Правофланговые Комсомола
Шрифт:
Весь этот месяц я читал, слушал по радио о нашем Братске, о большом событии, совершившемся там, — перекрыта вторая половина Ангары! Как я хотел быть в Братске.
Радовали меня и письма от начальника участка Парфенкова, от Герасименко, от ребят из бригады, все они сообщали, что наша бригада первой закончила работы по подготовке к перекрытию. Получил я письмо и от начальника управления Степко, где он писал, что хотя меня и нет пока там, но они считают меня участником всех дел; тогда же я получил и удостоверение «Участник перекрытия Ангары». Это была для меня большая радость, я почувствовал себя равноценным членом славного коллектива строителей — это и было для меня главным, давало силы, бодрость духа, уверенность в том, что еще вернусь туда, в Братск,
На другой день после перекрытия Ангары в Иркутск прилетел главный инженер Гиндин и зашел ко мне.
Он подробно рассказал о перекрытии, а когда я узнал, что он уже проехал на машине по перемычке с правого на левый берег Ангары, то я и порадовался и загрустил: все это произошло без меня, и, хотя я получил телеграмму из управления строительства, поздравлявшую меня с большим днем — перекрытием Ангары, хотя вместе со всеми переживал я те дни, грусть эта меня почему-то не покидала.
Вскоре после этого ко мне приехал Виталий Панченко — групкомсорг нашей бригады. Он привез мне часы, ручку, документы, взятые ребятами у меня в день несчастья, и массу писем. Ребята писали, что ждут меня и надеются на скорое возвращение. Начальник и старший прораб участка писали, что тоже ждут и надеются на возвращение, но чтобы я особенно не спешил, съездил на курорт и только после окончательного выздоровления возвращался в Братск, в бригаду. — Были письма и от секретаря парторганизации Ивана Степановича Галкина, и от многих других. Все писали, что надеются на мои силы, что я должен вернуться, в строй, это обязывало меня делать все возможное, чтобы был» именно так».
Но от горячего желания друзей по бригаде и Братску, врачей — вернуть Бориса в строй — до осуществления этого желания, как говорится, пролегла большая дистанция.
После института травматологии в Иркутске — поездка в Крым в санаторий имени Ленина, где лечились так называемые «спинальные» больные — в большинстве своем шахтеры, лесорубы, шоферы, летчики-испытатели. С одним из них — Валентином Перовым, получившим тяжелую травму спинного мозга при аварии вертолета, — Борис подружился на всю жизнь. После санатория Борис по пути в Иркутск заехал на несколько дней к Валентину Перову, и надо было видеть вместе двух этих мужественных парней, не унывающих в своем очень нелегком положении.
Итак, после Крыма — снова институт в Иркутске. И снова Крым, где Гайнулин познакомился с московским врачом Орлом. Благодаря его помощи Борис попадает в Москву, в институт имени Бурденко. Это уже случилось через год после травмы. В институте Бурденко ему делают сложную операцию, которая приносит некоторое облегчение и надежду на то, что со временем (годы упорных тренировок в ходьбе с туторами на костылях) Борис, возможно, станет ходить с одной тросточкой. Был еще институт курортологии в Москве… В общей сложности прошло долгих полтора года.
Полтора года непрерывных страданий, упорства, первые мучительные шаги, первые надежды вернуться в бригаду «живым и здоровым» и крушение этих надежд.
И все это время там, в родной бригаде, его по-прежнему считали своим бригадиром, а заместителем бригадира «до возвращения Бориса в строй» назначили Володю Казмирчука. Почти вся бригада по очереди перебывала у Бориса в Иркутске, а некоторые умудрялись навестить его в Крыму и Москве. Шла усиленная переписка, сотни и сотни писем получал Борис и на все отвечал. Ему аккуратно слали фотографии строящегося котлована. Там росли, поднимались ввысь сооружения будущей плотины — котлован становился неузнаваем.
На XIV съезд ВЛКСМ Володю Казмирчука избрали делегатом. В президиуме он сидел рядом с Юрием Гагариным и Германом Титовым.
Когда Володе Казмирчуку было предоставлено слово, с трибуны XIV съезда ВЛКСМ, он рассказал о своем бригадире и о том, как тот своим мужеством помогает ребятам жить и работать.
