Предатели

Без особых сложностей отыскалось интернет-кафе; в нем было темно, как в пещере, и сидели сплошь подростки в наушниках — перекрикиваясь друг с другом, они мочили на компьютерных экранах чеченцев и талибов. За похожей игрой Котлер однажды застал Бенциона. Чувствительного книжного мальчика, на тот момент ученика ешивы. Поняв по лицу реакцию отца, Бенцион потупился и сказал: «Все ребята в это играют». Теперь он служил под Хевроном, и ему стало не до игр.

В глубине кафе Котлер и Лиора нашли два свободных компьютера рядом и погрузились в израильскую прессу. Долго искать не пришлось. На первых полосах и в «А-Арец»^[2], и в «Джерузалем пост» красовался один и тот же снимок — они с Лиорой в тель-авивском аэропорту. Снимок был сделан в тот момент, когда они предъявляли документы на билетной стойке. Снял издалека, украдкой, скорее всего, кто-нибудь из пассажиров — профессионалы подобной стыдливостью не страдают. Но даже на таком снимке они все равно были узнаваемы, особенно он — хотя, если мериться дурной славой, Лиора, видимо, уже сравнялась с ним. «А-Аарец» в пандан еще поместил фотографию его жены на рынке возле их иерусалимского дома, где она делала покупки к шабату. Мирьям на фото была воплощенная верная супруга, удрученная вероломством мужа. Весь ее комментарий сводился к отказу обсуждать «внутрисемейный вопрос». Котлер представил эту сцену: рынок, наседающие, умоляющие журналисты. Только в случае с Мирьям шансов у них не было. Тут Котлер с нежностью улыбнулся. Мирьям — скала. В свое время она прошла суровую школу и теперь обращалась с прессой с осмотрительностью бывалого имидж-консультанта. Репортеры могли самонадеянно думать, что застали ее врасплох, но Котлер был бы удивлен — и, откровенно говоря, разочарован, — если бы выяснилось, что Мирьям не срежиссировала все это сама, вплоть до картошки, оказавшейся у нее в руке в момент, когда ее снимали.

В обеих газетах на первой полосе, помимо «оскандалившегося Котлера», была новость о том, что кнессет проголосовал за уход из поселений^[3]. Все произошло ожидаемо: коалиция премьер-министра восполнила лакуны и добилась минимального перевеса голосов. Котлер, не желая проходить по спискам как просто воздержавшийся, проголосовал накануне, незадолго до своего постыдного бегства. «А-Арец» упомянула его в списке видных оппонентов, назвав самым значительным отступником из числа членов кабинета премьер-министра. Далее неизбежно следовали высказывания представителей различных фракций. Все те же голоса, все те же песни. Премьер-министр ссылается на необходимость иметь такие границы, которые мы можем защитить, и на благополучие Государства Израиль. Начальник штаба рапортует о железной дисциплине в армии. Левые ликуют. Правые возмущаются. Американцы аплодируют. Поселенцы угрожают неповиновением вплоть до кровопролития. А палестинцы выражают протест.

Гвалт этот будет продолжаться до тех пор, пока операция не состоится. Что произойдет потом, никто не знал. По мнению Котлера, ничего хорошего. Вопрос лишь в том, насколько все будет плохо.

Лиора тронула его за плечо. На экране ее компьютера открылась колонка одной из израильских русских газет. Все с той же зернистой фотографией из аэропорта.

— Хоть кто-то нашелся, кто сложил один и один, — сказала Лиора.

Этим «кем-то» оказалась Хава Марголис, его старая приятельница, а ныне враг, бывшая предводительница московских сионистов, суровая, аскетичная Крупская их движения. Она свидетельствовала против него на иерусалимском процессе, а потом пыталась его сковырнуть, но здесь она говорила то, что сказал бы любой разумный человек: со стороны премьер-министра было цинично разрушить семью человека только за то, что он не прогнулся и пошел против его политической воли. Этот поступок замарал премьер-министра куда больше, чем Котлера, тем более что в итоге политическая цель не была достигнута. И даже люди, как и она, давно разочаровавшиеся в Котлере, хотят не злорадствовать по поводу его унижения, а задуматься над тем, что за подлая душонка у человека, который управляет их страной. Потом она, как того требовала профессиональная журналистская этика, прибавила, что обвинения ее против премьер-министра пока голословны, ибо не найдены доказательства, что эти порочащие снимки были анонимно слиты прессе с его ведома. Но, как ей кажется, поверить, будто премьер-министр тут ни при чем, способен лишь запредельно наивный ребенок. А лично она ни одного такого не встречала во всем Государстве Израиль.

Котлер понимал, что никаких свидетельств не найдут. Премьер-министр был кто угодно, только не дурак. Вряд ли пресса сумеет отыскать даже следы того, кто с ним беседовал. Котлер знал агентов службы безопасности и шпионов, причем в количестве сверх положенного, и среди них, как и везде, попадались и балбесы, и настоящие спецы. Но человек, который представился Амноном и назначил ему встречу, был матерым профессионалом.

Два дня назад этот Амнон позвонил ему на мобильный — на личный номер, в обход персонала. Как он раздобыл этот номер, объяснить не потрудился. Спросил, не встретится ли Котлер с ним вечером в парке у Музея Израиля, чтобы обсудить вопрос, имеющий далеко идущие последствия не только для страны, но и для личной жизни самого Котлера. Наказал прийти одному.

— Не бойтесь, — сказал этот человек. — В плане физической безопасности вам ничего не угрожает.

Зато угрожает в каком-то другом плане — такой вот намек.

