Предатели и палачи
Шрифт:
Просмотрено и согласен
«После встречи с Гиммлером, — вспоминает Сергей Фрёлих, — Власов приступил к выработке текста манифеста, который должен был быть оглашен на торжественном учредительном собрании Комитета Освобождения Народов России — КОНРа. Генерала спросили, сколько времени ему будет нужно для этого. Его ответ гласил: “От двух, до двух с половиной недель”. Я точно помню его ответ.
Однако потом оказалось, что для окончательной редакции потребовалось почти два месяца. После бесконечных обсуждений в сотрудничестве со специально для этого созданной комиссией и с прежним Комитетом Освобождения Народов России был выработан проект манифеста. Он содержал 14 пунктов о том, как будет выглядеть Россия, за которую Власовское Движение, Русская освободительная армия (РОА) и сам КОНР готовы были вступить в борьбу. В этой России не должно было быть “ни коммунистов, ни капиталистов”. Ясно было, что искали средний путь.
Манифест… был документом гуманности.
Власов отказался принять эти поправки. В общем Власову и его сотрудникам выработка текста Манифеста была не совсем по силам. Поскольку его написание растянулось почти на два месяца, противники Власовского Движения могли за эти недели создать бесчисленное количество препятствий. К этому времени уже не было централизованного руководства в Третьем рейхе. Сам аппарат часто бывал сильнее Гиммлера и самого Гитлера. У чиновников оставались ещё в силе его слова: “Для чего нам нужны эти русские? Мы и без них можем победить Советский Союз и овладеть им”. Когда же они узнали, что генерал Власов собирается издать манифест, который выдвигает его как Главнокомандующий русской антикоммунистической армией, они предприняли всё, чтобы торпедировать эту идею. По программе национал-социалистов русские по-прежнему должны были превратиться в народ рабов.
Первоначальный план предвидел обнародование манифеста в годовщину Октябрьской революции, и это должно было состояться в русском городе. Но этого нельзя было сделать. Вместо Смоленска, уже оставленного немецкими войсками, или какого-нибудь другого русского города, пришлось выбрать Прагу»{162}.
Екатерина Андреева в своей работе «Генерал Власов и Русское Освободительное Движение» пишет:
«Рассказы о том, как составлялся Пражский манифест, разнятся между собой». И далее: «Когда Гиммлер дал разрешение опубликовать программу Русского освободительного движения, Жиленков в конце сентября 1944 г. собрал вместе редактора “Зари”, бывшего зыковского заместителя Ковальчука, старшего дабендорфского преподавателя Зайцева, сотрудника отдела печати Дабендорфа Норейкиса и приказал им составить манифест. Жиленков, в качестве главы отдела пропаганды Русского освободительного движения, видимо, осуществлял переговоры с немецкими властями. Двое из вышеупомянутых, оставшиеся в живых, описывают процесс составления манифеста по-разному. Норейкис вспоминает, что Жиленков, созвав всех троих, потребовал, чтобы они спешно составили манифест, и прибавил, что не отпустит их, пока не получит удовлетворительного текста. Тогда Норейкис написал проект декларации, который Жиленков раскритиковал за журналистский подход. Защищая Норейкиса, Зайцев сказал, что при поставленных условиях можно и ожидать только лишь журналистики. Тогда проект был унесён и о нём больше не говорили.
К этому рассказу Зайцев прибавляет некоторые подробности и вносит оговорки. Например, когда Жиленков просил составить текст, который мог бы служить официальным манифестом, он прибавил, что ему нужен проект политической декларации и что Власов хочет получить его, чтобы внести туда историческое обоснование. Зайцев ответил, что он не может работать в коллективе и под давлением, но только самостоятельно. Было решено, что Ковальчук напишет введение, Зайцев — статьи программы, а Норейкис — заключение. Норейкис в своём рассказе отвергает версию разделения труда. Зайцев заявил, что не может составлять программу без подготовки, и покинул остальных, с тем чтобы достать программу НТС и другие документы, которые считал необходимыми. Следующей ночью он составил четырнадцать пунктов программы, которые его будущая жена печатала под его диктовку. На следующее утро он передал свой вариант Жиленкову и последний остался им доволен»{163}.
