Предатели и палачи

Батальонный комиссар представился нам как Мелетий Александрович Зыков. Он сказал, что только несколько дней тому назад попал в плен на Ростовском направлении и прибыл сегодня в Берлин на самолёте. Ни в каких лагерях военнопленных он не был. Привезли его в Берлин по распоряжению Геббельса и завтра он должен быть у него. Зачем его вызвал Геббельс — он не знает.

О своём прошлом 3. тогда рассказал очень немного. Упомянул, что работал в редакции газеты “Известия”, в 1937 г. был арестован и сослан. В 1941 г. реабилитирован, восстановлен в партии, аттестован на звание “батальонного комиссара” и назначен заместителем военного комиссара стрелковой дивизии, в качестве какового и попал в плен…

На другой день майор А. рассказал мне про уход З. Рано утром, когда мы ещё спали, пришёл немецкий фельдфебель и, подойдя к койке З., начал его будить. Тот спросонок вскочил и на своём ломаном немецком языке стал объяснять фельдфебелю, что он не пленный, а перебежчик и имеет соответствующий “аусвайс”. Через минуту, придя в себя, З. оделся и спокойно прошёл через комнату майора А. вслед за фельдфебелем. Больше мы З…. не видели”.

Поздняков рьяно держится за “батальонного комиссара”. Когда М. Китаев в мемуарах указывает, что Зыков попал в армию в качестве старшего политрука. С этими знаками различия его видели многие русские офицеры в интернациональном лагере на Шлиффенуфер, где он провёл один или два дня.

Поздняков, издававший мемуары уже покойного к тому времени Китаева, поправляет в комментариях:

“В лагере на Шлиффенуфер М. Зыков носил знаки различия батальонного комиссара, а не старшего политрука”».

Сегодня, однако, мне на глаза попалась “Объяснительная записка о пребывании в плену немецко-фашистской армии батальонного комиссара Чугунова Якова Абрамовича” от 29.07.1943. Попавший в плен со Второй ударной армией Чугунов летом 1943-го перебежал к партизанам.

В записке, между прочим, говорится вот что:

“16.7. я был доставлен в Берлин в гестапо. При обыске в комендатуре у меня обнаружили орденскую книжку, за что после избиения посадили в одиночную камеру. Через месяц в мою камеру привели ст. политрука Зыкова Милетия Александровича, который, по его словам, якобы сдался в плен сам. Зыков рассказал мне своё прошлое, что он как будто шурин Бубнова и в одно время работал зам. редактора газеты “Известия”, а затем якобы 5 лет находился в ссылке как оппозиционер. Последнее время он будто бы работал директором одной из текстильных фабрик и в марте 1942 г. был призван на фронт… Этот Зыков стал предлагать мне работать в газете для военнопленных, которую, по его словам, ему должны были на днях поручить редактировать.

Когда я отказался сотрудничать в газете и изменять своей родине, Зыков пытался запугать меня будущим, стремился доказать, что он мне делает услугу и т.д. Через два дня я снова остался один”.

Оставим за скобками содержание разговора… но обратим внимание на дату. Середина августа — это никак не начало сентября, о котором рассказывает Поздняков. А ведь в его версии Зыков только прилетел в Берлин. Мог Чугунов напутать с датой, сознательно или случайно? Теоретически да.

Но о лете говорит и А. Казанцев в “Третьей силе”…

Вспомним и уже известного нам М. Китаева:

“Впервые я встретил [Зыкова] в редакции московских “Известий”, тогда он был одним из заместителей Бухарина. Он происходил из семьи интеллигентов, социал-демократов по убеждениям, его отец любил политические дебаты и в целом придерживался либеральных взглядов. Зыков получил образование в духе “легального марксизма”. Истории о его приключениях во время гражданской войны, которые он любил рассказывать, выпив, казались мне сомнительными. Потом он стал журналистом и преподавал в институте Герцена. Потом он был редактором в Ташкенте, молодой смышленый парень, разделявший взгляды “правой оппозиции”. Его отправили в Магадан. Когда он вернулся, разразилась война, и он попал на фронт младшим политруком. когда его взяли в плен, он написал то самое знаменитое письмо Геббельсу и через несколько дней был вызван в Берлин. Удивительно, что в отличие от множества писем его письмо произвело немедленный эффект.