В перерыве Гагарин и Титов подошли
к Володе и попросили передать от них Гайнулину открытку со словами привета и дружбы.При этом Гагарин сказал:
— Вот нас, космонавтов, называют небесными братьями. Может, это и правильно, но мне кажется, что скорее всего мы земные братья. Когда я сейчас слушал тебя, Володя, я подумал, что такие люди, как Борис Гайнулин, да и вся ваша бригада и мы, космонавты в том числе, — земные братья. Именно земные. Все равно, где бы мы ни летали, сколько ни летали, а возвращаемся на землю, где живут Борисы Гайнулины.
Как был обрадован и ободрен Борис, когда Казмирчук передал ему эти слова первого космонавта.
И, перефразируя Гагарина, хочется сказать, что сколько бы Борис пи летал по стране, а первой его думой и самым заветным желанием оставалось вернуться к своим «братским братьям».
Ребята на правом берегу Ангары соорудили ему дом — хороший, рубленный из листвяка, просторный дом. В Братск переехали мать Бориса и четыре его сестры.
И день такой настал.
На аэродроме в Братске (существовал уже и аэродром, и было прямое, а не через Иркутск, сообщение с Москвой) Бориса встречала вся бригада, свободная от работы в смене.
Везли Бориса незнакомой дорогой, где все в новостройках — и так до самой Ангары, а через Ангару — по малой бетоновозной эстакаде, соединившей берега Ангары.
Где-то на середине эстакады каким-то чудом узнали, что в машине едет Гайнулин, и образовалась пробка из десятков машин. И первый раз никто не ругался, не подгонял водителей, не устраивал разносов и разгонов.
Жали Борису руку, убеждались, что она по-прежнему крепка. А он сидел как ни в чем не бывало со своей широченной, лукавой, белозубой улыбкой, с открытой курчавой головой — здоровяк из здоровяков, и всем казалось, что завтра уже его увидят в котловане. Собственно, так и говорили: «Ну, до встречи. Теперь уж ты с нами. Молодец, что поправился». И Борис отвечал:
— До встречи. Это не я молодец, а вы молодцы. Вон сколько здесь дел наворочали. Прямо новый мир.
Задние машины, не зная, в чем дело, стали подавать сигналы, и вся эстакада отвечала им сигналами. Но это была не тревога, а приветствие. В одном ряду с другими машина Гайяулина поехала на правый берег, на Амурскую улицу, 75, где с этого дня стало не только жилье Бориса, но и неофициальный штаб бригады коммунистического труда имени 40-летия ВЛКСМ.
Как пересказать в очерке жизнь человека, который на съезде ВЛКСМ в отчетном докладе был назван Павкой Корчагиным шестидесятых годов?
Теперь-то он воистину стал бригадиром, теперь каждый день в его дом приходили десятки людей и по делу и по дружбе. Людей притягивало сюда как магнитом.
И приезжие в Братск не обходили дом на Амурской улице, 75.
Всех здесь встречали радушно и сам Борис, и его мать Любовь Васильевна — невиданной доброты женщина.
Кроме бригады, у Бориса появились и другие заботы. Он стал заочно учиться в средней школе и получил аттестат зрелости, над чем с присущим ему юмором немало подшучивал. Он сдал экзамены в Иркутский госуниверситет на юридический факультет и стал его студентом.
Так уж получилось, что первым юристом «на общественных началах» в Братске стали называть Гайнулина. Обиженные, ущемленные в правах, ищущие справедливости, желающие наставить на путь истинный своих непутевых детей шли и даже приезжали специально в Братск к Борису Гайнулину. И находили здесь то, что искали.
Однажды он получил совсем необычное письмо из Одессы от моряка капитана 2-го ранга… Бориса Гайнулина.
Этот Борис пытался выяснить, не брат ли он ему, не дальний ли родственник. И сообщал, что отец его погиб во время Отечественной войны, а его могилу он безуспешно ищет вот уже более 20 лет. Ищет он и младшего брата, с которым был разлучен в детском доме. И тоже безуспешно. Так вот: не изменил ли братский Гайнулин имя на Борис, ведь он сильно любил меня, а скорее всего могли изменить имя в новом детском доме, братишке тогда было всего три года?