Предатель

Когда подъезжали, Калачара тормозил — и тоже по-всякому.

Отведя пациента на предписанное ему место (как правило, новичку для начала доставалась не кровать в палате, а каталка в коридоре), Артем забирал одежу и спускался к машине.

— Все, — сказал Калачара, когда они в очередной раз пустыми подкатили к приемнику. — Баста. Второй завтрак. Через пару месяцев сами тут будете разъезжать.

И стал копаться в бардачке.

Артем давно знал, что означает объявление «второго завтрака»: хоть пожар случись на белом свете, хоть наводнение, но следующие два часа Калачара будет в санитарской дежурке забивать козла, и сделать с этим ничего нельзя.

Поэтому он молча выбрался, обошел машину, открыл заднюю дверь «сарая», собрал в кучу казенные пожитки (понятно, что собачара Сколь, белая кость, этого дерьма ни в жисть не коснется) и уже стал приноравливаться все хозяйство сгрести единым махом, как услышал раскатистый и прямо-таки неправдоподобный грохот, сопровождаемый веселым пьяным гоготом.

Обернулся.

Веселились два санитара-труположника — вот снова разогнали подкат и со всей дури долбанули во входные двери приемника.

Труповоз — такая работа, что на нее всегда самые веселые идут, ничего не попишешь. Но все же иной раз так и подмывает по башке дать.

— Эй! — громко сказал Артем. — Орлы!

Орлы то ли не услышали, то ли не обратили внимания.

— Давай! — орал один, пиная подкат. — Поворачивай!

Второй — в таком же замусоленном белом халате, на спине украшенном иссиня-черными черепом, костями и надписью «СЛУЖБА ЗДОРОВЬЯ», — радостно регоча, готовился нанести очередной удар.

Звали их не то Витяй и Митяй, не то Димон и Вован… один совсем тощий, другой поплотней… черт знает, всех не упомнишь, да и сталкивались считаные разы, когда, бывало, они звонили в его дежурство с просьбой подменить на скорбной службе, — ну и подменял, поскольку условия были хорошо известны: «рупь — трупь». Или «руп — труп». Кому как нравится выговаривать. За такую подмену при удаче пять-семь целковых набегало. Зато и ночь суматошная выходит, ни минуты покоя. Время от времени так получалось, что его дежурство совпадало с Кириным. Тогда Артем на подмену не соглашался, потому что предпочитал, разделавшись с делами, подгрести к ней в абдоминальную, часок-другой чаи погонять. Если, конечно, у нее самой ничего экстренного не случалось. Тогда они сидели в ординаторской, и Кирка рассказывала про свои дела, а то наставляла на путь истинный: дескать, пора браться за ум и всякое такое. Вот ему скоро тридцать, потом будет сорок. А там уж и до пятидесяти рукой подать. И то, и се. Артем ворчал в ответ, хмуро отбрехивался. Она пуще… А, между прочим, сама его сюда, в больницу, и пристроила. Вообще, с малолетства о нем заботилась. «Тетя Валя, тетя Валя, а давайте я Артему то, Артему се!..» Бывает, родные брат с сестрой как кошка с собакой, а они двоюродные — не разлей вода.

Артем изловчился-таки сгрести все пожитки чохом, поднял и пошел ко входу в приемник, кося глазом из-за придерживаемой подбородком горы тряпья.

— Ба-ба-ба-бах! — грянулся подкат о железную обивку двери, и гром этого удара раскатился, должно быть, до самой Октябрьской.

Музыканты — они вообще все шизанутые, тут спору нет. А эти еще и рокеры вдобавок. Их бог — «Deep Purple».

— Новый год! Ур-р-р-ра!

Артем повернулся боком, чтоб им стало его видно, и строго сказал:

— Мужики, вы чего! Кончайте долбить!

И пошел себе дальше, чувствуя свою правоту и серьезность — тем более, что они вдобавок долбаным своим подкатом всю дорогу ему перегородили.

Но его справедливое требование почему-то вызвало в дебоширах бурю гнева.

— Ты на кого?! — завопил тот из Витяй-Митяев, что потощее. — На покойницких?!

И тут же стал совать кулаком.

— Господи же Исусе, спаси и помилуй! — неслышно сказал Артем.

В надежде, что дураку хватит ума отстать, он пару раз увернулся, загораживаясь горой шмотья.

