Право по рождению

Прежде чем он успел отказаться, она оторвала ещё несколько ягод и поднесла к его губам. Не отрывая от него взгляда, она прислонила лицо к его груди.

Ульдиссиану ничего не оставалось, кроме как принять подношение. Лилия вложила ягоды ему в рот, её пальцы задержались там на мгновение.

— Попробуй, — повторила она, — медленно вынимая свою руку.

Ульдиссиан никогда не пробовал ничего подобного. Каждая ягода сама по себе была сокровищем, приятным, как приятнейшее вино…

— Силы внутри тебя должны бояться только те, кто завидует тебе! Когда другие увидят, какую пользу она приносит, они поймут… И тогда… Тогда ты сможешь учить их…

— У… Учить их?

— О чём я раньше говорила! Помочь им увидеть в себе способность стать такими же, как ты! Показать им, что они не должны прислуживать магическим кланам, храмам или соборам! Дать им знание, что внутри каждого из них есть величие, недоступное любому из притворных пророков или священников… — она остановилась. — Я знаю, о чём говорю, любовь моя. Ты можешьпоказать им путь… Я знаю! Смотри… Смотри…

Благородная дева потянулась к одному из цветков и мягко тронула его кончиком указательного пальца.

И изнутри цветка появился маленький стебелёк, увенчивающийся овальной ягодкой. Ягодка быстро надулась, затем разорвалась, выпуская маленький, завитой цветик. Он, в свою очередь, полностью распустился. На глазах у Ульдиссиана возник такой же цветок, какой был в начале.

— Сработало! Я знала! Я чувствовала! — голос Лилии звучал музыкой. — Я почувствовала это сразу же, как только ты вылечил меня, словно ты пробудил силу внутри меня! Это немногое по сравнению с тем, что сделал ты, но это кое-что… — она повернулась к нему, её голос обрёл оттенок решимости. — Ты разбудил это во мне, любовь моя! Значит, ты можешь сделать то же самое и с другими! Ни один лжепророк не сможет наполнить их уши ложью после того, что ты сделал! Ни один больше не даст пустых обещаний, бесполезных надежд! И всё благодаря тебе!

Её слова кружились вокруг него, пугающие… И в то же время пленительные. В своей голове он заново переживал смерти своих родных и то, как после неуёмные священники приходили извлечь выгоду из его скорби. Его волнение и страх снова вылились в гнев.

Лилия притянула его лицо к своему, её губы были едва ли в дюйме от его собственных.

— Сколько ещё таких, кто страдает, как ты, мой дорогой Ульдиссиан? Ты можешь сделать так, чтобы этого больше не происходило!

Больше никаких священников. Никакого Храма. Никакого Собора Света. Люди будут полагаться только на самих себя, вести сами себя…

Сын Диомеда улыбнулся. Ему нравилась такая перспектива.

— И я… — выдохнула Лилия. — Я всё время буду рядом с тобой. Ты и я вместе, всегда… Едины.

Она наградила его долгим и томительным поцелуем… Затем положила его на мягкую землю…

* * *

Серентия свалила свою скудную добычу на небольшой настил рядом с костром. Большую часть ягод трудно было назвать съедобными, а всё же это было лучше, чем ничего. Она также нашла несколько съедобных корешков.

Мендельн стоял напротив неё и смотрел в темноту за пределами лагеря. Ахилия он не поджидал так скоро, но Ульдиссиан и Лилия уже должны были вернуться — и он и Серентия это знали. Но если Мендельн волновался только за безопасность брата, то переживания дочери торговца были куда как более запутанны.

— Она с ним, — прошептала Серентия, и тон её выдавал чувство, которое Мендельн всегда находил неудобным. Девушки в Сераме никогда не проявляли к нему интереса, и он, в свою очередь, не мог выяснить, как это изменить.

— Возможно, что так, — он попробовал сменить тему. — Я надеюсь, Ахилий поймает хотя бы одного кролика. В седельных мешках стражников было совсем немного сушёной еды.

— Я волнуюсь за него, Мендельн, — продолжала она. — Когда эта женщина с ним, он перестаёт слышать голос разума.

— Нет, что ты. Я хорошо знаю своего брата.

Серентия резко встала, и её собеседник от удивления непроизвольно отступил назад.

— Стоит ей шепнуть ему на ухо, и он следует за ней, словно щенок!

— Любовь способна на такое, — ответил он, прежде чем сообразил, что говорит. К его ужасу Серентия посмотрела на него так, словно он только что вонзил кинжал ей в сердце. — Я только хотел сказать, что…

К счастью, его бормотание было прервано прибытием не Ульдиссиана, но Ахилия. Охотник нёс двух кроликов и птицу в левой руке, на лице его сияла улыбка, которая быстро испарилась, когда он заметил выражение лица Серентии.

— Серри… Что такое? — Он посмотрел из-за её плеча на Мендельна, и испепеляющий взгляд дал брату Ульдиссиана почувствовать, что он будет следующей добычей на охоте Ахилия. — Ты рассказалей? Мендельн! Как ты мог? Серри, я очень сожалею о том, что случилось с твоим отцом…

Мендельн махнул было ему рукой, чтобы он замолчал, но было слишком поздно. Теперь ужасное выражение, которое она сосредоточила на сыне Диомеда, переметнулось к охотнику.

— А чтос моим отцом?

Ахилий вдруг пошёл к Мендельну, словно не слышал её:

— Мендельн, ну-ка, помоги мне приготовить это! На готовку их уйдёт некоторое время, так что лучше нам работать быстро…

— Ахилий! — дочь Сайруса обошла костёр и встала между двумя мужчинами. — Что случилось с моим отцом? — она посмотрела на брата Ульдиссиана. — Ты тоже знаешь?

— Серентия, я…

Её раздражение только росло.

— Что-то случилось с ним! Я хочу знать, что именно!

Забыв про свою добычу, охотник схватил её за плечи. Мендельн хотел сделать то же самое, но, как всегда случалось в обращении с женщинами, он изначально оказался на секунду позади другого мужчины.

— Серри… — всё веселье, какое обычно излучал Ахилий, бесследно исчезло. — Серри… Сайрус мёртв.

— Нет… Нет… Нет… — она неистово качала головой.

— Это правда, — подтвердил Мендельн как можно осторожней. — Это был… Несчастный случай.

— Как?

Брат Ульдиссиана колебался.

— Часть крыши оторвало ветром…

Темноволосая девушка посмотрела вниз.

— Ветер…

Мендельн боялся, что она станет обвинять Ульдиссиана, но вместо этого Серентия снова села к огню. Положил лицо на ладони, она начала плакать.

Ахилий первым подошёл к ней. Лучник приобнял её одной рукой в знак утешения. В его выражении лица и действиях не было ничего, кроме сочувствия и участия. Мендельн знал, как сильно Ахилий заботится о Серентии — больше, чем кто бы то ни было, включая его самого. Определённо иначе, чем Ульдиссиан, который так и не перестал видеть в ней маленькую девочку, следующую за ним по пятам.