Предание смерти. Кое-что о спорте

Гектор.Вы только посмотрите, как небрежно свисает с вашего плеча лук! Ракетку вы держите совсем не в той руке, автомобильные ключи предоставляют вам доступ к совершенно новой системе вооружения, предназначенной для устрашения. На то, что это устрашение зависит от количества квитков с требованием заплатить штраф, вы давно уже не обращаете внимания.

Ахилл.Вы уже шантажировали бизнес-даму, подкупали прокурора, допрашивали писателя? Имеет ли отношение ваше время — время робкого сочинителя статеек — к газете нашего прошлого? О господи, с вашего языка снова сорвалось необдуманное высказывание. Как, с вашего языка и вдруг сорвалось необдуманное высказывание? Может, хотите взять его обратно? Что вы наделали? Вы не замолчали. Вы что, знаете нас? Поэтому не умолкаете. Может, хотите присесть? Вы не умолкаете. Вы просто не можете молчать!

Гектор.Спасибо за эту игру! Наши брюки и спортивные свитеры не зря громоздятся штабелем высотой с Олимп. Есть ли такие краски, которыми можно было бы выкрасить волосы в черный цвет, чтобы выглядеть моложе? Наша игра подошла к концу. Я больше не отвечаю на ваши вопросы. Но и молчать не собираюсь.

Теннисисты уходят.

Женщина (она наблюдала за игрой, а теперь снова пытается пристроить за спиной свою истыканную кинжалом грудь-рюкзак). Я сейчас увидела нечто ужасное, чего никогда не забуду. Несмотря на свои ошибки, я, тем не менее, пытаюсь думать о чем-нибудь приятном и радостном. Я не хочу судить односторонне! Признаю: акт дарения людей, даже если хочешь подарить всего лишь самого себя, вживую или в виде забавного номера на телеэкране, требует напряжения, которое мы без раздумий готовы себе подарить. Вот так. Я лью воду на мозг модератора, получается очень даже вкусный сок. Напряжение означает также, правда, для другого комментатора, убийство, глумление, нападение на соседнее племя и, с оговоркой, что мы говорим впустую, игру в сквош. Видит ли наша жертва, кто ему причиняет боль? ( Пинает Жертву, смотрит, пинает еще раз.)Нет, не думаю, что теперь она что-то видит.

Спортсмен.Ты терзаешь и мучаешь человека, который и без того лежит на земле. Вот почему ты не стала ни медицинской сестрой, ни врачом, ни адвокатом, ни писательницей! Если бы ты хоть на мгновение остановилась и пригляделась к своей жертве, ты бы увидела, что твои действия самым естественным и непосредственным образом вписались в ее тело. А теперь можешь топать за раздачей, я хочу сказать, за удачей, а вдруг повезет — не осудят. Твои сообщники давно разбежались кто куда, вроде их тут и не было. ( Отталкивает женщину в сторону, пинает Жертву сам.)Нередко, правда не в этот раз, ты теряешь чувство меры, когда изображаешь сцену с большим скоплением людей. Проходите! Не задерживайтесь! Кто знает, как распространяется зараза, как происходит внушение?

Кто знает, почему тянет следовать за кем-нибудь? Почему многие жизненные ситуации так непривлекательны? Регрессивные воздействия, деструктивные тенденции, все это видят многие, те, что боятся нас, как накатывающейся на них приливной волны. Мы же значительно безобиднее, чем вы думаете! Нам просто хочется где-нибудь в чем-нибудь поучаствовать! Лишь бы не оставаться в одиночестве! И потом, это же неправда, что убивать труднее, если мы знали своих жертв раньше. Я каждый раз сам удивляюсь: спонтанное преступление нашей маленькой банды может в любой момент возникнуть из-за пустяка. Искра, колокольный звон, косой взгляд на взлохмаченные волосы, кажущаяся нерешительной поза сидящего человека, чересчур обстоятельное отсчитывание мелочи у кассы продовольственного магазина, у стойки пивной, на бензозаправке. Н-да, о каждом человеке можно что-нибудь такое вообразить, а тут вдруг он и сам возникает собственной персоной! И что теперь с ним делать? Мы ведь на него не рассчитывали. Не позволять же ему стоять перед нами, даже не склонив головы!