— На покойницких, м-м-м-мать?! — не унимался труположник.

Артем успел отметить, что Калачара, конь мордатый, шустро просунулся в двери и пропал, и подумал еще, что тот за бесплатно, сучок немазаный, даже товарищу не поможет; и одновременно с этим бросил чертову рухлядь наземь.

— Н-на!

После первого несильного, но резкого тычка труположник с размаху повалился под стену, и Артем добавил ему раза ногой по заднице. Второй тоже налетел на кулак, да неудачно — носом; шатнулся было, получил второго леща, и тоже упал. Артем беспощадно месил ногами их по мягким местам, яростно повторяя про себя «Господи Исусе, спаси и помилуй!» и слыша уже, как кто-то в приемнике вопит женским голосом:

— Скорей! Ой, скорей! Он же их поубивает!

Этот крик, явно взывавший к милосердию, почему-то был воспринят в качестве боевого клича и оказал совершенно противоположное действие (Артем уж после сообразил, что это, должно быть, хитрожопый Калачара поднял волну — дескать, наших бьют).

Створки завертелись как бешеные, затрещали, из дверей приемника с матерным гомоном вывалилась целая орава медбратвы, санитарья, шоферни, Артема тут же оттеснили, а труположников взяли в оборот. К счастью для последних, мстители больше пихали друг друга, норовя в числе первых добраться до обидчиков, отчего серьезного избиения не получалось, но даже «банщик» Равиль остервенело совал куда-то кривой ногой в черном войлочном ботинке «прощай молодость», задорно и весело приговаривая:

— Гамна!.. Гамна!..

Створки дверей снова вертанулись, из приемника выскочил Колесников и заревел, тряся над головой костистыми кулаками:

— Прекратить! Прекратить безобразие!

Тут вдобавок за боковым стеклом замаячило белое пятно: это Большая Клава стояла, то размахивая руками, то тыча куда-то пальцем.

— Я? — Артем непонимающе прижал руки к груди. — Меня, что ли?

Клава сердито и немо открывала рот и снова тыкала, а потом показывала себе за спину.

— Ковригин! Артем! Оглох? К телефону!..

— Да я же не слышу, — примирительно пояснял он, шагая рядом с ней к кабинету. — Там вон какая чертовня… орут все!

— Может, важное что, — ворчала она, пропуская в проем. — Не докричишься…

— А что так тихо? — спросил Артем, озираясь. — Странно как-то.

— А что странного? Новый год кончился… ночных свезли, теперь затишье.

Думал, Лизка звонит, оказалось — мать.

— Привет! Ты чего? Случилось что?.. Ну да… Спасибо, и тебя тоже… папе передай. Нормально… работаю… Какая повестка?.. Н-н-не знаю… Ну откуда мне знать-то? Я осенью был, ничего не говорили… Да ладно, ну их. Напутали что-то… На вторник? Ну хорошо, придется сходить… Мам, опять ты за старое… Ну знаю я, знаю… Да. Да. Хорошо… Завтра заеду. Ага… Все, пока.

Положил трубку на телефон.

Подперев голову рукой, Большая Клава смотрела на него не то с тревогой, не то с сожалением во взгляде.

— Из военкомата, что ли?

— Из военкомата, — кивнул Артем.

— Тебя не должны вроде?

Он пожал плечами.

— Да как сказать… Не должны. Но могут… Не знаю. Напутали что-то…

— Они напутают, — неопределенно сказала Клава. — А ты распутывай.

— Схожу, что ж…

— Дела-то вон какие делаются, — Клава вздохнула.

— Какие дела?

— А то не знаешь? Из Афгана везут и везут… Вон, у моей сестры двоюродной — слышал?

— Слышал.

— Вот я и толкую. Угодишь еще, не приведи Господи…

Артем хотел уж выйти, но это всегда так: если в кабинет к главной сестре попал, просто так не уйдешь. Волнует ее твоя судьба, не волнует, разницы нет: что-нибудь удумает.

— Слышь, Артем. Возьми кого-нибудь из ребят. Пустые баллоны погрузите.

— Какие баллоны? — спросил он.

Вопрос был совершенно излишен, поскольку про баллоны все ему было очень хорошо известно. Однако уже настроился: думал, сейчас заварит чаю, сядет спокойно в дежурке… а тут на тебе: баллоны.