — пояснил Юз, — написана не в лагере, а уже на свободе, в 1959 году. <…> Многие считают, что я был политическим заключенным — ничего подобного: я был обыкновенным уголовником, матросом, подсевшим за угон в пьяном виде легковой машины секретаря крайкома партии для того, чтобы не опоздать на поезд, везший меня на корейскую войну, но я об этом еще не знал. Я сидел по двум статьям: за хулиганство, то есть угон автомобиля в хулиганских целях, и за сопротивление морским патрулям. За это мне дали четыре года, и в лагере от тоски, от одиночества, от неволи, в которой чувствуешь себя, как зверь, даже если ни о чем не думаешь, начал сочинять песенки» (из интервью Ю. Алешковского на встрече с читателями в Центральной Бруклинской библиотеке: Нузов В. «Пророчествующие гибель Америки ошибаются» // Журнал Вестник Online. 2001. 6 ноября. № 23 no6/win/nuzov.htm]).

Когда проходишь ночью по Красной площади, ее обширная панорама словно раздваивается: то, что есть теперь — родина всех лучших людей земного шара, — и то архаическое, что было до 1917 года. И кажется, что тот, кто лежит в Мавзолее посреди пустынной ночной площади, остался сейчас единственным в мире, кто не спит; он бодрствует надо всем, что простирается вокруг него, — над городами, над деревнями. <.. > Кто бы вы ни были, вы нуждаетесь в этом друге. И кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках того другого человека, который тоже бодрствует за всех и работает, — человека с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата [159] .

159

Барбюс А. Сталин. М., 1936.

Сновидения

Но вот вопрос: что снится советским людям, пока за них бодрствуют кремлевские квартиранты? Вышедший в сентябре 1924 года кинофильм Я. Протазанова «Аэлита» (сценарий А. Файко и Ф. Оцепа по мотивам одноименного романа А. Н. Толстого) делал зрителя свидетелем сновидения, в котором занимательно переплелись мечты о космических полетах и мировой революции, традиция литературных мечтаний и философических грез о «человеке будущего» [160] . Литературную летопись надлежащих снов продолжал Михаил Шолохов сценой из рассказа «Нахаленок» (1925). Герой шолоховского рассказа — маленький станичник Мишка — общался во сне с Лениным — «высоченным человеком в красной рубахе».

160

Детальный анализ литературно-философских («Сон смешного человека» Ф. М. Достоевского, «Красная Звезда» A. A. Богданова, романы Уэллса), идеологических и собственно кинематографических подтекстов «Аэлиты»: Chistiel. Down to Earth: Aelita relocated // Inside the Film Factory: New Approaches to Russian and Soviet Cinema / Ed. R. Taylor, I. Christie. London; New York: Routledge, 1991. Кристи справедливо замечает, что большинство авторов, писавших об «Аэлите», не учитывают, что фильм Протазанова является прежде всего показом сна главного героя и лишь затем — иллюстрацией научно-фантастического сюжета (с. 226, примеч. 3).

Идет Мишка по улице, голову кверху задирает, рассматривает, и вдруг, откуда ни возьмись, — шасть ему навстречу высоченный человек в красной рубахе.

— Ты, Мишка, почему без делов шляешься? — спрашивает он очень ласково.

— Меня дедуня пустил поиграть, — отвечает Мишка.

— А ты знаешь, кто я такой?

— Нет, не знаю…

— Я — товарищ Ленин!..

У Мишки со страху колени подогнулись. Хотел тягу задать, но человек в красной рубахе взял его, Мишку, за рукав и говорит:

— Совести у тебя, Мишка, и на ломаный грош нету! Хорошо ты знаешь, что я за бедный народ воюю, а почему-то в мое войско не поступаешь?..

— Меня дедуня не пущает!.. — оправдывается Мишка.

— Ну, как хочешь, — говорит товарищ Ленин, — а без тебя у меня — неуправка! Должон ты ко мне в войско вступить, и шабаш!..