На Шлиффенуфер, 7 в Берлине располагался спецлагерь для военнопленных всех национальностей, представлявших интерес для ОКВ. Именно там я встретил Зыкова в июле или августе 1942 г.^{131}

Итак, вырисовывается вот такая картина. В июле, августе, сентябре 1942-го в различных камерах лагеря Шлиффенуфер то в форме старшего политрука, то в форме батальонного комиссара появлялся человек, называвший себя М.А. Зыковым и рассказывавший одну и ту же легенду об “Известиях”, ссылке и пр. После одного-двухдневного зондажа этот человек из камеры исчезал. И это не совсем та история, которую рассказал нам Поздняков».^{132}

Из других источников выясняется, что в начале 30-х годов Зыков работал корреспондентом в газетах «Коммуна», выполнял функции корреспондента в газете «Социалистическое земледелие» по Центрально-Чернозёмному округу^{133}.

Из интервью Ойгена Дюрксена для книги Ю. Торвальда, ок. 1950 г.:

«Зыков — маленький, плотный, но не толстый, ярко выраженная еврейско-арабская голова, толстые губы, низкий лоб, очень живые подвижные глаза. Произносил каждое слово обдуманно и не спускал взора с собеседника. Беседы с Зыковым были напряжёнными.

Он попал в плен где-то на южном участке восточного фронта в звании дивизионного комиссара. “В/Пр” [отдел “Вермахт/Пропаганда”] получил сообщение об этом пленном (предположительно через отдел “Иностранные армии Востока” или напрямую от группы армии) с подробной характеристикой и работой Зыкова об оборонно-экономическом положении Советского Союза»^{134}.

Около года (с марта 1935 г. по март 1936 г.) Зыков работал ответственным секретарём газеты «Ханты-Манчи Шоп». Параллельно он был корреспондентом «Омской правды» в Остряко-Вогульском (ныне Ханты-Мансийском) округе. Опубликовал десятки статей, фельетонов, экономических обзоров и заметок^{135}.

Из статьи Эллы Максимовой («Известия») о М.Л. Зыкове:

«Старший научный сотрудник Публичной библиотеки Нина Антоновна Зубкова, узнав о цели моих разысканий, вдруг невзначай заметила: в каталоге, который она проверила, стоит карточка с фамилией Зыков. Да-да, именно Мелетий Александрович.

Как это? Значит, Зыков — реальное лицо?

Назавтра я держала в руках сочинённые им в 1930 — 1931 годах, напечатанные издательством воронежской газеты “Коммуна” жиденькие брошюрки на сельскохозяйственные темы “Хохол — село колхозное”, “Возглавить новый подъём колхозного движения”. Что стиль, что содержание — не оторваться. “Отлив из колхозов происходил не в результате неправильной линии партии, а вследствие прямого извращения партийных директив. А кулак в это время прямо провоцировал перегибы”. Ну не соединяется этот убогий Зыков с тем — публицистом, аналитиком. На каком поле брани, в каком лагере подобрал один имя другого, по всей видимости погибшего.

И тут в Подольске в архиве Министерства обороны обнаруживается карточка на М.А. Зыкова. Родился в 1901 году в Днепропетровске, призван в Красную Армию из Москвы, жена Н.Д. Малькова проживает на улице Карла Маркса, дом 22, квартира 158 [правильно: 58 — О.С.]. В 1942-м он пропал без вести.

Дальше обвально стали собираться и неожиданным образом совпадать подробности, которые из чужих документов едва ли почерпнёшь. Дочь Бубнова после ареста отца укрывалась на улице Карла Маркса. Дом номер 22 в 30-е годы выстроила для своих сотрудников Библиотека имени Ленина, там работала жена Бубнова, а в 60-е годы некая молодая женщина с той же фамилией Малькова. И наконец, последнее сообщение нашего корреспондента Е. Бовкуна: жену Зыкова звали Наташа. В старой домовой книге значится Наталья Давыдовна Малькова, художник-шелкограф, скончавшаяся — ирония судьбы — 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина.