Право последней ночи

Ругаться с Ликой не было ни весело, ни интересно. Ей не хватало ума парировать его неуклюжие наезды, столь же элегантные, как бульдозер, и она спустя пару минут падала лицом в ближайшую подушку, начиная рыдать. Часто – довольно фальшиво, и тогда он оставлял ее в покое. Далее по правилам следовало извиняться и дарить какую-нибудь безделушку, но скоро Алексей понял, что в таком случае Лика будет дуться по поводу и без, и прекратил утешать ее. Так что теперь, потеряв козыри, она мучилась в этом театре одного актера, оставшись без благодарной публики.

У могилы Ольга притихла. Пока он прихваченной из машины щеткой сметал снег с невысокого холмика и скамейки, она, хотя толку от этого не было, стала тереть тряпкой камень, особенно тщательно водя по застывшей в мраморе детской рожице, смахнула покрасневшей от холода рукой слезинку. Разложив на могилке конфеты, игрушечные автомобильчики, Ольга вынула из сумки маленькую лампаду, зажгла свечу, придвинув ее поближе к камню, и только после этого уселась на холодную скамью. Алексей продолжал стоять, оглядываясь по сторонам.

Из-за снега могила была какая-то пустая, не такая, как весной, и небольшой куст шиповника, распускающийся ближе к июню махровыми цветами, выглядел куцым. К тому же кто-то его изрядно обломал еще в прошлом году, не боясь израниться о колючки. Ольга потом его выхаживала, подвязывала, но прижился куст или нет, сейчас понять было невозможно.

– Кто теперь этими машинками играет? – глухо спросила Ольга.

– Что?

– Говорю: каждый год по два раза привожу сюда машинки. А приезжаю – нету. Кто-то ведь их собирает.

– Бомжи кладбищенские, кто ж еще.

– Да понятно. Просто грех ведь с кладбища что-то брать и домой приносить.

– Так они не домой, – раздраженно сказал Алексей, с неудовольствием заметив, что за часовней мелькнул размазанный силуэт в каком-то тряпье. – Ты же сюда каждый раз полмагазина притаскиваешь. Вот они потом соберут – и на сивуху поменяют.

– Все равно грех, – упрямо сказала Ольга. – И не к добру это.

– К добру, не к добру… Чего ты тут рассуждать вздумала? Если не нравится, что машинки забирают, – не привози. Толку-то в этом все равно никакого…

Алексей сообразил, что ступил на опасную территорию, и даже дыхание затаил, ожидая, что Ольга обрушится на него с гневом, но она лишь вяло произнесла:

– А мне так легче. Знаешь, как в Ирландии. Там жители выставляют молоко на крыльцо, чтобы умилостивить лепреконов или гномов каких… Если утром блюдце пустое, значит, гномы довольны. Я сюда приезжаю и, когда вижу, что машинок нет, думаю: ну, наверное, он взял, играет там…

Теперь ему стало по-настоящему плохо. Горе, затаившееся внутри, прыгнуло, раздирая когтями сердце. Алексей отвернулся, сделал вид, что поправляет замок на сапогах, а потом незаметно взял пригоршню снега и сунул в рот.

Зубы моментально свело от холода, и это его отрезвило.

– Оль, поедем, – сказал он. – Погода портится.

Ольга послушно встала, наклонилась к камню и поцеловала холодное мертвое лицо, а потом побрела к машине. Алексей последовал за ней. У машины он обернулся и злобно зыркнул на шмыгнувшую к могилам фигуру в драной куртке.

Вот, значит, как? Падальщики проклятущие… Хоть бы пару минут для приличия выждали…

Алексей весь подобрался и уже хотел было броситься назад, набить морду этому спешившему поживиться маргиналу, выпустив злобу вместе с чужой кровью, но Ольга, заметившая его движение, сухо сказала:

– Не надо. Пусть.

В бешенстве Алексей рванул с места так, что из-под колес полетели комья снега. Ему тоже вдруг стало жалко детских машинок, которые не успели толком остыть на снегу. Сейчас их соберут в грязные карманы, а потом куда? Не бог весть какая ценность. Не водка, не сигареты. На могиле Ольга не оставляла никакой еды, кроме конфет, даже в родительский день, а ими разве наешься? На закусь только…

Впрочем, нищие не выбирают…

Всю обратную дорогу оба мрачно молчали, думая о своем. Ольга даже не пыталась читать, смотрела в окно на пролетавшие мимо дома, заправки и магазины. Планшетник так и остался в сумке.

Недалеко от выезда из города Алексей свернул к небольшому придорожному кафе.

– Ты вроде бы торопился, – равнодушно произнесла жена.

– Поесть надо, – хмуро сказал он, припомнив съеденные несколько часов назад бутерброды. В животе было тяжко от притаившегося горя, которое просто необходимо залить чем-то горячим. И хорошо бы водкой, но нельзя, ехать еще больше пяти часов… Алексей посмотрел на бывшую жену, и она строптиво ответила:

– Я не хочу.

– Зато я хочу. Можешь в машине посидеть, не обижусь. Сортиров, кстати, по дороге уже не встретится.

Припарковавшись у кафе, он вышел, не оглядываясь, будучи уверен: она не останется в машине и пойдет следом.

Ага!

Дверь хлопнула. Пошла все-таки. Не поворачиваясь, он вытянул руку и нажал на кнопку включения сигнализации.

В кафе было пусто, темно, из динамиков лился страдающий голос кумира восьмидесятых, который заунывно мечтал о некоей женщине. Выбрав столик подальше от колонок, Алексей скинул дубленку и уселся, не дожидаясь, пока к нему присоединится Ольга. Она подошла, бросила на стул шубку, поставила сумку и отправилась в туалет. Вернулась довольно быстро и тут же принялась брезгливо вытирать руки салфетками.

Толстая официантка выплыла из глубины зала, небрежно положила на стол запаянное в пленку меню и удалилась, без особого интереса наблюдая за ними из-за стойки.

Выбор был небогатым. Из горячего имелись лагман и плов. Не сговариваясь, они заказали первое, а потом синхронно отвернулись в стороны, стараясь не смотреть друг на друга. Алексей положил руки на стол, но столешница была отвратительно липкой, и он торопливо переместил руки на колени, как школьник. Ольга смотрела в стену и бездумно вертела на пальце кольцо.

– Я, наверное, к тебе завтра приеду, – сказал он. – Часов в десять. Дома будешь?

– Да. А зачем?

– Затем. Мы вообще-то на развод собрались подавать, или ты забыла уже?

– Нет, – усмехнулась Ольга. – Интересно просто.

Когда Ольга пыталась изобразить презрение, то страдальчески изгибала одну бровь и кривила рот, думая, что он не видит ее фальшивости. Но Алексей все замечал еще тогда, в прежней жизни, умиляясь и восторгаясь своей прозорливостью, а сейчас, когда жена скорчила физиономию, это вызвало ужасное раздражение.