Мишка взял его за руку и сказал очень твердо:

— Ну, ладно, я без спросу поступлю в твою войску и буду воевать за бедный народ. Но ежели дедуня меня за это зачнет хворостиной драть, тогда ты за меня заступись!..

— Обязательно заступлюсь! — сказал товарищ Ленин и с тем пошел по улице, а Мишка почувствовал, как от радости у него захватило дух, нечем дыхнуть; хочет он что-то крикнуть — язык присох… Дрогнул Мишка на постели, брыкнул деда ногами и проснулся [161] .

161

Впервые: Молодой ленинец. 1925. № 121–131. Вышел отдельным изданием в Госиздате (М.; Л., 1925). Ранние издания в сборниках Шолохова «Лазоревая степь» (М., 1926, 1931), «Донские рассказы» (М., 1929).

Об иных снах в 1927 году поведала своим читателям София Федорченко, напомнив о недавнем прошлом чередой ночных кошмаров выдуманных и невыдуманных героев литературно-этнографических очерков «Народ на войне» (раздел «Сны») [162] . Не пройдет, впрочем, и полугода после их публикации, как Демьян Бедный в газете «Известия» объявит книгу Федорченко свидетельством, не стоящим «ломаного гроша» (статья «Фальсификаторы и мистификаторы — не литераторы») [163] . Культурная жизнь и литература 1920-х годов еще подпитывается от предшествующей литературной традиции в описании неподконтрольных сновидений [164] , но новая эпоха диктует новые сны, должные демонстрировать политическую благонадежность сновидцев. Среди тех, кто проницательно почувствовал наступающие перемены, был Евгений Замятин, предостерегающе изобразивший в романе «Мы» (1920–1924) политический режим, при котором контроль власти за сновидениями сограждан окажется более важен, чем внешняя цензура. Не опубликованная по-русски вплоть до 1956 года, антиутопия Замятина (известная советскому читателю 1920–1930-х годов разве что по разносной критике рукописного текста романа в партийной печати) [165] стала в данном случае не только родоначальником жанра антитоталитарных фантазий, но и образцом последующих сюжетов на тему идеологического контроля за сновидениями — в «Дивном новом мире» Хаксли (1931), «Приглашении на казнь» В. Набокова (1938). Советский читатель об этих произведениях не знал, но зато имел все основания судить о победоносном торжестве надлежащих снов в самой советской литературе [166] . Надзор за политической грамотностью распространяется, впрочем, не только на литературные, но и на медицинские статьи с описанием сновидений, — прецедентным для такого надзора стала опубликованная в журнале «Невропатология и психиатрия» (1931. № 3) статья психиатра Кунявской «Случай комбинации симптоматической эпилепсии и шизофренического процесса», содержавшая запись бреда душевнобольной о советских наркомах. Постановлением Оргбюро ЦК от 25 февраля 1932 года статья Кунявской была расценена как антисоветская, автор исключена из партии, а редакция журнала утверждена в новом составе [167] . На таком цензурном фоне идеологически приемлемее выглядели маниакальные грезы героя «Чевенгура» Андрея Платонова о Розе Люксембург и грядущем коммунизме [168] , но в целом описания сновидений, посещающих героев советской литературы, к началу 1930-х годов фокусируются вокруг «агиографических» персонажей Агитпропа.

162

Например: «Сон у меня всегда с одним началом до единого конца: начало — будто падаю, ору тогда; конец же — будто душит меня веревочка, и тогда ору тоже» (Федорчук С. З. Народ на войне. М., 1990. С. 240). Два из трех томов, составивших книгу Федорченко, выходили отдельными изданиями в 1917 (Киев: Изд-во издательского подотдела комитета Юго-Западного фронта Всероссийского Земского союза), 1923 (М.: Новая Москва) и 1925 годах (М.: Никитинские субботники). Третий том, посвященный гражданской войне, публиковался в журналах «Новый мир» (1927.№ 3–4, 6), «Октябрь» (1927. № 6) и «Огонек» (1927. № 27). О контексте издания и аутентичности приводимых Федорчук записей: Глоцер В. И. К истории книги С. Федорченко «Народ на войне» // Русская литература. 1973. № С. 148–155.