Сидит себе человек уже битый час, сидит просто так, улыбается, доволен жизнью, заваривает себе чаек, делает бутерброд, булькает вино в стакане, и в следующий момент мы говорим, а почему бы нам, собственно, не прикончить этого бездомного по прозвищу «профессор»? Сказано — сделано. После этого уже ничего не бывает. Наивысшая точка пройдена! Так мы отвлекаем молодежь от телевизора. Мы активируем ее, заставляем взглянуть на себя издали. Самим попасть в телевизор, это что-нибудь да значит! Нас ничто не остановит. Каждый из нас ведет себя как обычный зритель, только мы злее, потому что нас много. У каждого в отдельности более чем достаточно причин для злости. Но поскольку мы вместе во много раз сильнее, чем ты думаешь, авторша, мы и вваливаемся вместе в последние известия, чтобы, после прогноза погоды, предстать, рука в руке, перед судом зрителей. Там-то уж нас не станут заносить в записную книжку. Ну да ладно, давайте забираться дальше, в чащу чужого тела. Наконец-то своими головами мы составим аршинные заголовки. В сущности, каждый человек довольно добродушен, если он один. Совсем как тот добряк, что, например, вот сейчас открывает окно и выбрасывает в него весь мусор в образе своего заместителя» телевизора. Или как тот, что в этот момент проходит внизу. Или как тот, кому ветер с поля дует прямо в лицо. Ты что, не веришь мне? Со мной уже случалось то и другое, разница огромная! Говорю тебе: даже пожарник, горящий желанием помочь, видит в пожаре, который он должен потушить, всего лишь объект атаки.

Другой спортсмен (пинает).Когда мы выбегаем на поле, мне кажется, что внутри нас что-то щелкает и выключается. Взлетает вверх целый лес зелено-белых флажков, словно собираясь обрушиться на наши тела-крепости, в которых мы спрятали свои души. Кто сказал, что мы бесполезны, как те собаки, которых десять лет назад раздавили в лепешки автомобильные шины? Когда мы лупим по мячу, то оставляем своих друзей далеко позади, в золотой дымке. Мы слышим, как откуда-то издали доносится их рев, среди них нет ни одного человека, которого бы мы не знали, с которым бы не встречались воскресными вечерами на мокрой от дождя площадке на окраине города. А благодаря почтовым открыткам фанатов мы знакомимся также и с людьми, с которыми сами очень хотели бы познакомиться. Они должны быть такими же знаменитыми, как и мы сами. Поэтому нам не остается ничего другого, как самим добиваться известности. Кого мы все еще не знаем, того зовем сюда, на край этой ямы, и знакомимся с ним здесь. А потом рассказываем обо всем, что узнали. Мы, мальчишки из городских предместий, не скрываем своей бедности, когда становимся знаменитыми. Мы нежно любим и защищаем своих родных, но точно также любим и защищаем товарищей — наших заводил. Но когда-нибудь один из нас выделяется из группы и подписывает договор. На смену ему не приходит никто, мы остаемся в прежнем составе. Почему так выходит, что нам приходится жить, не попадая на первые страницы газет, как тот, что подписал договор с «Интером» из Милана? Будем ли и мы когда-нибудь стоять, так широко расставив ноги, чтобы по крайней мере наши бедра, и без того до безобразия толстые, никогда не смогли бы познакомиться друг с другом?

Другой (пинает).Люди бывают податливые и неподатливые. Первые тут же, не задумываясь, начинают действовать вместе с нами, вторые не поддаются нашему давлению, замыкаются в себе и упрямо настаивают на своих собственных наблюдениях. Они видели пожарника, бросавшего факел на цветущие города. Тем самым он сознательно и намеренно, вместе со своими сообщниками, нарушал свои профессиональные обязанности, и всей его группе предъявили обвинение в неприкрытой провокации. Контроллеры решили группу дисквалифицировать, а судья это решение утвердил.

Еще один( подходит и тоже пинает Жертву. Он чуть отодвигается в сторону, один за другим подходят очередные участники и пинают мимоходом, небрежно, как бы неосознанно, их движение то вдруг усиливается, то снова становится спокойнее).Люди в своих лигах, в своих союзах просто не знают, что нельзя верить наблюдениям, если они сделаны в группе. Ну да ничего, для этого у них есть судья. Можно ли верить тому, что многие не выносят, когда их считают отличными от других и, тем более, не совсем полноценными в сравнении с прочими? Они тут же бросаются в драку и демонстрируют свою ловкость на ком-нибудь другом, который потом придет со своими проблемами к врачам. Вот так они готовятся к скучному вечеру в трактире.

Снова подходит и пинает женщина. Записанный на пленку голос повторяет: «Расстояние до моей жертвы определено тем, что мне этот человек персонально неизвестен».

Второй.Я, однако, думаю, что ты, в сущности, не знаешь в лицо даже нас, свою группу. Ты знаешь только, что мы никогда не выступим против тебя, потому что тобой прирастает наша группа, что немаловажно для нашего самоощущения. Даже в природе ничего не происходит без жестокости. Даже бумажные справки действуют на нас, как удар дубины. Вдруг, ни с того ни с сего, к нам впрыгивает огонь, неуклюжий, неповоротливый, обнимает нас на нашем балконе, как хорошо удобренное растение, как ласковое животное, как новую мебель, охватывает приготовленное на гриле блюдо. Или возьмем дождь, он тоже налетает на многих, протягивает свои струйки-ручки, чтобы они не дрожали, так как ему пора приступить в своему главному делу. Победитель тот, кто погреб под собой целую деревню. Проигравший тот, кто проспал в этом гробу момент, когда нужно было проснуться и как можно скорее выскочить из своего дома.

Первый.Того, что ты сказал, мне недостаточно. Ты все время забываешь, что мы действуем группой. Я вижу большую разницу между человеком, который сам по себе, и тем, что примыкает к многим, к бесчисленному количеству других. Одумайся, наконец, вломись в мои неудобные удобства, я их еще не прибрал, этим обычно занимается моя жена, сядь и задумайся над тем, что бы ты почувствовал, если бы то, что мы сделали с этим парнем, кто-нибудь проделал с твоим собственным сыном, ты ведь каждое субботнее утро проводишь с ним на газоне, тренируешь его, учишь обращаться с мячом. А ближе к вечеру присоединяешься к нам и, словно впавший в задумчивость пес, начинаешь дергаться и бегать по краю футбольного поля, поля твоего сознания, о господи! Мне бы не надо этого говорить, я повторял это уже много раз! Итак, что ты будешь делать, когда служба спасения принесет твоего залитого кровью сына к тебе домой, но им никто не откроет, так как ты в это время торчишь на футболе? Я снова не смог удержаться и проболтался об этом мирном проекте, да-да, о новом, с непроницаемым пластиковым вкладышем внутри! Я просто не могу молчать! Я начинаю понимать, почему вдруг вполне миролюбивый человек становится жестоким. У которой из двух форм проявления одной и той же вещи больше веса? Быть миролюбивым просто смешно. Кому это надо? Как все это началось? Почему во мне возникли угрызения совести, когда я прочитал в газете об одном ужасном происшествии, но при следующем происшествии они куда-то испарились? Я встряхиваю совесть и раз, и два, но нет, никакого движения. Кто мне ее испортил? Пусть немедленно объявится. Должно быть, мне надо было чуть сильнее давить на тюбик. Я не вижу другого пути к тому, чтобы обо мне упоминали.

И куда только я сунул свой драгоценный гаечный ключ, то есть я хотел сказать, гаечный ключ по затягиванию ценностей? Как мало о нас знают! Кстати, порка значит сегодня даже больше, чем значила в прежние времена: она — спорт исключительно для тех, кто считает себя господами. Похоже, прошли те времена, когда можно было, занимаясь более утонченными видами спорта, не прикасаться к сопернику, чтобы не замарать рук. Особым видом тогда было даже предательство. Вы только взгляните на мои новенькие часы «Ролекс»! Мне наплевать, что с ними будет! Они врезались мне в кожу, я тоже держусь за них, затягиваю ремень и произвожу настоящие чудеса по превращению плоти. Этот человек уже никогда не будет выглядеть так, как выглядел раньше. Я бы его тоже не узнал. До чего же он изменился! Утром он слопал свое воскресное жаркое, а теперь мы слова не можем сказать об этом парне из Нижней Австрии, из Крефельда, из Гельзенкирхена, которого мы так отделали, что мать родная не узнает. Откуда же нам его знать, если его даже собственная мать не знает? Он попытался от нас ускользнуть. Этого ему не следовало делать. На его месте даже мы ни за что бы не сдвинулись с места.