Однако Власов на вопрос следователя в 1945 г.: «Кто участвовал в составлении манифеста, написанного но предложению Гиммлера?» — отвечал иначе:
«Проект манифеста, который нами разрабатывался по предложению Гиммлера, составляли я, Малыгакин, Трухин, Жиленков и работавший в ведомстве Геббельса генерал-майор Закутный — бывший начальник штаба 21-го стрелкового корпуса Красной Армии»{164}.
Дмитрий Ефимович Закутный родился в 1897 г. на Дону. В 1911 г. окончил сельскую школу, а в 1914 г. экстерном сдал экзамен за 5 классов реальною училища, В РККА с 1918 г. С сентября — помощник командира батареи, с ноября — в штабной роте штаба южного боевого участка Царицынского фронта. 1 февраля 1919 г. — адъютант отдельного артдивизиона, затем адъютант артдивизионов ряда соединений. С 26 мая 1921 г. — исполняющий должность порученца в инспекции артиллерии 2-го Кавказского корпуса. С 21 августа — помощник адъютанта стрелкового полка, с 16 марта 1922 г. — командир взвода конной разведки стрелкового полка, с 25 июня — помощник начальника штаба стрелкового полка, с 25 июля — помощник начальника пулеметной команды, с 30 октября — помощник началытка штаба корпуса. Осенью 1923 г. зачислен слушателем на курсы усовершенствования при разведуправлении РККА, после окончания которых — заведующий разведотделом штаба корпуса. В 192S г. — помощник начальника разведотдела штаба СКВО. В 1928 г. зачислен слушателем в академию РККА. В 1931 г. — начальник 1-й части штаба стрелкового корпуса. С марта 1932 г. помощник начальника 1-го сектора оперативного отдела Генштаба РККА, затем — заместитель начальника сектора. С 1935 г. — начальник 1-го отделения оперативного отдела Генштаба РККА, полковник. В 1936 г. зачислен слушателем в Академию Генштаба, а в 1938 г. назначен ассистентом кафедры службы штабов Военной академии им. Фрунзе. С 1939 г. — начальник штаба Горьковского стрелкового корпуса, комбриг. В 1940 г. ему присвоено звание «генерал-майор». 21 июля 1941 г назначен командиром 21-го стрелкового корпуса. 26 июля в Гомельской области взят в плен. До конца лета содержался в особом опросном лагере
в Лодзи, Осенью переведён в офлаг XIII-D в Хаммельбурге. В контакт с Власовым вступил в августе 1944 г.{165}По воспоминанию Ф.П. Богатырчука, «13 ноября в специальном поезде члены Комитета отправились в Прагу на подписание Манифеста. Перед торжественным заседанием приём и обед у диктатора Чехии генерала Франка. На обеде присутствуют все члены президиума Комитета во главе с генералом Власовым, члены чешского кабинета министров во шаве с премьером д-ром Крейчи и видные немецкие государственные деятели, среди них генерал Кестринг, заместитель министра иностранных дел Лоренц и др. Никаких речей.
Во время обеда мне пришлось сидеть с д-ром Крейчи. Незабываемое впечатление! Исключительно умный, интеллигентный и культурный человек. Интересная деталь: мы всю беседу пашу вели на смешанном русско-украинско-польском языке, несмотря на то что оба знали немецкий язык достаточно хорошо. Д-р Крейчи, намеренно уклоняясь от немецкого языка, очевидно, этим хотел подчеркнуть своё отрицательное отношение к немецкой диктатуре. Во время обеда он заметил иронически: “Что-то уж очень торжественно открывают Комитет”. — “Вы хотите, вероятно, сказать, что торжественностью хотят подменить дело?” — заметил я. Крейчи хитро улыбнулся, но промолчал»{166}.