163

Трифонов Н. Несправедливо забытая книга // Федорчук С. З. Народ на войне. М., 1990. С. ю; Русские писатели 20-го века: Биографический словарь. М., 2000. с. 713–714.

164

Katz М. R. Dreams and Unconscious in Nine-teenth-Century Russian Fiction. Hanover: University Press of New England, 1984.

165

Воронский А. Литературные силуэты // Красная новь. 1922. № 6 (10). С. 318–322; Полянский В. На литературном фронте. М., 1924; Штейнман 3. Замятины, их алгебра и наши выводы // Удар. М., 1927; Фриче В. Заметки о современной литературе. М., 1928; Ефремин А. Евг. Замятин // Красная новь. 1930. № 1. В «Литературной энциклопедии» 1930 года в статье Э. Лунина о Замятине сказано, что писатель «создает в романе „Мы“ низкий пасквиль на социалистическое будущее», а его творчество «приобретает с развитием нашего социалистического строительства все более и более контрреволюционную направленность» (Литературная энциклопедия. Т. 4 / Отв. ред. A. B. Луначарский. М., 1930; цит. по:litenc/епсус1ор/1е4/1е4-зо24.htm).

166

Редким примером иронически двусмысленного описания таких снов был образ «монархиста-одиночки» Хворобьева (из «Золотого теленка» И. Ильфа и Е. Петрова), еженощно мучимого снами, напоминающими ему о ненавистной советской действительности (см. Жолковский А. К. Замятин, Оруэлл и Хворобьев: о снах нового типа // Жолковский А. К. Блуждающие сны и другие работы. М., 1994. С. 166–190. Подробно: Щеглов Ю. К. Романы И. Ильфа и Е. Петрова: Спутник читателя. Т. 2: Золотой теленок. Wien, 1991 [= Wiener slawistischer Almanach. Sonderband 26/2]. С. 467–494).

167

Большая цензура: Писатели и журналисты в Стране Советов, 1917–1956 / Сост. Л. В. Максименков. М., 2005. С. 236–237.

168

Вьюгин В. Ю. Андрей Платонов: Поэтика загадки. (Очерк становления и эволюции стиля). СПб., 2004. С. 128–182. См. также: Лазаренко О. В. Сон в художественном мире романа А. Платонова «Чевенгур» // Андрей Платонов: Проблемы интерпретации. М., 1995. По мнению Михаила Михеева, собственно, и сам Чевенгур может быть описан как сновидение его основных персонажей: Михеев М. В мир Платонова через его язык: Предположения, факты, истолкования, догадки. М., 2003. С. 232.

К середине 1930-х годов «сны о Ленине» варьируются и отчасти вытесняются «снами о Сталине», характерно конфигурирующими по мере празднования «круглых» дат революции и рождения вождя. Таково, например, опубликованное в юбилейном 1939 году (шестидесятилетие Сталина) стихотворение В. Луговского «Сон» о маленькой девочке, засыпающей под охраной портретного Сталина и видящей его во сне спящим и тоже видящим сны. Образ спящего Сталина у Луговского можно было бы счесть уникальным, но эта уникальность обманчива. Ребенку снится невозможное, равнозначное безмятежности детского сна, но сам этот сон, как понимает читатель, гарантируется явью «бессонного» портрета и неусыпным бодрствованием того, кто на нем изображен:

Дочка дышит в теплой дреме. Сталин смотрит со стены, Охраняя в этом доме Все спокойствие страны. <.. > Дочка дышит в теплой дреме. Снег летит со всех сторон. Снится ей — в кремлевском доме Сталин спит и видит сон. <…> Девочка сыта, умыта, В теплом доме видит сны. В тихом сне ее сокрыто Все спокойствие страны [169] .

169

Луговской В. Сон // Новый мир. 1939. № 3. С. 148–151. См. опубликованное в том же году стихотворение Луговского «Привет вождю» (Сталин в поэзии: К шестидесятилетию со дня рождения. М., 1939). Стихотворение «Сон» вошло в сборник Луговского «Стихотворения» (М., 1952).