Право на жизнь

Полковник не мог нахвалиться на своего низкорослого и узкоглазого ученика:

– Будь ты хоть трижды уникум, имей ты какой угодно талант к стрельбе – ты никогда не научишься стрелять метко и, что самое главное, – поражать цель с первого выстрела, если не изучишь самый важный раздел снайперского искусства – практическую баллистику, баллистические таблицы! – не единожды повторял он. – Ли вызубрил их наизусть, успешно применяет – и вот вам результат!

– Ван у нас вообще уникум, – ворчал в ответ Ариец. – Всего три года в Убежище – а русский язык уже как родной…

Однако вскоре Ван рассказал, чем объясняется его феноменальная меткость. Именно после его объяснений за ним и закрепился его позывной – Счетчик.

– Понимаешь, Добрыня, – поделился он, когда, возвращаясь как-то со стрельбища, Данил принялся выспрашивать у китайца его профессиональные секреты, – у меня в голове словно счетчик стоит… Когда я вижу цель, я могу сказать не только точное расстояние до нее, но и скорость, с которой она передвигается. Я словно вижу самые вероятные траектории этой цели и каким-то образом уже знаю время, через которое она будет в нужной мне точке до сотой доли секунды, а значит, и знаю, куда послать пулю. Это все происходит спонтанно, автоматически. Я просто чувствую это – и все.

Сказать, что Данил был поражен – значит, ничего не сказать.

– Слушай, так ведь это же куча факторов! Воздух [17] , гравитация, деривация, угол места цели, Кориолисова сила, патрон-оружие [18] … Это что-то невероятное… Ты, может, робот? Зачем же тогда таблицы учил?

Ли пожал плечами:

– Для меня это нормально… Мне более невероятными кажутся способности Локатора или твои. А таблицы мне легко дались. К тому же они здорово стрельбу облегчают – я просто опираюсь на готовые значения и только лишь слегка их корректирую под определенные обстоятельства.

17

Имеется в виду влажность воздуха, плотность воздуха, температура воздуха и наличие ветра – факторы, существенно влияющие на точность стрельбы на дальние дистанции.

18

«Патрон-оружие» – для результативной снайперской стрельбы оружие нельзя рассматривать отдельно от патрона. Т. е. стабильный и отличный результат одинаково зависит и от патрона, и от оружия, от их максимальной слаженности и взаимодействия.

Единственной проблемой в обучении китайца было лишь то, что он боялся выстрела – во время нажатия на спуск жмурился и, естественно, переставал целиться. Из-за этого ствол винтовки смотрел куда угодно, но только не в цель. Да еще при этом Ли, нервничая в ожидании громкого выстрела и удара приклада в плечо, резко дергал спусковой крючок, окончательно сбивая наводку. Полковник посмеивался, говоря, что среди новичков эта болезнь довольно распространена, но успешно лечится. И он подтвердил свои слова, избавив китайца от боязни выстрела всего за несколько тренировочных выходов на полигон.

– Тут ведь в чем секрет, – рассказывал он как-то спустя несколько месяцев на занятиях по психологии. – Подкладываем такому моргуну вместо боевых патронов с порохом – тренировочные, с песком. Отличия никакого – и вес тот же и шелест внутри гильзы слышен. Человек заряжает патрон, целится, жмурится, рвет спусковой крючок – а выстрела нет… Открывает глаза – и видит, что ствол смотрит черт те куда, только не туда, куда нужно. Начинает понимать: «Чё-то я не то делаю…». Но это еще не все. Потом все происходит с точностью до наоборот. Начинаем работать тренировочными патронами с песком, человек приучается, что после нажатия на курок выстрела не произойдет – и потому не моргает, а выжимает спуск плавно. Я же тем временем незаметно подкладываю боевой патрон. Выстрел, грохот – и цель поражена. И так раз за разом. Так и знаменитые финские «кукушки» тренировались, и немецкие снайпера времен Великой Отечественной, и наши снайперы-спецназовцы. Очень эффективный метод, скажу я вам, и еще более эффективного я просто не знаю.

Однако, пожалуй, более всего поверить в себя ребятам помогали не беседы и психологические тренинги, не стрелковая подготовка, а игры.

Их было две.

Самой любимой Родионычем и самой ненавистной для его воспитанников была игра под названием «Убей животную». В роли «животной» обычно выступали две зверушки – собака или крыса. Их ловили в самодельные ловушки, причем полковник отбирал всегда только самые крупные и агрессивные экземпляры. Пойманного зверя некоторое время держали в клетке в подвале вокзала, голодом доводя до кондиции, а потом в один прекрасный день, когда у мутантов начинался сезонный гон, выпускали в отсек с человеком, причем обязательным условием являлась полная его обнаженность. Если это была собака, то разрешалось взять с собой нож или саперную лопатку, и это было еще терпимо. Но вот если в отсек выпускалась крыса, то боец обязан был убить ее голыми руками. И это была настоящая жесть… Крыса – быстрая, вертлявая, агрессивная – не находя выхода из замкнутого пространства отсека, мгновенно зверела и в бешенстве бросалась на врага. Поймать и придушить ее было чрезвычайно трудно – она изворачивалась, выскальзывала из рук, бросалась прямо в лицо, атакуя глаза, рвала длинными острыми зубами руки, пыталась добраться до горла… После боя на теле можно было насчитать не один десяток укусов, а уж о ломке от яда, попавшего в организм с зубов, и говорить не стоило. В дни таких игрищ количество пациентов у Айболита резко прибавлялось, и нередко на койках больничного отсека поголовно валялись все родионычевы воспитанники.