Сергей Фрелих также принимал участие в этом событии. Он свидетельствует:
«Торжественное обнародование манифеста 14 ноября 1944 года состоялось в старинном дворце Храдчане, высоко над рекой Влтавой. С немецкой стороны хозяином был Карл Герман Франк, министр Богемии и Моравии. Как представитель немецкого правительства участвовал также обергруппенфюрер войск СС Вернер Лоренц. Гостями были: президент государства Эмиль Хаха, известные генералы Вермахта и войск СС, многочисленные русские, среди них глава русских эмигрантов в Гермапии генерал Василий Бискупский, начальник Русского Общевоинского Союза (РОВСа) генерал Алексей Лампе, начальник Дроздовской дивизии генерал А. Туркул, атаман донских казаков генерал П.Н. Краснов и казачий генерал-майор А.Г. Шкуро. Присутствовали также и родственники русских офицеров и чинов добровольческих отрядов и многочисленные остарбейтеры. Не все они сочувствовали власовской идее…
Профессор Сергей Михайлович Руднев, русский эмигрант из Берлина и старший член Комитета, открыл собрание короткой речью. Он был так взволнован, что плакал, произнося свою речь. Выбранный президиум состоял из генералов Малышкина, Трухина, Жиленкова, Закутного, профессора Ф.П. Богатырчука и членов-кандидатов профессора Иванова, профессора Будзиловича и Ю. Музыченко (Письменного).
Центральным пунктом при обнародовании манифеста было выступление самого Власова, который спокойно своим глубоко звучащим басом обрисовал цели и возможности своей программы. Переводил его слова барон фон дер Ропп. Это было его последним выступлением для Власовского Движения, так как после перехода его в ведение СС многие сотрудники должны были прекратить свою деятельность, если они не хотели переходить в состав эсэсовских войск.
Для генерала Власова это стало большим днём. С ним он связывал большие надежды. Он верил, что обнародование Манифеста будет означать значительный успех для его движения и что он сможет, наконец, приступить к формированию своей освободительной армии. “Мы должны продвинуться в Россию, и тогда мы будем вести войну главным образом по телефону”, — сказал он. Оп верил в возможность возникновения гражданской войны и доказывал это словами: “Как только наша армия появится на фронте, противник начнёт перебегать”»{167}.
По поводу «обнародования Манифеста» весьма примечателен комментарий известного британского историка Джеральда Рейтлингера:
«Вступительное заседание КОПР 14 ноября 1944 г. было хорошо подготовлено. Специальный поезд доставил 500 делегатов из Берлина, из которых 49 были представителями комитетов, в то время как многие были восточными рабочими, которых гестапо вытащило из трудовых лагерей и снабдило комплектом одежды. Этим задавленным жизнью людям, у которых не было никаких гражданских прав, был навязан фиктивный комитет с председателями Горденко и Янушевским. Русские генералы-пропагандисты из Дабендорфа и Кибитцвега были здесь, конечно, представлены полностью, так же как и ведущие члены НТС — те же самые люди, которые совсем недавно мучились в Заксенхаузене но подозрению в переговорах с союзниками. Казаки были представлены генералами Балабиным и Туркулом, и были ещё многочисленные комитеты от национальных меньшинств, которые выступали в пользу федерализма под началом Власова, включая, как предполагалось, калмыков. Но комитеты, выступавшие от Прибалтийских республик, Белоруссии, народов Кавказа, делегаций не прислали. Как документ манифест КОНР интересен только как демонстрация немецкого камуфляжа. В нём приветствовалась германская военная помощь, и он обещал почетный мир с Германией, но в том, что касалось политики, не было никакого упоминания о чём-либо, что пахло бы Гитлером или национал-социализмом. И тем не менее этот документ надо было отправить Гитлеру. “Любопытная вещь, — говорил Шерлок Холмс, — это поведение собаки в ночное время”. И Ватсон отвечал, что собака в ночное время ничего не делает. Если бы тут был хотя бы самый отдалённый шанс, что эта безобидная программа будет выполнена КОНР хотя бы на нескольких сотнях квадратных километров Советского Союза, то Гитлер аннулировал бы манифест. Но шансов на выполнение не было, и единственная цель в придании манифесту гласности была в том, чтобы убедить антикоммунистов мира, что Власов не действует по принуждению. По этой причине Власову было разрешено выдвигать идею правительства, которое в западных странах Гитлер осуждал бы как “декадентское, капиталистическое и порожденное средним классом”. Гиммлер настоял на преамбуле, в которой содержалась атака на “державы империализма, возглавляемые плутократами (то есть финансовыми магнатами, в основном евреями) Англии и США”. Это не изменило того факта, что власовские четырнадцать пунктов — снова символизм 1918 г. — были сознательной попыткой оформить свои демократические верительные грамоты для западных держав. И собака не залаяла»{168}.