Котлер отчасти подозревал, в чем тут дело. Последние несколько недель он критиковал решения премьер-министра о выводе всех еврейских поселений. Сначала Котлер делал это сугубо кулуарно. Из политических соображений они — он и премьер-министр — в большинстве случаев выступали единым фронтом. Котлер предоставил в распоряжение премьер-министра восемь мандатов, полученных русской партией иммигрантов на последних выборах, и это позволило премьер-министру сформировать правящую коалицию. Взамен Котлеру достался министерский портфель, а заодно прилагающиеся к нему статус и влияние. К этому добавлялось уважение, которое по старой памяти к нему испытывали как к герою-сионисту прежних времен, хотя политика быстро сбивала спесь — со всех без разбору. В общем, когда премьер-министр остался глух к его возражениям, Котлер открыто заявил о своем несогласии — сначала в кнессете, а затем в «Нью-Йорк таймc», в разделе политических комментариев, где пообещал подать в отставку, если премьер-министр осуществит свой план. После этого начался обычный прессинг. На его приемную обрушился шквал гневных звонков и писем. Премьер-министр стал подсылать своих приспешников — сначала с пряником, потом с кнутом. Все это было вполне в рамках того, что в Израиле считается нормальным ходом политической жизни: даже в лучшие времена никто ни с кем не миндальничает. Но привлечь такого человека, как Амнон, — это было уже за гранью.

И все равно Котлер бестрепетно согласился на встречу. Не из любопытства и не из страха, а потому, что по опыту знал: с людьми вроде Амнона иначе нельзя. Таких надо встречать лицом к лицу, глядя прямо в глаза. Иначе они решат, что у них над тобой власть.

На встречу с Амноном Котлер отправился в восемь вечера, едва опустились сумерки. Деревья отбрасывали длинные ломкие тени. Через парк струился редкий поток людей — простые иерусалимцы, радующиеся спавшей жаре, и последние посетители музея. Котлер шел по дорожке, лишь изредка бросая взгляд по сторонам. Ничто в его облике не выдавало напряжения. Да он его и не испытывал. Его охватило знакомое ощущение, что все идет как должно. Что перед ним цель и надо двигаться вперед. Всего пятнадцать минут назад он закончил ужинать, встал из-за стола и, поцеловав жену и дочь, вышел из дома.

В назначенном месте Котлера ждал громила лет под пятьдесят. Темные волосы стрижены ежиком, солнцезащитные очки. Желтая футболка-поло плотно обтягивала его широкие плечи и мощные руки. Довершали образ синие джинсы и модные спортивные сандалии вроде тех, в которых ходят в походы. Он напоминал своих ровесников-сабров из определенных кругов — они тщились походить на полковников в отставке и смотрели на мир с ленивой насмешкой бывалых вояк. В левой руке, небрежно упертой в бедро, он держал большой конверт из коричневой бумаги. При виде Котлера здоровяк заулыбался и протянул правую руку — прямо как школьный приятель или любимый родич. Котлер подыграл и позволил увлечь себя на свободную скамейку под раскидистым рожковым деревом.

Там, в относительной уединенности, у них завязалась беседа, которую случайный свидетель счел бы исключительно дружеской. Никто не повышал голос, не хмурил брови. Полнейшая невозмутимость. Так такие дела обычно и делаются.

Амнон сказал:

— Меня прислала одна заинтересованная сторона.

— И что же это за сторона? — спросил Котлер.

— Не имеет значения.

— Неужели?

— Господин Котлер, вы политик. Вы заняли непопулярную позицию. Вашим поведением огорчены многие люди. Некоторые из них обратились ко мне. Кто именно? Ави, Йоси, Моше, Дади. Зачем вам знать? Не стану называть имен, чтобы не отвлекаться от главного. Имена здесь не главное.

— Итак…

— Итак, эти люди хотят дать вам еще один, последний, шанс передумать.

— Видите? Говорите, имена не важны, а они важны, и еще как. Потому что, если бы эти люди хоть сколько-нибудь меня знали, они бы поняли, что все это бесполезная трата времени. В случае со мной вы далеко не уедете. Я известный упрямец, господин Амнон. Я славлюсь своим упрямством. Полагаю, вы об этом осведомлены.

— Да, господин Котлер. И безмерно вашим упрямством восхищаюсь. Однако, полагаю, вы осведомлены о том, что даже без вашего содействия голосование все равно пройдет не в пользу поселенцев. В данном случае ваше упрямство ничего не изменит.

— Чем же я тогда мешаю?

— Дело в том, что людям, которых я представляю, хотелось бы, чтобы все прошло как можно спокойнее. Их заботит безопасность — как солдат, так и поселенцев. И здесь крайне важен эмоциональный аспект. А вы человек влиятельный. Люди вас уважают. К вашим словам прислушиваются. Если вы по-прежнему будете выступать против операции, это может спровоцировать нежелательную реакцию. Не исключено, что вы даже не отдаете себе отчета, к каким последствиям это способно привести.

— Если люди, которых вы предоставляете, опасаются последствий, то передумать стоит не мне, а им. У нас демократия, господин Амнон. Мы живем в Израиле, не в Иране. При демократии каждый может говорить, что думает. Когда я выступаю против этого плана, моя задача — не вызвать нежелательную реакцию, а удержать свою страну от нежелательной ошибки.

— Все это прекрасно, господин Котлер. Только вы развили слишком бурную деятельность. Высказываетесь в кнессете, на страницах «Нью-Йорк таймc». Вас просто просят вести себя потише. Не поднимать шума — не уходить из кабинета. Никто не просит вас поддержать операцию. Просто на время отойти в тень.