Кроме игры в «Убей животную» полковник так же практиковал веселую игру, которую сам он называл «Карнавал вурдалаков». Проводилась она в подвале вокзального здания регулярно, и Родионыч придавал ей исключительное значение – игра эта, пусть и жестоко, но крайне эффективно приучала его воспитанников к виду крови.

Игра заключалась в следующем.

За день до «карнавала» на поверхности проводилась настоящая охота на мутантов. Преимущественно это были собаки и выродки, но иногда попадался и куропат, и это значило, что праздник удастся на славу.

Убитые мутанты стаскивались в подвал и тут же свежевались силами трех-пяти бойцов. Кишки и прочую требуху раскидывали по полу, содранные шкуры бросали тут же, тушки подвешивали на крюки к потолку и оставляли на ночь, давая стечь крови. Единственный, кто не обдирался – это куропат. Ему распарывали брюхо, изымая содержимое, а тушу оставляли в дальнем углу. После этого рано утром тушки снимались с крюков, рубились на части и разбрасывались тут же, на полу. Все это обильно поливалось водой, включалось тусклое освещение – и подвал становился преисподней… Мерзкой, отвратительной и кровавой. И по этой преисподней, круг за кругом, по лужам крови, между длинных сизых веревок кишок, кусков мяса, шкур, гроздьев внутренних органов и прочей требухи ползали воспитанники. Гвоздь программы – куропат – оставался на последок. Бойцы, полуживые от перенесенных испытаний, давящиеся рвотными спазмами и закатывающие глаза, становились перед куропатом и полковник начинал по одному погружать их в его кровавое чрево. Продержав с минуту внутри, он распахивал шкуру и извлекал человека наружу. Некоторых в полубессознательном состоянии со свободно плавающим взглядом, а некоторых и вовсе в глубоком ступоре. Никаких реанимационных процедур не оказывалось – бойца в обмороке сгружали куда-нибудь в угол и продолжали тренировку, предоставляя ему полное право приходить в себя самостоятельно. В этом тоже был практический смысл – на поверхности мамок-нянек не будет, и справляться со своим организмом придется самому.

Сразу после куропата предстояло обыскивать чучело, и это было финальным этапом занятия. Чучело изготавливалось из тела выродка. Мертвого мутанта одевали в обычный, изрядно поношенный комок, а в один из его карманов пряталась какая-нибудь мелкая вещица, зачастую – патрон от ПМ. После этого тело обильно поливалось кровью, а затем полковник лично вспарывал выродку брюхо, вытаскивая наружу липкие внутренности, и живописно раскладывал все это на теле монстра. Очередному испытуемому требовалось обыскать труп и найти патрон, который полковник мог засунуть, куда буйная фантазия подскажет.

В эти игры всегда играли на голодный желудок – так их легче было перенести. Меньше бунтовал желудок, да и спазмы его были не столь мучительны. После проведенных процедур обеззараживания в подвале практически не фонило, и за полчаса игры сколь-нибудь сильного вреда здоровью радиация принести не могла. И полковник этим пользовался – его воспитанники ползали без защиты, в одних только комках, в противном случае пропадал весь воспитательный эффект.

По-первости, конечно же, эмоций было выше крыши. Сашку, например, регулярно выворачивало наизнанку, Данила постоянно били адреналиновые удары, а Миха Порох до дрожи в коленях и трясущихся рук боялся лезть в брюхо куропата. Но со временем, спустя несколько месяцев, вся эта кровавая атрибутика стала восприниматься гораздо спокойнее. Мозг устал бояться, привык к этим глянцево блестящим в полутьме подвала лужам крови на полу и брызгам ее на стенах, кускам мяса и частям тел, в беспорядке валяющемся вокруг. Полковник добился своего – кровь стала восприниматься совершено спокойно, будто это была не кровь, а так… водичка. Родионыч исполнял свое обещание. Ребята постепенно становились теми, кто на поверхности чувствует себя так же свободно и спокойно, как обычный человек у себя дома за бронированной гермодверью, – матерыми сталкерами.

Волками.

Глава 7 «Timed Danaos…» [19]

После селения на острове вновь потянулись фонящие радиацией поля, леса и перелески. Хотя здесь, между Кировом и Сыктывкаром, где отсутствовали крупные города и мегаполисы, радиационный фон был значительно ниже, – порой караван без помех шел в течение всего дня, по прямой, без единой остановки и задержки, не обходя локалки и не тычась вслепую в поисках прохода. В такие дни удавалось пройти по сто километров, и это было немало – от дорог здесь, в таежной глуши, осталось одно воспоминание, многие уже заросли молодым леском и иногда, чтобы хоть как-то расчистить путь, приходилось останавливаться и пускать вперед вооруженных топорами бойцов. К счастью, такие участки были редки и тянулись недалеко, иначе путь мог бы затянуться на неопределенно долгое время.

19

Timeo Danaos… et dona ferentes – «Бойтесь данайцев, даже дары приносящих». Слова жреца Лаокоона, относящиеся к огромному деревянному коню, сооруженному греками (данайцами) якобы в дар Афине.